Насмешливый лик Смерти - Росс Макдональд

Он показал вдоль каньона на север. Почти в самом его начале, примерно в полумиле от жилища художника, среди зеленых дубов тускло поблескивал коричневой краской приземистый бревенчатый сруб.

― Я сам помогал ему ее строить, летом сорок первого. Там всего одна комната, но Чарльз любил называть ее своей студией. После первого года в Гарварде он вернулся с идеей стать поэтом. Мамашин дом на холме давил на него. Иона, и ее дом ― не знаю, знакомы ли они вам, ― покрыты коростой традиции, не той традиции, которой может питаться начинающий поэт. Чарльз сбегал от них сюда. Он называл этот каньон долиной душетворения.

― Я бы хотел взглянуть на его дом.

― Я с вами.

Уайлдинг устремился к моей машине, я последовал за ним. Я выбрался на щебенчатую дорогу, прорезанную в стене каньона, и свернул по ней налево. На втором по счету почтовом ящике было написано имя Синглтона. Опять свернув налево, я нырнул в каньон. Примерно на полпути до дна, на естественном выступе между сходящимися стенами каньона, стоял бревенчатый домик. Выйдя из машины, я увидел, что его дверь запечатана.

Я повернулся к Уайлдингу:

― Вы мне не сообщили, что дом опечатан. Шериф не исключает насилия?

― Он мне не исповедовался, ― отбрил меня Уайлдинг. ― Когда я ему сказал, что слышал выстрел, он не слишком взволновался.

― Выстрел?

― Простите, я думал, вы знаете. В субботу поздно вечером отсюда донесся выстрел. Я тогда не придал этому значения, потому что здесь постоянно стреляют ― и в охотничий сезон, и не в охотничий. Когда они меня расспрашивали, я, конечно, об этом упомянул. По-моему, они после этого тщательно обследовали местность. Ни пули, ни каких-то других следов они не нашли.

― Естественно, если она попала в Синглтона.

― Боже упаси. Вы что, действительно считаете, что Чарльза могли застрелить в его собственном доме?

― Если бы полиция не подозревала, что здесь что-то произошло, дверь бы не запечатали. Что еще вы слышали в тот вечер?

― Ничего, абсолютно ничего. Единственный выстрел около одиннадцати, и все. По дороге промчалось несколько машин, но тут всегда допоздна движение.

Уайлдинг подошел к большому окну, вырубленному в передней стене симметрично двери. Поднявшись на цыпочки, он стал смотреть в щель между полузадернутыми монастырски коричневыми занавесками.

Я заглянул через его плечо в квадратную пронизанную лучами комнату, отделанную с деревенским роскошеством полированным деревом, домотканым полотном и медью. Никаких признаков беспорядка. Прямо напротив двери, над камином с медным дымоходом, висел портрет в светлой деревянной рамке. Написанный маслом красивый мальчик смотрел поверх наших голов в пятимильную даль залитого солнцем каньона.

― Это Чарльз, ― прошептал Уайлдинг, как будто мальчик в рамке мог его услышать. ― Моя работа, мой ему подарок. В двадцать лет, когда я его писал, он был похож на юного Шелли. К сожалению, теперь уже нет. Чарльз потерял свою эфирность во время войны, когда связался с этой женщиной. А может, виновата война. Наверно, у меня предубеждение против женщин. Сам я закоренелый холостяк.

― Вы говорите о блондинке?

― А разве я говорил? Это нечаянно. ― Он повернулся и положил мне на плечо коричневую руку. ― Послушайте, приятель, вы работаете на старую леди? Если да, я умолкаю. Естественно, от шерифа я ничего не утаил.

― Все, что вы скажете, останется между нами.

Его яркие черные глаза впились в мое лицо, как лесные клещи.

― А чем, простите за любопытство, вызван ваш интерес к Чарльзу?

― Меня наняла компаньонка миссис Синглтон.

― Сильвия Трин? Прелестная малышка, по уши влюблена в Чарльза. Но я не понимаю...

― Она знает про блондинку.

― Да. Я ей рассказал. Подумал, что так для нее будет лучше. Что бы там ни случилось, он никогда не женится на Сильвии. Чарльз не из тех, кто женится. Но я ей не открыл, как долго длится этот роман.

― Она сказала, что с начала лета.

― Я оставил ее в этом заблуждении. На самом деле он продолжается уже семь или восемь лет. Чарльз представил меня ей в том году, когда он вступил в армию. Ее звали Бесс, фамилии не припомню. Она была совсем молоденькая и страшно привлекательная, сногсшибательной окраски. Чистое совершенство, пока не открывала рот... но я не хочу сплетничать. ― И продолжал сплетничать: ― Вы знаете, у Чарльза всегда был пролетарский уклон. Несмотря на это или благодаря этому, любовь оказалась настоящей. Детки были без ума друг от друга. Только я употребил неправильное слово ― детки. Она уже вышла из детского возраста. У нее был муж. И Чарльза это устраивало. ― Он добавил задумчиво: ― Возможно, ему нужно было на ней жениться.

― Вы думаете, она его застрелила?

― У меня нет оснований так думать. Хотя это вероятно. Любая дама потеряет терпение, если кавалер семь лет ни на что не может решиться.

― Она была здесь в день его исчезновения?

― Откуда я могу это знать? Я видел в домике свет. Но с ней самой не встречался давно. У меня сложилось впечатление, что этим летом они часто сюда наезжали, практически каждую субботу.

― А раньше?

Он прислонился к запечатанной двери и задумался, скрестив на груди худые загорелые руки.

― Могу сказать, что их визиты не были продолжительными. Впервые Бесс появилась здесь летом сорок третьего, и тогда я с ней познакомился. Я захотел ее нарисовать. Чарльз приревновал и больше при ней меня не приглашал. Потом она исчезла до сорок пятого, когда Чарльз демобилизовался. В следующие два или три года я видел ее издалека довольно часто. Осенью сорок восьмого Чарльз вернулся в Гарвард изучать право, и я не видел их до нынешней весны. Возможно, она жила с ним в Кембридже. У Чарльза я о ней никогда не спрашивал.

― Почему?

― Я уже говорил, что он ревнив и скрытен в том, что касается его личных дел. Частично это вина матери. У миссис Синглтон строгие взгляды на отношения полов, если не сказать больше.

― Значит вам неизвестно, откуда она взялась, куда пропала, что делала в Арройо-Бич, кто ее муж?

― На все эти вопросы вынужден ответить отрицательно.

― Можете ее описать?

― Если найду слова. Это была юная Афродита, веласкесовская Венера с нордической головой.

― Пожалуйста, поищите слова попроще, мистер Уайлдинг.

― Северная Афродита, встающая из балтийских волн. ― Он улыбнулся своим воспоминаниям. ― Чистое совершенство, пока молчала. А когда открывала рот, становилось до жути ясно, что она изучала английский, если это можно назвать английским, в среде натуральных варваров.

― Насколько я понял, она была голубоглазой блондинкой далеко не голубых кровей.

― Синие балтийские глаза, ― упорствовал он. ― Волосы как колосья молодой пшеницы. Изобразить в красках, получится чересчур картинно. Но я тогда просто загорелся написать ее «ню». ― Его глаза выжигали в воздухе обнаженную фигуру. ― Только Чарльз и слышать об этом не захотел.

― Можете нарисовать ее по памяти?

― Могу, если захочу. ― Он пнул землю, как норовистый мальчишка. ― Человеческий материал меня давно не интересует. Теперь меня занимает только чистое пространство в лучах постижимого сияния природы. Вы улавливаете мою мысль?

― Не улавливаю.

― Во всяком случае, я не использую свое искусство ни в каких целях и никому не позволяю использовать.

― Ага. Весьма возвышенно. Вы отрешились от времени. А ваш друг в это самое время, возможно, попал в беду. В такой ситуации всякий спустился бы с облаков и сделал все, что в его силах, чтобы помочь.

Он посмотрел на меня горьким взглядом из-под сморщившихся век. Мне показалось, что он сейчас заплачет. Вместо этого он опять разразился своим резким нечеловеческим хохотом, отдавшимся по каньону эхом, похожим на крик затерявшейся чайки.

― Пожалуй, вы правы, мистер Сагиттариус. Если вы подбросите меня домой, я попробую свои силы.

Через полчаса он вышел из своего дома, помахивая листком рисовальной бумаги.

― Вот. Постарался схватить характерные черты. Это пастельный мелок, спрыснутый фиксативом, так что не скручивайте.

Я взял у него рисунок. Это был цветной набросок молодой женщины. Бледно-желтые косы уложены на голове венцом. В синих глазах глянцевый блеск эмали. Уайлдинг великолепно передал ее красоту, но в жизни она была старше, чем на портрете.

― Мне пришлось изобразить Бесс такой, какой я увидел ее впервые, ― проговорил он, словно угадав мои мысли. ― Так я ее себе представляю. Теперь она на семь-восемь лет старше.

― И уже не блондинка.

― Значит, вы с ней знакомы.

― Не слишком хорошо. Но собираюсь познакомиться получше.

Глава 17

Я взбежал на крыльцо дома доктора Беннинга и позвонил в дверь. Дырка, которую я продавил в углу стекла, была заделана картонкой, прилепленной скотчем. Доктор Беннинг появился на пороге без пиджака, с волочащимися по полу подтяжками. Его встрепанные волосы торчали, как клочки сухой травы вокруг розовой пустыни черепа. Он имел вид побитого старика, пока не начал говорить. Голос у него был резкий и раздраженный: