Во сне и наяву. Титан - Борис Вячеславович Конофальский

её… дочурки своей, проверь…! Потом мне ещё спасибо скажешь, красавец! И кровать, обязательно кровать её проверь, девки часто свои тайны в кровати прячут…! — кричала старая сволочь.

Фомин старался не слушать её, баба осталась стоять под нудным, моросящим дождём, а он долетел до дома, даже и не понял, как. Залетел в квартиру, как будто и не отдежурил сутки, а только что встал с кровати: бодрый и злой. Сразу отпустил сиделку, зашёл на кухню и, вместо того чтобы поставить чайник, просто выпил воды.

«Вот сволочь какая… Всё настроение испортила, — ему нужно было выпить таблетку, но даже про неё Андрей Сергеевич позабыл, пошёл в комнату жены, поставил к стене костыли и сел в кресло сиделки. — Откуда эта слепая жаба только взялась? И что она знает о Светке?». Он не мог понять, но, что было самое неприятное, он не мог успокоиться. Какие-то слова этой грязной, в прямом смысле этого слова, и вонючей бабы имели смысл. Или, может, она с кем-то его перепутала?

«Нет, не перепутала, она явно знала про жену, — Андрей Сергеевич взглянул на профиль свой женщины, что, как и всегда, мирно лежала на своём медицинском ложе. — И знала, что я вкалываю на двух работах». Всё это ему очень не нравилось, а не нравилось именно потому… потому что он и сам замечал в своей дочери перемены. Эти сумасшедшие деньги, эти монеты, они, конечно, очень помогли, но она так толком и не рассказала ему, где она их нашла, где хранит, почему не покажет их сразу. Что это за история с наркоторговцем? Почему обратилась для продажи монеты к попу, а не к нему? И ещё у него были вопросы, так, по мелочи, но были. Он кое-что замечал за ней последнее время, чему поначалу не придавал значения или старался не докучать дочери, ведь она на себе в свои шестнадцать лет тащила весь дом, как взрослая женщина. Зачем её ещё по пустякам беспокоить? А теперь… Он взял костыли… Андрей Сергеевич просто хотел убедиться, что все эти вопросы, все эти бабьи домыслы — это всего-навсего глупые бредни.

Он подошёл к письменному столу своей дочери, сел на стул, чего не делал лет пять, наверное, и выдвинул верхний ящик. Там отец Светланы ничего особенного не увидел, карандаши, старенькие ручки, блокнот… Блокнот был приоткрыт, в нём что-то было, Фомин взял пёструю книжечку с единорогом на обложке, и из неё посыпались купюры. Андрей Сергеевич даже считать их не стал, он небрежно бросил деньги на стол, денег на вид было около ста тысяч. Ему было неприятно, что Светлана ему ничего не рассказывала. Это деньги с продажи монет? Ну а откуда она ещё могла их взять? Так сколько у неё было этих монет? Она ничего толком ему не говорила. Светка стала какой-то скрытной.

Она, как выяснилось, доверяла одноклассникам, отцу Серафиму, может, ещё кому-то, но не родному отцу. Вот и про эти деньги ничего ему не сказала. Наверное, боялась, что он заберёт их? А ей самой они были для чего-то нужны. Возможно, она была и права. Возможно, но разве, скажи она, что ей что-то нужно, он бы не купил ей? Андрей Сергеевич никогда и ничего не жалел для любимой дочери. Может, оттого ему было неприятно даже смотреть на эти деньги. Он позабыл про слепую цыганку, остановившую его на улице, и не стал убирать деньги в стол, пусть знает, что он нашёл их. Если вдруг Светка спросит, что он искал в столе, он скажет, что искал ручку. Фомин задвинул ящик стола, и тут что-то звякнуло в нём. Он снова выдвинул ящик — что это там? — разгрёб всякую девчачью всячину и увидел что-то блестящее. Это была какая-то побрякушка жёлтого металла. Безделица, но красивая, с массой затейливых подвесок. Он взял её в руки и оторопел… Эта вещь… была весьма увесиста. Андрей Сергеевич приложил её к своему запястью. Это был браслет. Несомненно. Застёжки на концах. Подвески в виде забавных фигурок. Боги какие-то. Работа очень тонкая, сам браслет красивый, но больше всего его удивил вес этой вещицы. Он был тяжёлый, слишком тяжёлый, чтобы не быть золотым. Андрей Сергеевич покрутил украшение в руках, нашёл буквы; нет, это была не обычная российская проба, латинские буквы вперемежку с цифрами, он не знал, что они обозначают, но почему-то был уверен, что браслет из золота. Эта уверенность ещё больше его огорчила. Светка, дрянь такая… Скрывала от отца, оказывается, больше, чем клад из монет, или этот браслет был с монетами? Нет, надо будет сегодня же с ней поговорить. Это не дело, это не семья, а какой-то «свой среди чужих!». Что это ещё за тайны от отца? Он бросил браслет на пачку денег, взял костыли и встал. Хотел пойти в комнату жены, но тут его как ударило, сами собой вспомнились ему слова цыганки: «И кровать, обязательно кровать её проверь, девки часто свои тайны в кровати прячут…». Он на удивление хорошо запомнил эти слова. Фомин постоял в изголовье кровати, вроде как не решаясь, а потом всё-таки взял и поднял подушку дочери. Поднял и опешил: что это? Что это за засохшее бурое пятно на наволочке? Оно засохло, заскорузло. Это что, кровь? Ну, бывает, конечно, у женщин и девочек, но почему на подушке, почему так много? Пятно чернело на половину наволочки. Андрей Сергеевич бросил подушку на место, а затем откинул одеяло, и опять удивление. Вся простыня серая с синим оттенком, как будто в неё заворачивали свинцовую трубу. А это ещё что такое? Что с простынёй? Его дочь была чистоплотной девочкой, мать с детства приучила к чистоте. А тут вон что… Он запахнул одеяло. Всё это было странным само по себе, а если к этому присовокупить разговор со слепой цыганкой, то тут и вовсе стоило отцу призадуматься: а что происходит с твоею дочерью, папаша? И ещё он подумал, что он ничего о ней не знает. Да и как он мог что-то о ней знать, работая на двух работах. Скорее всего на заданные им вопросы она не ответит или соврёт.

А Светка оказалась скрытной и хитрой.

Он постоял немного, подумал, а потом, подойдя к столу, взял деньги, браслет и положил их в стол, и положил так, как, по его мнению, они там лежали до того, как он их нашёл.