Тайны советской кухни - Анна фон Бремзен

Еще менее любезно Сталин отнесся к другому предостережению, поступившему за несколько дней до гитлеровского нападения от сотрудника нацистского министерства авиации (агентурный псевдоним Старшина). Поставив презрительные кавычки, Великий стратег революции велел послать этот «источник» «к е… матери».

В чем причина этого бредового заблуждения, к чему сарказм? Российские и западные историки выдвигают бесчисленные версии в попытках объяснить, почему Сталин отвергал данные разведки. Но стоит отметить, что Гитлер организовал кампанию дезинформации, используя подозрительное отношение Сталина к Британии и Черчиллю и веру вождя в то, что Германия не станет нападать во время военных действий с Англией — немцы, мол, боятся воевать на два фронта. Чтобы успокоить Сталина, в мае 1941-го Гитлер даже написал ему очень личное письмо, в котором давал «слово чести». Он дошел до того, что попросил Сталина не поддаваться на провокации непослушных германских генералов! Как позднее предположил Солженицын, кремлевский людоед, не доверявший никому, почему-то доверился берхтесгаденскому чудовищу. Позднее генерал Жуков утверждал в мемуарах, что наркомат обороны вообще не видел важнейших донесений, которые Сталин получал от иностранных шпионов (заявление сенсационное, но неправдоподобное). Зорге же, опасаясь чисток, не возвращался в Россию. Его раскрыли и арестовали в Токио осенью 1941-го. Японцы хотели обменять его, но Сталин ответил, что впервые о нем слышит. Зорге повесили в 1944-м в день Октябрьской революции. Ему крупно не повезло: он зависел от Сталина.

Наум говорил, что сам видел срочные сообщения Зорге. И все же оказался не готов к событиям, разворачивавшимся на севере.

Утром 22 июня, когда бабушка бежала за отходящим поездом, Наум направлялся в Таллин, столицу Эстонии. Прошлым летом, когда СССР захватил три балтийских государства, туда перенесли штаб-квартиру Балтийского флота.

Балтийские порты, как отбившиеся от матери утята, почти сразу же стали сдаваться под натиском Германии.

К концу августа нацисты подступали к Таллину. Балтийский флот, которым командовал бывший начальник Наума адмирал Трибуц, в последний момент получил судорожный приказ эвакуироваться через Финский залив на свою прежнюю базу — в Кронштадт под Ленинградом. На борт были взяты подразделения Красной армии и гражданские лица. Эвакуацию Таллина часто сравнивают с Дюнкеркской операцией 1940 года. С тем отличием, что в Таллине имел место полный крах, одно из величайших поражений в истории морских битв. Хотя Наум был начальником разведки флота, он под артиллерийским огнем руководил затоплением корабля, чтобы заблокировать таллинский порт. В воздухе рассеивались советские дымовые завесы. Наум покинул Таллин одним из последних. Около двухсот русских судов и кораблей пытались преодолеть около 280 километров по сильно заминированным водам и без поддержки с воздуха под немецким и финским огнем. Результат был катастрофическим. Волны оглашались взрывами и криками, на тонущих кораблях люди в отчаянии пели «Интернационал» или стрелялись. Советский Союз потерял больше шестидесяти судов, не менее 12 тысяч человек утонули. Наум добрался до. Кронштадта. Кроме него уцелели лишь четыре человека из его миссии. Удача ему не изменила, но потрясение было огромным.

В начале осени мощный кулак операции «Барбаросса» уже стучал в ворота Ленинграда. 8 сентября пал Шлиссельбург, стратегически важный город у Ладожского озера. Второй по величине российский город оказался практически отрезан с суши: ни транспортного сообщения, ни провизии, ни топлива. Началась блокада Ленинграда — исторические девятьсот дней. Сталин был в ярости. О сдаче Шлиссельбурга он узнал только из немецкого коммюнике: маршал Климент Ворошилов, горе-командующий Ленинградским фронтом, боялся ему об этом сообщить. Вождь отправил на север генерала Жукова с кратким письмом Ворошилову: он снят с должности. Его место занял Жуков. Клим мужественно попрощался с подчиненными, думая, что его расстреляют. (Почему-то обошлось.)

22 сентября Наум стоял в кабинете Жукова в Смольном. Генерал, заложив руку за спину, мерил комнату шагами. Он был резок и суров даже больше обычного. Смелый и грубый служака, Георгий Константинович был знаменит тем, что безжалостно жертвовал людьми. Он посылал войска в атаку через минные поля, чтобы их разминировать. Жизнь русского солдата ценилась невысоко — это легло в основу военной стратегии будущего маршала.

Жуков приказал Науму провести десантную разведывательную операцию в рамках контрнаступления на Шлиссельбург для прорыва окружения. Немедленно.

Наум быстро подсчитал. На подготовку времени нет. Суда в плачевном состоянии. Людей катастрофически не хватает.

В его отряд должны были войти 125 курсантов мореходного училища — сущие дети. Дедушка недавно выступал у них с официальной речью. Он вспомнил одного мальчика, рвавшегося на фронт: маленький, темноволосый, с печальными глазами, кривыми зубами и прыщами на лице.

Вопреки инстинкту самосохранения и неожиданно для самого себя Наум выпалил свои возражения.

В глазах генерала вспыхнула ярость, знакомая каждому, кто служил под началом Жукова. Он стиснул бульдожьи челюсти.

— Мы вас расстреляем, — тихо прорычал Жуков. — Вы получили приказ!

Приказ есть приказ, даже если это верная смерть.

Из-за крепкого ветра на Ладоге контрнаступление отложили на сутки. На вторую ночь три корабля перевернулись, два человека утонули, и операция была прекращена. Командующего главными силами арестовали и отправили в лагерь. На третью ночь Науму и его десанту удалось высадиться, хотя главные силы так и не смогли это сделать. Дедушке и его людям пришлось два километра брести по грудь в ледяной воде. Радиостанция промокла, и они не смогли передать данные разведки, но сумели организовать диверсию, а на следующую ночь, потеряв четверых человек, пробились обратно в расположение советских войск. Главная десантная группа получила приказ еще раз попытаться на следующие сутки. Немцы уничтожили ее на мелководье.

Но русская кровь дешева — такова была военная наука Жукова, которого впоследствии провозгласили главным автором советской победы. Затем он впал в немилость и был разжалован Сталиным (от ареста его спас инфаркт), вновь повышен Хрущевым и опять разжалован.

Вернувшись с задания, Наум слег в полубреду, бормоча и задыхаясь. Пневмония, заработанная за 48 часов в ледяной воде, могла прикончить его прямо там, на госпитальной койке. Он мог погибнуть в следующей мясорубке, такой же, как шлиссельбургская, — это было бы лучше всего, потому что его дети знали бы, что он погиб героем. Самая ужасная перспектива — расстрел по приказу Жукова. Семьи «врагов народа» обычно отправляли в ссылку, или, что еще хуже, их дети росли в приютах и клеймили своих отцов как предателей Родины. Мысли об этом не давали Науму спать. Жгли его словно каленым железом. Уже несколько лет он почти каждый день писал письма детям, главным образом в уме, но некоторые записывал и запирал в ящик стола. Только одно из этих писем было вскрыто в присутствии Ларисы, Юли и Сашки. Три фразы, написанные на той госпитальной койке: «Лиза, учи детей метать гранаты. Постарайся, чтобы они не забыли папу. Он так их любил».

Эти строчки Лиза получила в конце 1941 года в помещении площадью 65 квадратных метров на втором этаже ветхого склада. Она, дети и дедушка Янкель делили ее с шестью другими эвакуированными из Москвы семьями. Сентябрьское путешествие, во время которого над их пароходом низко кружили «мессершмиты», привело их в относительно безопасный Ульяновск — старый волжский город с грязными улицами и резными ставнями на окнах.

— Гляди, гляди, евреи! — такими возгласами приветствовали их белобрысые дети.

— Мы не евреи, — поправила их мама. — Мы из Москвы.

Они жили там уже несколько месяцев, а Лиза так и не распаковала синий сундук тети Клары. Зачем? Она верила, что война вот-вот кончится. Лиза заведовала их бивуачным хозяйством, а дедушка Янкель копал окопы — и иногда картошку — за городом. И картошка, и его руки затвердели и почернели с приходом морозов. Все впятером спали и жили на двух полосатых матрасах, сдвинутых вместе на цементном полу. Из-за легкой занавески-перегородки доносился звук, мучивший их круглые сутки: пронзительный плач ребенка чуть старше Сашки. Его мама Катя почти его не кормила и не брала на руки. Она целыми днями где-то пропадала и возвращалась по ночам с нейлоновым бельем и духами. «Проститутка и спекулянтка», — говорили соседи, по очереди качавшие безутешного голодного малыша.

Кати не было дома, когда мальчик замолчал. На следующий день Лариса с ужасом наблюдала, как из комнаты выносят маленький сверток в простыне. Она прекрасно знала, что произошло: она постоянно думала о смерти с того момента, как прочитала сказку Андерсена про замерзшую девочку со спичками.