Не-птица (СИ) - Дёмин Андрей

— Да ладно тебе… — я почувствовал, уже во второй раз, как краснеют щеки.

Иволга не спешила продолжать разговор. Ещё с минуту или две мы провели в густой, махровой тишине.

— Я налажала, Кедр, — голос у подруги дрогнул и она судорожно вдохнула.

Я понял, что Ива готова заплакать, поэтому обнял её и подтащил к себе, усадив на колени. Девушка прижалась к моей груди, спряталась в неё лицом.

— Я не должна была воровать. Думала, что свободна, но на самом деле просто… Просто делала, что хочу!

— Ну, так в твоем понимании — это же и есть свобода…

— Именно! — громко зашептала Иволга. Словно в безумии, она заговорила быстро и не прерываясь: — Я думала, это свобода, но это же просто зло, понимаешь? Меня ножом ударили, и я тогда поняла: если все так, как я считаю, то я сама виновата, что меня, может, убьют! Но я же не виновата, я на нож не прыгала, я не могу быть виновата, я, я, я… — дальше Ива говорить не смогла, просто прижалась ко мне и мелко задрожала.

Обняв подругу крепче, я стал гладить её по коротким волосам, по шее и спине, успокаивая, как умею. Вскоре дрожь у Иволги прошла, и, когда девушка оторвалась от груди и посмотрела на меня, её глаза были сухи.

— Я налажала. Неправильно определила границы свободы. И теперь не знаю, как быть.

Я положил ладони ей на щёки и посмотрел в глаза.

— Найти новые границы. Быть сильной, умной, смелой. Быть тобой, невыносимой Не-птицей…

Ива вздрогнула и буквально выскочила из рук.

— Что?! Ты откуда это взял?! — почти взвизгнула девушка.

— А? — я настолько удивился резкой перемене, что даже понять ничего не успел.

— Как ты меня назвал сейчас?! — Иволга прижалась спиной к противоположной стене. — А ну, повтори!

До меня дошло.

— Не-птица?

— Откуда?! — Ива, кажется, готова была рвануться прочь из комнаты от любого резкого движения или звука.

Я медленно поднял руку ладонью вверх.

— Ты сама себя так назвала, когда бредила. Я случайно повторил сейчас.

Девушка заскулила и, моментально ослабнув, спустилась по стенке на подогнувшихся ногах.

— Понятно.

Я подождал для приличия с полминуты, потом все-таки спросил:

— А что тебя так напрягло?

Иволга нервно засмеялась.

— Я от этого прозвища бежала через всю страну, а тут ты его вываливаешь. Действительно, чё это меня напрягло?

— А, — умно отозвался я.

Ива глубоко вздохнула, взъерошила волосы левой пятерней — и пояснила:

— Отец так орал. Ну типа: «Хватит витать в облаках!» или «Спустись на землю!». Но любимой, коронной фразой у него была: «Ты не птица, хватит уже!». Типа это очень много значит, представляешь? — она снова истерически усмехнулась. — А когда наказывал, ну, запирал там, или… Бил… Заставлял это говорить. Стояла и твердила: «Я не птица, не птица, я не буду витать в облаках, я не буду выдумывать, я не птица»… — рассказ прервался. Иволга сидела и снова дрожала, глядя перед собой.

Я не стал дожидаться продолжения — просто встал и взял девушку на руки.

— Всё, на сегодня достаточно. Выспимся, отдохнем. Утро вечера мудренее…

Мы легли. Дрожать Ива прекратила нескоро, зато потом уснула почти сразу. За остаток ночи она больше не сказала ни слова.

Глава 9. Нервная

Прошло ещё две недели, прежде чем Иволга восстановилась окончательно. Нездоровая бледность отступила, температура больше не поднималась, и мелкая уже снова исчезала из дома по своим делам. Воровать перестала, и я вздохнул спокойно. Зато Ива записалась в библиотеку (под чьим именем — неизвестно), набрала книг по философии и некоторой декадентской литературы. Теперь наши вечера проходили так: я писал сценарии, а Иволга, закинув ножки на спинку кровати, листала очередной томик, время от времени цитируя что-нибудь о свободе.

— «Свободным я считаю того, кто ни на что не надеется и ничего не боится»! Демокрит.

— Не надеется и не боится только мертвый, — отвечал я.

Иволга согласно хмыкала и снова углублялась в чтение.

Об отце мы больше не говорили. Могло показаться, что Ива нисколько не изменилась, но временами я замечал тот её взгляд — потерянный и испуганный. Правда, теперь в нем считывалось упрямое желание, какой-то вызов самой себе. Иволга искала собственную свободу, и чем дальше заходила, тем больше разочаровывалась. Но отступать она не собиралась.

Рана совсем затянулась, оставив на плече у Ивы толстый рубец. Подруга часто смотрела на него, обводила пальчиком, загипнотизированная собственным повреждением. Обычно после этого она грустила. Приходилось вставать и обнимать мелкую, прятать лицом на груди.

— Не смотри. Ты всё равно красивая.

Иволга говорила что-то благодарное и успокаивалась на час-два. Потом начинала тренировать руку. Рука поднималась не до конца, и Иве было больно. Я пробовал делать массаж, но мелкой не понравилось. Зато неплохой комплекс упражнений предложил Рус.

Руслан вообще к нам зачастил, и мне это нравилось все меньше. Напрямую Иволге он так и не признался, зато стал дарить небольшие подарочки: шоколадку там, или книжку очередного Кафки или Ницше. Я пытался поговорить с другом, но разговоры об Иве почти моментально сводились им к поездке в Германию. Руслан занял двойственную позицию: сначала расписывал, какие в Германии передовые технологии, как далеко там продвинулись в изучении синдрома Морфана, а потом вдруг вспоминал, что отец тут останется один, если уехать учиться, что жизнь за границей — это дорого, и что среди немцев будет очень одиноко.

Ива на эти монологи реагировать перестала уже спустя неделю. На меня же нездоровая влюбленность друга давила, особенно если учитывать их конфликты с Милой.

А конфликты продолжались. Милка приходила реже, но зато практически всегда — на весь день, а бывало, что и на ночь. Они с Иволгой обычно просто занимались своими делами: мелкая читала, играла или валялась, а парикмахер сидела в телефоне или же что-нибудь нам готовила. Мне поначалу было неудобно, но Мила сама попросила позволить ей заниматься чем-то полезным. Оставалось только согласиться. Вечером девочки обычно устраивались на кровати — Мила опиралась спиной на стенку, а Ива укладывалась к ней на колени. Ложились спать тоже вдвоём, я же перемещался на кухню, чтобы не смущать Милку.

Если в этот день не приходил Рус — было тихо. Если же приходил… Начиналось. Еда, приготовленная Милой, подвергалась нещадной критике, а разговоры о пользе образования (в пику девушке, учившейся на парикмахера) становились громче и длиннее. Мила не оставалась в долгу, осыпая «подарочки» Руслана едкими насмешками, а на претензии к кулинарным изыскам прямо заявляла, что порцию медика испортила специально. Продолжались взаимные уколы и мелкие стычки до момента, когда Иволга вставала и демонстративно уходила в магазин за сигаретами.

Не помню, чтобы я говорил об этой её привычке раньше. Дело в том, что обычно мелкая курила после сильного стресса, или от усталости — примерно по сигарете в неделю. Теперь же Ива смолила ежедневно раза по три. Отправлять её с этим на улицу было бесполезно — красноволосая выдыхала мне в лицо очередной горький клубок дыма и затягивалась ещё. В общем, жизнь текла своим чередом.

Мы с Иволгой стали откладывать деньги на её отъезд.

— Раз уж сама не можешь устроиться на нормальную работу, то хотя бы не воруй, — сказал я, укладывая на дно копилки первые две тысячи рублей.

Ива благодарно улыбнулась и обняла меня. Больше мы эту тему не поднимали, только регулярно добавляли по несколько сотен в баночку.

Работать на разных халтурках мелкая не прекратила, так что деньги у нас водились. Я вяло искал работу по специальности, ничего не находил и оставался официантом. С Леной мы все так же пересекались, но я держался подчеркнуто холодно. Она же явно мучилась виной, но говорить была не готова. Самостоятельно налаживать отношения мне уже не хотелось.

На улице стало совсем холодно. Прошлись с Ивой по магазинам, купили ей дешёвую, но тёплую куртку и парочку кофт. Мелкая чуть повеселела, но взгляд, этот её надтреснутый взгляд, никуда не делся. Зима приближалась, и сегодня, подойдя к окну, я увидел, что на улице лёг первый снег. Белые хлопья выпали уже три раза, но всё время таяли, оставляя во дворе только холодную грязь. Теперь же, увидев нетающую пелену, я выдохнул: можно было не мучиться ожиданием. Сибирская зима прибыла во всей своей красе.