В сердце России - Михаил Иванович Ростовцев

паутиной кабалы, живут в страшной нищете. «Нищета есть везде, — писал он в «Павловских очерках», — но такую нищету за неисходною работой вы увидите, пожалуй, в одном только кустарном селе. Жизнь городского нищего, протягивающего на улицах руку, — да это рай в сравнении с этой рабочею жизнью!»

Каждая строчка этого полного страсти публицистического произведения была направлена против вреднейших утопических фантазий либеральных народников, считавших промысел павловских кустарей «народным производством». Самостоятельный кустарь, как называли его народники, якобы идет в России своим путем, минуя «заморскую язву капитализма». Писатель упоминает в своих очерках о народнике-фантазере Н. П. Зернове, который приехал в Павлово в 70-х годах с намерением создать «артельку» для сбыта кустарных изделий через голову скупщиков и спасти таким образом кустарей от разорения. Но утопии обречены на гибель. И затея Зернова, естественно, окончилась крахом прежде всего для него самого: скупщики его оклеветали, от дела отстранили, и он попал в дом умалишенных. Павлово прошлого века похоже было на большую кузницу, со всех сторон которой почти из каждого дома доносился неумолчный стук молотков. Дороговизна земли делала ценной каждый ее клочок, загоняла мастерскую бедного ремесленника прямо в жилое помещение — в одну-единственную комнату подслеповатой хибарки, в которой он со всей семьей работал по 16–19 часов в сутки. Десять тысяч бьющихся из-за куска хлеба кустарей, слабогрудых, сгорбленных, с непомерно развитыми руками, населяли село.

«Как мало здесь новых домов! Свежего, сверкающего тесу, новых бревен, которые бы показывали, что здесь строятся, что новое вырастает на смену дряхлого и повалившегося, — совсем незаметно. Зато разметанных крыш, выбитых окон, подпертых снаружи стен сколько угодно. Среди лачуг высятся «палаты» местных богачей, из красного кирпича, с претенциозной архитектурой, с башенками, шпилями и чуть ли не амбразурами… Когда же над этим хаосом провалившихся крыш и нелепых палат взвилась струйка белого пара и жидкий свисток «фабрики» прорезал воздух, то мне показалось, что, наконец, схватил общее впечатление картины: здесь как будто умирает что-то, но не хочет умереть, — что-то возникает, но не имеет силы возникнуть…» — писал Короленко.

Тогда, в 90-х годах, в глубине тьмы, как приметил Короленко, зарождалось нечто новое, назревал какой-то важный исторический перелом. В. И. Ленин, находясь в это время в далекой сибирской ссылке, увидел это новое, раскрыл его сущность в «Развитии капитализма в России», обосновал безысходность положения кустарей, показал их мнимую самостоятельность. Чтобы окончательно не пойти ко дну, «мелкий производитель, — писал Владимир Ильич, — защищает себя от падения такими средствами, от употребления которых °н падает гораздо ниже, чем наемный рабочий. Эти средства — удлинение рабочего дня, понижение жизненного уровня и уровня потребностей». Говоря о бедственном положении кустарей, находившихся целиком в лапах скупщиков, «менял», В. И. Ленин подчеркнул: «Пусть вспомнит также читатель знаменитый павловский «забор», «промен», «заклад жен» и тому подобные виды кабалы и личного унижения, которыми придавлен quasi — самостоятельный мелкий производитель».

Не мог улучшить положение кустаря рост капиталистических мануфактур. В. И. Ленин приводит в качестве примера заведение Завьяловых. Здесь изготовление перочинного ножа проходило через 8–9 рук. Но это разделение труда лишь вело к уродованию и калечению рабочего… детальщика-кустаря. В. И. Ленин писал: «Появляются виртуозы и калеки разделения труда, первые — как редкостные единицы, возбуждающие изумление исследователей; вторые — как массовое появление «кустарей» слабогрудых, с непомерно развитыми руками, с «односторонней горбатостью»».

Писатель Г. И. Успенский, не раз приезжавший в Павлово, такие оставил строки: «Улицы Павлова узки до чрезвычайности: некоторые из них вымощены досками, в которых прогнили громадные дыры и образовались ямы. Темнота была кромешная…» Увидев голодную жизнь павловских кустарей, он с болью в сердце писал: «Пропащая яма, беспросветная жизнь».

РАССКАЗЫВАЮТ МУЗЕЙНЫЕ ЭКСПОНАТЫ

Есть в Павлове место, где зримо представлены труд и быт кустаря при капитализме. Это городской музей. Вот макет «Семья кустаря за работой». В тесной прокопченной комнате с низким потолком за грубо сбитым верстаком над тисками стоит сгорбленный полуслепой бородатый замочник. Его жена и сын, семи-восьмилетний мальчик, помогают ему. У этих людей измученные лица, натруженные руки, залатанная одежда. Я смотрел на них, и мне опять вспомнились «Павловские очерки»: «…мы подошли к крохотной избушке, лепившейся к глинистому обрыву. Таких избушек в Павлове много, и снаружи они даже красивы: крохотные стены, крохотные крыши, крохотные окна. Так и кажется, что это игрушка, кукольный домик, где живут такие же кукольные, игрушечные люди.

И это отчасти правда… Когда мы, согнув головы, вошли в эту избушку, на нас испуганно взглянули три пары глаз, принадлежавших трем крохотным существам.

Три женские фигуры стояли у станков: старуха, девушка лет восемнадцати и маленькая девочка лет тринадцати. Впрочем, возраст определить было очень трудно: девочка была как две капли воды похожа на мать, такая же сморщенная, такая же старенькая, такая же поразительно худая.

Я не мог вынести ее взгляда… Это был буквально маленький скелет, с тоненькими руками, державшими тяжелый стальной напильник в длинных, костлявых пальцах. Лицо, обтянутое прозрачной кожей, было просто страшно, зубы оскаливались, на шее, при поворотах, выступали одни сухожилия… Это было маленькое олицетворение… голода!»

«Да, это была просто-напросто маленькая голодная смерть за рабочим станком. Того, что зарабатывают эти три женщины, едва хватает, чтобы поддерживать искру существования в трех рабочих единицах кустарного села…

Эти три существа работают с утра до ночи, занимаясь отделкой замков…»

«Описывать ли дальше наш обход по Семеновой горе? Описывать ли эту бедноту за станками, этих голодающих людей, детей, плачущих в темноте, этих кустарных стариков, с горбами на правых лопатках, со впалою грудью с левой стороны, с отупевшим, испуганным взглядом?» — так писал В. Г. Короленко.

Нельзя пройти мимо музейной комнаты, показывающей работу кустаря-шлифовальщика. Тогда их называли «личилыциками». Работали они в грязи и тесноте, в облаках металлической и наждачной пыли. Пыль от наждачных кругов разъедала легкие, и к сорока годам кустари умирали от чахотки, оставляя вдов и сирот. И потому народ прозвал шлифовальни горьким словом «морилки». Близ Павлова, за Окой, были такие села кустарей, в которых не оставалось ни одного взрослого мужчины. Их называли «вдовьими селами». Старые шлифовальни известны и другим: наждачный или войлочный круг приводился в движение огромным, выше роста человеческого колесом, которое находилось под полом, в подвале. Крутили его вручную. Для этого нанимали по дешевке «слепаков» или ставили слабосильных членов семьи.

Даже в таких условиях павловские мастера создавали изделия, изумлявшие виртуозностью ручного труда. В музее экспонируется микроскопический замочек весом меньше грамма. Его открывает и запирает малюсенький, чуть видимый ключик. Без