Экземпляр - Юлия Купор

— Ну приходи в тот суши-бар, где мы были. Я тут с мамой ужинаю.

«С мамой? — удивился Костя, но вслух этого не сказал. — Она еще жива?»

Женька встретил его на крыльце. Был он какой-то подозрительно сосредоточенный и серьезный, словно не с мамой ужинал, а проворачивал какие-то многомиллионные, причем очень рискованные сделки. Ну просто волк с улицы Карла Маркса! Костю же от всех недавних событий просто накрывало волнами несоответствия. Вот вчера с отцом они были на третьем кладбище и пили водку на Женькиной могиле.

БАЛАКИРЕВ ЕВГЕНИЙ НИКОЛАЕВИЧ

1985–2007

А вот этот самый Балакирев Евгений Николаевич, целый и невредимый, упитанный и живой, стоит напротив Кости и часто-часто моргает круглыми голубыми глазами. И те же глаза смотрели на него с нарядной фотографии, украшавшей гранитный памятник. Костя понимал, что мысли его сходят с рельсов и аварийно разъезжаются по гололедице, но вернуть их обратно на путь истинный никак не мог, потому что уж очень много было чертовщины, связанной с Женькиной могилой и самим Женькой. И он понимал, что сейчас придется задать другу самый глупый вопрос в мире.

— Пошли внутрь, там мама скучает, — произнес Женька.

И они зашли в помещение, миновав холодный предбанничек, пару белых пластиковых дверей, старомодно-восточные занавески из бусин — Костя прошел эти занавески насквозь и вспомнил, что когда-то давно в родительской квартире были такие же, — и наконец-то сели за уютный столик, где их нетерпеливо дожидалась Женькина мама. Нетерпеливо — она постучала длинным ногтем по вытянутому пивному бокалу, опустошенному ровно наполовину, и холодно произнесла дежурное:

— Привет, Костя.

— Здравствуйте? — ответил Костя, и вопросительная интонация появилась сама собой.

«Здравствуйте, теть Лен», — хотел сказать он, но не получилось. Он смутно помнил Женькину маму, работавшую продавщицей в местном магазинчике. Помнил, что редко видел ее трезвой — да практически никогда не видел. Оба Женькиных родителя устраивали многодневные чемпионаты по употреблению алкоголя, по итогам которых Женькин отец вынужден был прервать карьеру алкоголика в силу собственной смерти (уважительная причина-с!), впрочем, что происходило с мадам Балакиревой потом, Костя, увы, не знал.

— Елена Витальевна, — представилась бывшая теть Лена, увидев Костино замешательство.

Костя кивнул — мол, принял информацию к сведению, спасибо. Метаморфоза, превратившая теть Лену в Елену Витальевну, была бесподобна. Вся эстетика провинциального лоска — черная кофта с прозрачными рукавами, обилие ювелирных украшений (цепочка на шее, браслет на запястье, пальцы унизаны кольцами). Длинные остро заточенные ногти были усеяны стразами, и эти стразы, как маленькие светодиоды, отражали неверный свет ламп. Но почему-то вся эта сомнительная эстетика крайне шла Елене Витальевне, и она вовсе не выглядела вульгарно во всем этом великолепии — эдакая помесь осовремененной в ноль Ирины Аллегровой и мамы Стифлера уральского разлива. Впрочем, прическа мадам Балакиревой была безупречной — хитро подстриженное каре, чуть более пышное, чем положено, но от этого чуть более женственное.

Костя настолько сильно засмотрелся на Елену Витальевну, что очнулся только тогда, когда Женька пнул его под столом.

— Ты о чем хотел со мной поговорить-то? — спросил Женька.

— Я бы предпочел обсудить это с глазу на глаз. При всем уважении, Елена Витальевна.

В этот момент подошел молоденький официант в черном переднике и, ни слова не говоря, поставил перед Костей стакан светлого пива. Оптимистичная пенная шапка была похожа на мыльные пузырьки. Костя не сомневался, что и на вкус это пиво будет примерно как шампунь.

— Моя мама знает обо мне все, что нужно, — резко ответил Женька.

Костя сделал глоток и облизал с губ горьковатую на вкус пену. «А нормальное пиво-то, — подумал Костя, — зря я так».

Елена Витальевна очень выразительно посмотрела на Костю из-под объемных черных ресниц, но ничего не сказала.

— Вот прямо-таки все? — спросил Костя.

— Вот прямо-таки все.

— Хорошо, — ответил Костя и отъехал вместе со стулом к вешалке, где на крючке грустила его куртка. Достал из кармана сложенный вчетверо листок и протянул его Женьке. — Как ты это объяснишь?

— Ну надо же, — съехидничал Женька, — даже распечатал. Типичный Костя.

На листке была черно-белая фотография Женькиной могилы. Костя сделал этот снимок вчера, когда они с батей устроили импровизированные поминки.

— Расследование провел! — продолжал ерничать Женька. — Какой умница.

— Ну просто молодой Навальный, — заметила теть Лена и лукаво прищурилась.

— Как ты это объяснишь? — повторил сбитый с толку Костя.

Он снова потянулся за курткой и, подобно фокуснику, вынимающему кроликов из шляпы, выудил из кармана еще один листок — распечатанную статью, где говорилось об аварии на Соловьевском шоссе. «4 июня 2007 года, около 21:30 по местному времени, автомобиль марки «Тойота-Целика» на большой скорости врезался в отбойник. Водитель, вылетевший через лобовое стекло, погиб на месте». Во всей этой истории Костю больше всего смущало то, что у отца когда-то была машина этой марки — изящная крутобокая «Тойота-Целика» цыплячье-желтого цвета.

Женька взял распечатку из Костиных рук, но читать не стал, а скомкал и в скомканном виде положил на стол, придавив для верности салфетницей на манер папье-маше.

— Братан, — чуть упавшим голосом произнес Женя, — а даже если и так. Даже если я и погиб в ту ночь на Соловьевском шоссе, что это изменит?

Костя чуть было пивом не подавился. Сначала он подумал, что ослышался. Мало ли, музыка с толку сбила, в ушах зашумело или просто понял не так, не расслышал. Мало ли.

— Подожди-подожди, — Костя начал терять последние крупицы самообладания. — Что случилось на Соловьевском шоссе?

Реальность потеряла всяческие очертания, превратившись в липкую бесформенную массу наподобие подтаявшего лизуна. Так себя и почувствовал Костя — будто он барахтается, как лягушка, в застывающем желе, и желе это все схватывается и схватывается, схватывается и схватывается, и вскоре застынет до состояния янтаря, и зафиксирует намертво Костю в этом отвратительном состоящем из одних только вопросов моменте. Кстати, о вопросах. Костя, как утопающий за соломинку, схватился за одну-единственную рациональную мысль, и мысль эта тоже заканчивалась вопросительным знаком. Когда это он успел сойти с ума? Серьезно, когда? С каких пор ему начали мерещиться призраки — забудем про Арлекино, черт с ним, — с каких пор он начал так отчетливо видеть мертвых людей?

Интересно, а Диана, его любимая несчастная Диана, тоже видит призраков? Внезапно Костя понял, бог мой, точно понял, что да, видит, еще как. Диана видит призраков, точнее, одного. Еще точнее, одну, жаль, что у слова «призрак» нет женского рода. Ко всему придумали феминитивы, а к слову «призрак» нет. Этого призрака Диана видит каждый день в зеркале.

Так вот как это бывает. Вот