Комендантский час (сборник) - Эдуард Хруцкий

В декабре 1916 года, подравшись с сыном пристава Юрьева, Широков сбежал на фронт. Ему повезло. Под Ростовом он пристал к эшелону Нижегородского драгунского полка. Офицеры-драгуны оказались ребятами компанейскими, они уговорили командира взять гимназиста с собой, тем более что юноша прекрасно играл на гитаре и пел душевные романсы. Его обмундировали и зачислили на довольствие. Так вместе с пополнением в персидский город Хамадан прибыл юный драгун Широков.

На одной из пирушек в офицерском собрании в присутствии командира корпуса генерала Баратова Андрей исполнил романс «Снился мне сад…». Генерал, большой любитель пения, прослезился и немедленно взял молодого драгуна личным ординарцем. Через пять дней он «за высокий патриотизм» наградил его Георгиевским крестом четвертой степени и произвел в вахмистры. А через десять дней началась революция. Как он ее воспринял? Черт знает, видимо, с радостью. Он ожидал каких-то необыкновенных перемен. Революция представлялась новоиспеченному вахмистру и «егорьевскому кавалеру» бесконечной скачкой по бескрайней степи, полной приключений и опасностей. Но на самом деле все приняло другой оборот. Бежал его благодетель генерал Баратов, солдаты перестали подчиняться, посягнули на самое святое – офицерские погоны. Кавказский фронт развалился.

Где только не был вахмистр Широков! На Дону, у Краснова, и первопоходником успел стать. В восемнадцатом определился он наконец в Ростовское юнкерское кавалерийское училище. Стал портупей-фельдфебелем. Даже не пришлось дослушать курс: бросили юнкеров против красной кавалерии. Ох и рубка была! Хоть с разрубленным плечом, а ушел вахмистр Широков, проложил себе дорогу шашкой и револьвером.

Потом, в госпитале, он часто вспоминал этот бой. Яростные людские глаза, пену на лошадиных мордах и молчаливую рубку, страшную своим молчанием. И, только вспоминая все это, Андрей понимал, что жил на свете только те пятнадцать минут, вся остальная жизнь – утомительное и длинное существование. Он был странно устроен. Риск воспринимался им словно наркотик. Он служил в контрразведке, был в Крыму у Врангеля, мотался по селам с развеселым антоновским полком. Даже у барона Унгерна успел побывать. Там, в Монголии, он сам себя произвел в поручики. Позже к жажде остроты прибавилась тупая ненависть к этим кожаным курткам, от которых всегда приходилось уходить «с разрубленным плечом».

Лежа в маленькой душной комнате, Андрей лениво вспоминал всех взятых им инкассаторов, ограбленные сберкассы и ювелирные магазины. Теперь жизнь сама давала ему в руки новое, рискованное и веселое дело, а главное – возможность стрелять. Все время стрелять – в кого хочешь!

Этот месяц напомнил ему многие другие, когда он отсиживался после удачного дела. Ждал, когда поутихнет немного и можно будет уехать и спокойно тратить так трудно добытые деньги. Но именно подобные передышки Широков и не любил. В такие дни исчезала нервная напряженность, оставалась масса времени для раздумий. А это как раз и было самым неприятным. Сорок один год, то есть, как ни крути, пятый десяток. Почти вся жизнь прожита. А толку? Да никакого толку. Ничего он не добился.

Месяц он провалялся здесь бездельно и бездумно. Правда, кое-что все-таки удалось сделать. «Святой отец» подобрал людишек. Да что это были за людишки! Дрянь, сволочь. Такие продадут, услышав только скрип сапог оперативников. Но других не было. А раз так, нужно работать с ними. Правда, через линию фронта перешли трое отчаянных ребят. Им-то терять нечего. При любом исходе – вышка. На них особенно и надеялся Широков.

За дверью послышались легкие шаги хозяина.

– Андрей Николаевич, не спите?

– Сплю.

– Тогда проснитесь и приведите себя в порядок.

– Это зачем же?

– Давай быстрее, – Потапов распахнул дверь, – человек тебя ждет.

– Из МУРа?

– Шутить изволишь. С той стороны, с инструкциями.

В столовой были двое незнакомых Широкову людей.

Один стоял, прислонившись к резному буфету, второй разглядывал иконостас в углу. Он так и не повернулся, когда Широков вошел в комнату.

«Ишь сволочь – начальство корчит». Андреем овладела тихая ярость. Да кто такие эти двое? Немцы? Разведчики? Хамы! Широков опустил руку в карман, нащупал рукоятку пистолета.

– Выньте руку, – сказал тот, что стоял у буфета, и шагнул к Широкову, – я не рекомендую применять оружие. Вы, кажется, отдохнули, так откуда же эта нервозность?

– Мне нервничать нечего, я у себя. Это вы беспокойтесь…

– Боюсь, что так мы не найдем общего языка. – Второй из гостей повернулся к нему. – Ни одного дела нельзя начинать со ссоры, не так ли, святой отец?

– Именно так, господин Прилуцкий, именно так.

– Ну вот, значит, наши взгляды сходятся. А руку все-таки выньте.

– Если хозяин не возражает, – вмешался в разговор первый, – то мы бы закусили.

За стол сели вчетвером. Широков сразу же оценил опытность гостей: они расположились так, что в случае конфликта он оказался бы под перекрестным огнем. Налили по первой.

– Господин Широков, – сказал Прилуцкий, – видимо, вы догадываетесь, кто мы?

– Приблизительно.

– Ну что ж. Мне кажется, что люди, сидящие за одним столом, должны познакомиться поближе. О вас мы знаем все или почти все. Меня зовут Прилуцким, моего спутника Александром.

– Ну а если поточнее?

– Можно и поточнее. Мы представители германского командования и прибыли сюда для оказания практической помощи нашему доверенному лицу господину Потапову.

«Значит, «святой отец» просто-напросто немецкий шпион, – подумал Широков, – просто шпион». И спросил громко:

– А давно ли он ваше доверенное лицо?

– Давно.

– Понятно. Ну а я зачем вам понадобился? – Он отставил рюмку и налил коньяк прямо в фужер. Полный налил, до краев. Не ожидая, пока гости поднимут рюмки, одним махом, немного рисуясь, вылил в себя жгучую коричневую жидкость. – Так как же?

– Господин Широков, – Прилуцкий отхлебнул немного из своей рюмки, – вы не хотите понять меня. Ровно через месяц в Москве будет наша армия…

– Ну, это как сказать.

– А вот так. Безусловно, что вам будет предоставлена работа, отвечающая вашим запросам и наклонностям. Вы можете занять достойное место в новой русской администрации.

– Так. – Широков закурил. – Как я вас понял, это место надо заработать?

– Именно.

– Как же?

– Мы не станем предлагать вам невозможное. Вы раньше специализировались…

– Статья 59.3.

– То есть?

– Бандитизм. Вас устраивает?

– Лично меня вполне.

Ему очень хотелось взять бутылку и со всей силы двинуть этого по черепу. Полетели бы осколки, опрокинулся стол, началась бы короткая и яростная драка. А то сидит, гнида, и разговоры разговаривает.

– Что вам нужно, короче? Я человек дела.

– Это разговор достойный мужчины, – вмешался Александр.

Прилуцкий быстро посмотрел на него, и тот замолчал, словно поперхнулся.

«А этот белоглазый главный у них», – понял Широков.

– Я не предлагаю вам ничего невозможного. Есть люди, есть оружие: мы дадим вам наши автоматы.

– Понятно, что надо делать?

– Большевики, отступая, будут пытаться увезти из Москвы ценности: картины, золото, камни.

– Трудновато.

– Я вас не узнаю. Господин Потапов, рекомендуя, говорил, что для вас нет ничего невозможного.

– Разговор не о том. Ценностей много, а я один.

– Вы захватите хотя бы то, что сможете, остальное сделают другие.

– Когда и что?

– Вам дадут знать в самое ближайшее время. Кстати, почему мы не пьем? Мне кажется, что пора скрепить наш союз.

Прилуцкий встал и налил всем не в рюмки, а, как до этого сделал Широков, в фужеры.

– Вы захвачены с оружием, пытались бежать, при обыске в квартире у Харитонова обнаружены ракеты, приемник и деньги. Всего этого достаточно, чтобы передать вас в трибунал, а там шутить не любят. Надеюсь, понятно?

Данилов посмотрел на задержанного и опять подивился внешности этого человека. Неприятное лицо. Словно маска.

На кого же он похож?

– По документам вы – Сивков Михаил Анатольевич. Это ваше настоящее имя?

Задержанный заерзал на стуле и поднял лицо, и тут Иван Александрович увидел, что тот плачет.

– Ну вот тебе и раз! Держите себя в руках. Закурите.

– Спасибо.

Голос у него оказался неожиданно грубым и низким. «А ведь это первое его слово. Первое слово за шесть часов».

– Гражданин следователь, суд примет во внимание чистосердечное признание?

– Надеюсь.

– Тогда пишите. Фамилия моя Носов. Зовут Николаем Петровичем. Родился в городе Бресте в 1894 году. Кассир. В 1940 году осужден за растрату, срок отбывал в минской тюрьме.

– Ну вот, – Данилов облегченно вздохнул, – а то в молчанку играем. Пиши, Полесов.

На столе приглушенно звякнул внутренний телефон.

Ровно в час сорок пять Данилов забрал из сейфа пачку бумаг, на которой было написано: «Группа Широков, Флерова, Харитонов, Носов». Две последние фамилии вписаны только сегодня. И хотя у него пока не было никаких доказательств причастности Харитонова и Носова к убийству Грасса, он объединял их. А вот почему – объяснить не мог. В коридоре горели синие лампочки. Уже месяц все сотрудники уголовного розыска да и других служб Московской милиции жили на казарменном положении. Устроились кто где. Некоторые в кабинетах, если место позволяло, а большинство в подвале, оборудованном под бомбоубежище. Данилов с Муравьевым спали, когда случалось, в комнате без окон: в ней когда-то был архив. Там поставили две койки, и на них отдыхали по очереди работники отдела. В приемной начальника дремал, положив голову на руки, Паша Осетров, молодой парнишка, совсем недавно пришедший в управление. Из-за сильной близорукости его не взяли в армию, для оперативной работы он по тем же причинам годен не был, так что ему определили «должность при телефоне».