Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

Погляд повернул голову к мужичонке, тот приложил к своим слюнявым губам указательный палец и потянул кузнеца за рукав. Схоронились за деревьями.

   — Молчи и наблюдай, — осмелел мужичонка.

Вскоре звяканье цепей стало ещё явственнее. Внутри строения долго возились с запором — так долго, что и дождь перестал; освободился месяц от туч, лишь шуршали капли, стекая с веток и падая на жухлую траву и опавшие листья.

Наконец-то дверь отворилась, и стражники вывели... нет, не свинью, а какое-то странное, скованное цепями чудовище. Поражали его размеры: оно еле протиснулось в проем двери, в который свободно могли пройти бок о бок трое. Чудовище это при более пристальном рассмотрении походило на человека: вон торчит на покатых плечах, заплывших жиром, голова, вон и живот, словно лодейная бочка, которую ставят в лежню, и ноги, что два бревна. Гремя цепями, это жирное существо потихоньку начало продвигаться к кузнице, подталкиваемое сзади стражниками.

И тут Погляд всё понял: «Вот в чём тайна роденской ковки, вернее — закалки!.. Для этой цели, оказывается, не свиней используют, а рабов, выбирая на торжище склонных к тучности... Откармливают их, наверное, давая в пище мучное... Да скажи я такое Светозару!.. Да он справедливец!.. Хотя погоди, Погляд, — мысленно назвал сам себя кузнец по имени. — Ведь киевские князья, если они указы издают для обеспечения тайности, тоже знают об этом. И ничего!.. Дозволяют... А Дир, сказывал воевода, не раз похвалялся лезвием своего меча...»

   — Сколько же дён нужно кормить человека, чтобы он в такую жирную громадину превратился? — спросил Погляд.

   — Не дён требуется, а ровно пять месяцев. Столько содержат раба без движения, прикованного цепями, на просяных лепёшках и родниковой воде... Хошь поглядеть, как в него сейчас, живого, раскалённые клинки всаживать станут?.. Не хочешь... Тут ведь какая тайна... — разговорился мужичонка. — В жире живого человека мужского пола особая кислотность имеется, она-то и придаёт крепость мечам и ножам. Я тоже был когда-то мастеровым, не смотри, что хлипкий... Горновым работал, только вот стал теперь задыхаться. Мой дед ещё учил меня закалять клинки в моче старого козла. Но выходило хуже... Даже хуже, чем в жире живой свиньи. Да...

Утром Погляд встретил возбуждённого Ярила. Тот, как жеребчик, взял с места в галоп, нетерпеливо поведав о событиях прошедшей ночи:

   — Ну, Погляд, если мы ещё на одну ночь задержимся, придётся тебе мне на смену идти... Я боле не сдюжу! Такая, брат, вёрткая стерва: до зари заснуть не давала... Что она со мной только не вытворяла, чего только не проделывала!.. Жуть!

   — Мне тоже, Ярил, вертунок встретился...

И Погляд рассказал обо всём, что случилось, что удалось увидеть и узнать.

   — Поэтому успокойся, другую ночь на этом дворе тебе, Ярил, проводить не придётся... Давай потихоньку, брат, уносить ноги!

2

Дружиннику Доброславу, приближенному к Аскольду, можно было бы откровенно сказать князю, что жена Настя беременна, и остаться с ней и приёмным сыном Радованом в Киеве, а не сопровождать Сфандру в поездке на Кавказ, но что-то остановило его. Рассудил — поездка много времени не займёт, Настя всего на третьем месяце, поэтому дорога сия не должна быть ей в тягость. Да жена и сама не возражала, наоборот, повеление Аскольда ехать восприняла с пониманием того, что этим они с мужем принесут наибольшую пользу старшему киевскому князю, который после покушения на жизнь Забавы очень нуждается в поддержке верноподданных.

Вот так оказались снова в пути.

Сопровождали Сфандру двести дружинников. В их число входил и жрец. Сфандра с согласия князей и верховного жреца Радовила взяла с собой того самого кумирнеслужителя, который как-то по приезде сына Аскольда в Киев из Черной Булгарии в его честь приносил Перуну жертвы...

Через неделю после отбытия Сфандры вернулся из Новгорода Кевкамен. Время быстро летит — не заметил и сам, что почти три месяца находился при дворе князя Рюрика. И много чего произошло за эти три месяца! Обо всём рассказал грек Аскольду, а потом всему Высокому совету.

В конце концов серый кречет согласился выйти на честный поединок с белым соколом: Кевкамен подразумевал под серым кречетом Водима, а под белым соколом — Рюрика.

Перед поединком Рюрик заявил на вече:

   — Пусть восторжествует справедливость! Убьёт меня Водим, станет править Новгородом. Он тоже имеет на это право как сын старшей дочери Гостомысла. Если победа будет на моей стороне... Что ж, тогда меня снова сажайте на трон, но трон этот будет уже украшен изображением белого сокола в атакующем полёте!

Люди благословили Рюрика, и поединок состоялся на берегу Ильмень-озера, где новгородский князь одолел Водима.

Не умолчал грек и о том, как пытался Водим, когда ещё жив был, извести своего двоюродного брата, как подослал ведьму-отравительницу и с ней пять своих воинов, которые под видом кузнецов обосновались в Новгороде. Для этого они подкупили одного из уличных старост, и тот разрешил им поселиться. На некоторых старост и подстарост, жрецов и других людей новгородских, недовольных своим князем, и надеялся Водим Храбрый.

Отравительница с поличным попалась, призналась во всём, «кузнецов» забрали, старосту тоже. Пытали и повесили.

Воочию узрев злое дело, которое хотели тайно содеять норманны против законного князя, Новгород поначалу притих, а затем взбудоражился:

   — Не дадим в обиду нашего правителя! Мы ж его сами и пригласили к себе... Как же так?! Подлец Водим!.. Никакой он не храбрый, храбрецы поступают иначе!

Но именитые люди и жрецы исхитрились так, что сумели гнев народа направить и против своего князя. И чернь в городе учинила пожар, погромы. И затихло всё это после того, как стал известен исход поединка...

Призадумался старший киевский князь. Может быть, только сейчас с особой остротой понял — не могут два медведя находиться в одной берлоге. И об этом тоже хорошо ведомо Диру, а он ведь более страстный ловчий, нежели Аскольд...

После отъезда Сфандры Дир укатил в свой лесной терем, снова переложив все дела на плечи старшего брата. Грек сразу почувствовал себя вольготнее и занялся созданием новой христианской общины, тем более что ощутил послабление надзора со стороны таких влиятельных особ при дворе, как боилы Светозар и Вышата. Дела у Кевкамена пошли бы ещё успешнее, если бы не верховный жрец капища Перуна... Всем своим видом, то угрюмым, а то и грозным, он как бы предупреждал грека, что его деятельность по обращению в христианскую веру до добра не доведёт. Но Кевкамен не гневался на жреца, да, собственно, и не мог этого делать, так как сказано у апостола Павла: «Ибо когда язычники... не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чём свидетельствует совесть и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую...» «Посему они как дети, — убеждал себя грек. — И больше всего нуждаются не в наказании, а в поучении...» Хотя и ведал, что Радовил, служение идолам которого замешено на золотом тельце, пойдёт на всё... Поделился раздумьями с Аскольдом. Тот после некоторого молчания твёрдо произнёс:

   — Опасаться надо, но бояться не нужно!

Очень по душе пришёлся ответ князя; Аскольд же по прошествии какого-то времени справился у Кевкамена о том, как идут дела с крещением язычников, сколько их уже стало в общине, где воздают молитвы новому Богу. Узнав, что в общине уже находится немалое количество людей, а молятся в пещерах, обмолвился:

   — Негоже под землёй... В сырости и мраке...

   — Да, княже, сырость такая, что гаснут свечи, а иконы слезятся, и краска с них облезает...

   — Следует подумать о храме... Сказывал мне Доброслав Клуд, что у хазар в Итиле наряду с синагогами стоят капища и христианские храмы тоже.

   — Да, княже, прав он — в точности так.

   — А ответь, Кевкамен, как сам думаешь, не ссылаясь на другие умы: чем тебя вера Иисуса Христа прельстила?

   — Разреши, я тоже спрошу, прежде чем ответить... Тебя-то она, князь, прельстила?

   — Ну, во-первых, я ещё не крестился... Хотя не буду скрывать: да, привлекла она меня... Потому как исключает жестокость. А главное, по моему пониманию, что сын человеческий Иисус Христос, воскреснув и поднявшись ввысь, как бы соединил нашу грешную землю со святым небом...

   — Ах, как хорошо ты сказал, княже... — Глаза у грека увлажнились от слёз. — Боже, как хорошо! Только пусть тебе ещё станет ведомо, что суть христианства состоит в общей, присущей всему человечеству тайне искупления. Иначе сказать так: крестным страданием, смертью и воскресением своим вывел Иисус Христос мир из царства тления и открыл дорогу к нетлению и жизни вечной. Ислам, иудаизм и язычество принадлежат определённым народам, а христианство — всему человечеству... В этом и есть чудо из чудес и тайна из тайн.