Еще одна из дома Романовых - Елена Арсеньева

Павел почему-то вдруг сделался угрюм, а Элле и в голову ничего дурного не пришло: она доверчиво решила, что Сергей избрал Джульеттой Зиночку Юсупову, да пока молчит, не признается, потому что ее муж, Феликс Феликсович-старший, граф Сумароков-Эльстон, принявший титул князя Юсупова по воле отца Зинаиды и поэтому слишком уж пекущийся о своем самолюбии, славился ревнивыми выходками. Потом, когда сцена начнется, он уже ничего сделать не сможет, а то ведь как бы совсем не запретил жене играть!

Все разошлись по углам – репетировать.

Павел был на редкость мрачен, в тетрадку глядел так, словно не видел ничего, и Элла стала опасаться, что сцену они провалят из-за его настроения. Впрочем, никакой радости ему и не надо было изображать… ведь в разгар свадьбы Эрнани и его возлюбленной доньи Соль они вдруг слышат звук рога, в который трубит человек, коему Эрнани дал слово умереть тотчас, как только услышит этот звук. И первая реплика Эрнани была в самом деле очень мрачна:

– О, как я счастлив был! Как стал несчастен вдруг!

Уж пишут на стене мне роковое слово,

И вновь судьба глядит в лицо мое сурово!

Тут явился Сергей, закутанный в черное домино и в маске, и замогильным голосом провозгласил, что Эрнани должен исполнить клятву.

Павел-Эрнани уже поднес было к губам фляжку, выданную Феликсом Феликсовичем в качестве реквизита и заменявшую флакон с ядом, но тут настало время выхода Эллы – доньи Соль – в мантилье из настоящих испанских кружев, которая сочеталась с ситцевым платьем в цветочек очень забавно. Элла ощущала себя какой-то барышней-крестьянкой. Да еще Сергей принимал такие преувеличенно грозные позы, что Элла с трудом удерживалась от хохота. Оставалось надеяться, что зрители подумают, будто голос ее, изрекающий мольбы, дрожит не от смеха, а от страха и горя.

Однако дон Сильва не поверил искренности доньи Соль, и тогда она поспешно отпила половину яда из флакона Эрнани. Ужаснувшись тому, что сделала любимая, он допил яд до конца. Потом они бросились друг к другу в объятия, медленно опускаясь на помост.

Элла знала, что о Павле идет слава как о прекрасном любительском актере, и находились даже люди, которые искренне говорили, что профессиональная драматическая сцена в его лице много потеряла – и сейчас Элла вполне могла убедиться в этом. Руки, сжимавшие ее в объятиях, были ледяными, трепещущие губы касались ее губ так нежно, что останавливалось сердце… И выражение его глаз было таким, что на миг Элле показалось, будто они парят над бездной, полной огня – огня страсти. Их обоих била дрожь, и реплики выходили прерывистыми, нервическими, они едва успевали смотреть в роли и беззастенчиво пропускали слова, если для того, чтобы вспомнить текст, нужно было разомкнуть объятия:

– Мне лучше, милый мой! Сейчас мы без усилья,

Чтоб вместе нам лететь, свои расправим крылья.

Вдвоем мы ринемся к иной, большой стране.

О, обними меня!

Тут подал голос злодей дон Сильва, и Элла едва узнала голос мужа – кажется, он тоже вполне вошел в роль:

– Проклятие на мне!

Эрнани уже чувствовал приближение смерти и благодарил судьбу за любовь доньи Соль. А злобный дон Руй Гомес ворчал завистливо:

– Как счастливы они!

Теперь настала последняя реплика Эллы, и она с невыразимым чувством смотрела на закрытые глаза Павла, обрамленные длинными черными ресницами. Ей хотелось воскликнуть: «Как он красив!» – но роль требовала других слов, и Элла покорно следовала роли:

– Он мертв? О нет! Он крепким сном

Заснул! О мой супруг! Как хорошо вдвоем!

Мы оба здесь легли. То свадьбы нашей ложе.

Зачем его будить, сеньор де Сильва? Боже,

Он так устал сейчас…

Взгляни, любовь моя!

Вот так… в мои глаза…

Вслед за этим донья Соль безжизненно распростерлась на помосте, не выпуская руки Эрнани из своей, ну а потрясенный силой их любви дон Руй Гомес, заколовший себя в порыве раскаяния кинжалом, свалился рядом.

Павел поднялся первым, помог встать Элле и брату. Все трое старались не смотреть друг на друга. Элла в эту минуту поняла три вещи: Павел любит ее, она любит Павла, а Сергей об этом прекрасно знает. Может быть, о любви брата к Элле он догадался еще там, в Лондоне, когда они все трое встретились впервые и Павел смотрел на его невесту такими чудными, изумленными глазами. Но Элла была слишком поглощена теми клятвами, которые они с Сергеем дали друг другу. А если бы она тогда внимательней взглянула на Павла…

Но даже в эту секунду, когда тело ее плавилось от впервые вспыхнувшего желания, она помнила: нет, она может быть только женой Сергея, потому что только его женой может она быть… Павел потребовал бы от нее невозможного!

Само собой, небольшой зрительный зал просто разрывался от аплодисментов. Все, кому еще только предстояло играть, смотрели на Эллу и Павла с завистью, а на Сергея – как на товарища по несчастью: ведь ему предстояло выйти на сцену еще раз!

Теперь настала очередь генеральши Бархударовой и ее кузена. Ему прикрепили уродливый нос – как известно, именно нос был главной приметой Сирано де Бержерака, – а маленькую роль красавчика Кристиана, язык которого заплетался при разговорах с женщинами, взял на себя адъютант Степанов.

По сути дела, он только начинал диалог, а потом его продолжали Роксана и Сирано. Элла, слушая их, подумала: неужели и их с Павлом игра представала всем зрителям никакой не игрой, а истинным объяснением в любви? Похоже, генералу Бархударову придется носить новый головной убор, если он вообще его уже не носит, если голова его уже не украшена рогами.

Элле было необычайно грустно во время этой сцены, и она очень обрадовалась, когда довольно-таки бездарные любовники наконец сошли со сцены, а их место заняли Зинаида и Феликс Юсуповы, которые с блеском сыграли влюбленного учителя танцев Альдемаро из Лерина и прекрасную Флореллу, да еще и станцевали напоследок настоящую павану (как раз ту, которой Альдемаро обучал Флореллу!), причем Зинаида – со своими темными волосами, горящими румянцем щеками и в той самой мантилье, в которой Элла несколько минут назад изображала донью Соль, – выглядела подлинной испанкой. Феликс Феликсович, который всегда казался Элле неуклюжим таким медведем, выглядел, танцуя, необычайно легким и грациозным, а таланту Зинаиды Николаевны можно было только позавидовать. Ей бы на сцене выступать! Элла очень любила танцевать на балах, Сергею смотреть на нее доставляло необычайное удовольствие, он хоть сам не танцевал, но гордился, когда carnet de bal, бальная книжка жены, была заполнена, и даже сам помогал ей вписывать имена кавалеров. Но умения Эллы не шли дальше бальных танцев, а Зинаида оказалась настоящей актрисой.