Мятежный ангел - Эмир Кустурица

во сне все отсылало к прошлому, «что-то подсказывало»: это путешествие в будущее.

Короткий спуск в глубины земного чрева, шахтеры в вагончиках молча клонятся вбок, чтобы сохранить равновесие на вираже, и вдруг остановка. Выпрыгиваю из вагона, шахтеры кричат мне «Удачи!», и эхо их голосов следует за мной, пока я иду по подземным тоннелям; спотыкаюсь о какие-то приступки, осторожно спускаюсь при свете головного фонарика. Внезапно перед глазами возникает подвальное помещение: деревянные балки под потолком, ящик с инструментами — картинка из моего детства. Ржавый котел на чугунных ножках, в котором грели воду для купания, диван с деревянными подлокотниками, телевизор «Чаявец», в углу — запасы на зиму: оливковое масло, мука, сахар, горка угля. Заглядываю в кастрюлю, с которой я когда-то снял небесно-голубую крышку, вижу себя со стороны. Рядом мост через ущелье Грделице — нависшие над бездной блоки. После ракетных атак одна из железных балок так и осталась пугалом торчать из бетона над бесшумным потоком. Белобрысый мальчик лет десяти, не больше, ловит рыбу, а его мать обхватила голову руками. Как же так, ее Радосав, вместо того чтобы сидеть на уроках, оседлал железную балку и торчит на разрушенном мосту, словно криво выросший зуб! Вскоре крутой склон оглашается ребячьим гвалтом — школьники возвращаются домой. Мать не решается окликнуть сына, а лишь смотрит на него, замерев; мальчик замечает ее и пытается пробраться назад по узкой балке, но вдруг его сковывает страх. Радосав плачет, и мать, разумеется, плачет навзрыд.

Петр Апостол Спелеолог возвращался из Великой Хочи и увидел из окна машины мальчика, стоявшего на выступе разрушенного железнодорожного моста, — ангел Кассиэль, персонаж из фильма «Небо над Берлином», в это время спал на пассажирском сиденье. Мать мальчика всплескивала руками и прижимала их к груди.

Петр Апостол Спелеолог снял крылья со спящего ангела, приладил их себе за плечи и подошел к уцелевшему краю моста. Высыпавшие на берег ученики замерли, запрокинув головы кверху, и хмурое небо легло на их лица. Если бы они опустили головы, небо упало бы на землю. Взмахивая крыльями, точно сокол, все чаще и чаще, Петер оторвался от бетона, вспорхнул с несущей балки моста и перелетел на выступ, где стоял мальчик. Ангел ступнями обхватил его плечи, захлопал крыльями и с легкостью перенес Радосава на каменистый склон. Радосав, его мать и школьники, все мы стояли в кастрюле и смотрели, как Петер улетает прочь. Внезапно кастрюлю накрыла небесно-голубая крышка, и стало темно.

По своему обычаю голубой спутник стучит в оконное стекло нашего номера «Гранд Отеля», и, когда приходит время просыпаться, я молча, не открывая глаз, впускаю его, он носится над моей головой, зависает перед закрытыми глазами, а потом — хлоп, бац! — с разлету щелкает меня по носу, причем не только для того, чтобы напомнить о детстве.

— Тебя ждет нобелевский лауреат, сидит в холле один-одинешенек, куда это годится?

— Кто-кто меня ждет?

— Петер Хандке, болван!

Открыв глаза, бросаюсь к окну: одинокая чайка с криком кружит над заливом, провожая судно, идущее к причалу. Бортовая сирена оглашает порт, моряки швартуют корабль, пассажиры молча сходят по трапу на берег. Они похожи на людей, которые то ли идут к обедне, то ли уже возвращаются.

Очнувшись, сижу на кровати и смотрю, летают ли еще над заливом чайки. Нет! Армейская дисциплина меня бесит, я все чаще соглашаюсь с тем, что обособленность — выбор умных, а одиночество — отправная точка для совершенствования человечества. Просыпаясь, человек еще плохо соображает и похож на персонажа комедии «Дуракам везет». Странно, но тем утром навязчивые крики голодных птиц злили меня, и в голову приходили самые разные мысли. Я подумал о том, что люди, совсем как разбитые войска минувших эпох, сдадутся демонам, проиграв битву. Это случится, когда роботы станут еще совершеннее и искусственный интеллект, безжалостный, как колонизаторы в прошлом, возобладает над родом людским. Правда, в отличие от грозных завоевателей и англосаксонских хищников, роботов никто не учил, что после того, как они схватят жертву за горло, настает момент, когда нужно ослабить хватку. Милосердия ждать не приходится, они задушат насмерть. Власть роботов окончательно подтвердит то, что человек по собственной мерке превратил себя в демона.

В комнате еще холодно, Майя так плотно завернулась в одеяло, что ее даже не видно.

Иду разузнать, не включают ли они, случаем, отопление лишь после того, как налог с суммы, взимаемой за проживание в отеле, поступит в казну. Улыбкой и манерой говорить администратор напоминает теледиктора.

— Нет, господин, мы подаем больше тепла в номер только по просьбе гостя, и если господин Кустурица пожелает, у него станет теплее!

— Как тут не пожелать, ведь господин Кустурица — человек тропиков, вроде вас!

— Как вы сказали?

— Человек тропиков, то есть ему нужны тепло и вода. И еще у господина Кустурицы болит шея, и ему не хватает подушки!

— Уж подушек у нас всегда в избытке, сколько вам нужно?

— Всего лишь одну.

— Вот прейскурант.

На листке с перечнем «дополнительных» услуг значилось, что подушка стоит десять евро в день.

— У нас за такие деньги можно выпить три эспрессо! А нельзя ли получить две подушки за пятнадцать евро?.. — предлагаю я.

— Конечно, можно!

Шутки он не понял.

— В следующий раз привезу подушку из дома, — говорю я, и администратор смеется.

— Мы протопим ваш номер, не волнуйтесь!

По пути к лифту замечаю Петера. Он сидит в кресле и читает программу «Нобелевской недели». Мой спутник ошибся: Петер ждет не меня, а шофера. Значит, даже те, кто является с неба, допускают промахи. Петер меня пока не замечает.

Похоже, настал удачный момент, чтобы расспросить его о таинственных хождениях по канату. Оторвавшись от чтения, он кладет программу на стол.

— Эмирее!

— Давно уж хочу задать тебе важный вопрос.

— Задавай.

— Но не отвечай с бухты-барахты.

— Разумеется, ха-ха!..

— Разумеется — что?

— Отвечу как на духу.

— Ты когда-нибудь ходил с завязанными глазами по канату, натянутому под куполом цирка, над площадью или над рекой?

Он смеется, но, видя мою серьезность, меняет выражение лица. Только глаза по-прежнему веселые.

— Сложный вопрос. А что ты хочешь услышать?

— Истину, хотя Достоевский сказал, что если бы ему пришлось выбирать между Истиной и Христом — при условии, что одно не подразумевает другого, — он последовал бы за Христом!

— Мрачным типом был этот Достоевский!

— Во мраке он искал свет и находил его. Каким еще мог быть человек, которого готовили к расстрелу и который испытывал высший накал чувств во время припадков эпилепсии? Мне близка его