Каменный фундамент - Сергей Сартаков

— Эх, дела, дела! — пробормотал Алексей, ощупывая распухшую ногу и счастливо улыбаясь. — Жизнь, какая же ты хорошая!..

Он с ненавистью посмотрел на распластавшийся возле подрубленного клена труп немца. Обшарил у него карманы — нет ничего. Подобрал нож, пистолет и заковылял прочь так быстро, как только позволяла больная нога. Уйти поскорее, и подальше уйти от этого проклятого места!

Он шагал так торопливо, будто за ним уже началась погоня. Шел, пока не застигла глубокая ночь. Тогда он сел, привалился к стволу старого дуба и уснул…

Встал он с ощущением, что проспал очень долго. И в самом деле, солнце высоко стояло над лесом. Алексея мучила нестерпимая жажда. Умыться бы, попить…

Он осмотрел рану: опухоль вокруг нее стала плотнее и темнее. Алексей осторожно перемотал заскорузлые обрывки бинта, предварительно размяв их, и завязал ногу. Открыл коробку консервов. Но не стал есть, ему хотелось пить, только пить.

В кармане маскировочного костюма лежали еще две коробки консервов — все, что у него было из еды.

Встал и потихоньку пошел. Срезал палку — легче стало ступать больной ногой. Он шел теперь к определенной цели, и только одно бесконечно угнетало его — то, что идет он слишком медленно и что ему придется краснеть перед полковником так, как он никогда еще в жизни не краснел.

Лес пошел реже и светлее. Иногда встречались совсем открытые поляны. Деревья стояли кряжистые, узловатые, могучие, с пышной шапкой листвы.

К полудню Алексей добрался до того квадрата, который был ему указан полковником. Отсюда надо было начинать поиски. Он решил было ходить кругами, все расширяя спираль, но потом передумал и стал ходить зигзагами, чтобы не сбиться с направления.

Проковыляв километра полтора на запад, он повернул и пошел на восток. Так он сделал четыре конца — на большее не хватило сил. Собрался было устроиться на ночлег, но впереди померещилась крыша дома. Алексей сделал еще несколько шагов, деревья расступились…

Да, небольшая лесная избушка стояла на поляне. Два маленьких окна, двор, обнесенный изгородью в три жерди, и в конце двора — хлевушок. А возле него вытянулся колодезный журавль. Алексей жадно облизнул губы. Желание напиться сейчас же, сию минуту напиться, чего бы это ни стоило, заглушило в нем все остальные чувства. Забыв осторожность, он заковылял к домику и вдруг подумал: «А что, если там немцы?»

Остановился и прислушался. Все тихо. Ворота распахнуты настежь. От домика в лес идет едва заметная тропа. Во дворе пусто.

Он приник глазом к щели в хлевушке. Набросана солома — и тоже пусто. На крылечке дома лежит опрокинутое ведро, а ниже, на ступеньках, раскинув лапы, спит огромный пес. Значит, лесник дома. А немцы? Нет, не похоже, чтобы здесь сейчас могли быть немцы.

Алексей еще раз внимательно осмотрелся и ничего тревожного не обнаружил. Он тихонько прошел вдоль забора, все время поглядывая на пса — не разбудить бы, — подошел к окошку и легонько постучал. Никто не отозвался. Он постучал еще. Молчание. Тогда Алексей вошел во двор, держа наготове автомат. Обогнул домик и подошел к крыльцу. Пес лежал, оскалив крупные белые клыки. Лужа крови засохла возле него. Алексей покачал головой:

— Немецкая работа!

Открыл дверь и вошел в избушку. Пусто. Справа кровать, на ней ворох тряпья. В переднем углу — стол, накрытый клеенкой. Ходики на стене остановились на половине шестого: натянулась до отказа цепочка. Сундучок у стены взломан, пробои сбиты, и крышка повисла на одном шарнире.

— Побывали гости, — тихо сказал Алексей. — А где же хозяева?

Не в первый раз ему приходилось вступать в такие мирные избушки, где успела побывать злая вражья рука.

— Куда же хозяева девались? Застрелили их немцы или с собой увели?

Он открыл половицу в подполье, покликал. Никто ему не отозвался. Тогда он вышел во двор и направился к колодцу. Зачерпнув ведро, он, из осторожности однако, понес его обратно в избу. Там, поставив на подоконник ведро, захлебываясь, он стал пить студеную воду.

И тут ему показалось, что тряпье на кровати зашевелилось.

— Кто здесь? — спросил он, кинувшись к кровати.

— Папочка, папа… — ответил ему слабый детский голос.

Под тряпьем на постели лежал мальчик в длинной белой рубашонке. Алексей тронул его за плечо. Мальчик повернулся и, глянув на Алексея, испуганно отшатнулся. Бледное, осунувшеесся личико сморщилось, мальчик заплакал. Алексей взял его на руки. Мальчик дрожал, пытался вырваться, но силенка быстро иссякла в нем, и он покорился, тихо и жалобно всхлипывая. В висевшем над кроватью зеркале Алексей увидел свое отражение.

— Э, да ты, оказывается, не зря, малыш, испугался, — сказал он, опуская мальчика обратно на кровать. — Вот я сейчас умоюсь, тогда мы поговорим с тобой.

На умывальнике он нашел обмылок. Спеша, разбрызгивая воду, Алексей тер лицо, волосы, грудь. Грязь сбегала с него, казалось, бесконечно. Мальчик молча сидел на кровати, не спуская с Алексея внимательных глаз.

Вытереться было нечем. Алексей подошел к кровати, взял в руки какую-то тряпицу.

— Можно? — подмигивая, спросил он мальчика.

— Можно, — нерешительно ответил тот.

— А сколько тебе лет?

— Ти года.

— А как зовут?

— Васек.

— Ну, вот что, Васек, — сказал Алексей, выбирая на кровати тряпицу почище, — я сейчас буду себе ногу чинить, а ты мне расскажи, где хвои папа и мама.

Мальчик покачал головой:

— Н-не знаю… Есть хочу…

— Вот те на! Ну, милый, прости. Сразу и не сообразил, с чего надо разговор начинать. Чем же тебя накормить?

— Молока, — тихо прошептал Васек, перебирая пальчиками подол рубашонки.

Алексей, морщась от боли, обмывал рану. Опухоль вздулась еще больше. Ногу ломило. Казалось, кто-то забрался внутрь и тупым буравом сверлит кость.

— Молока? — задумчиво переспросил Алексей, обматывая рану чистой тряпицей. — Где же я тебе возьму молока?

— Там… — Васек показал ручонкой на подполье.

— Хозяину лучше знать. Ну, давай посмотрим. — Алексей открыл подполье. — Только вот я болтаю с тобой не зря ли? Не накрыли бы меня тут немцы с молоком вместе. Где же все-таки папа с мамой?

— Н-не знаю… — опять так же жалобно проговорил Васек.

Алексей спустился в подполье, нашарил кринку, достал.

— Э, Васек, Василек! — сказал он разочарованно. — Да молоко-то скисло. Придется слазить еще.

Нашлись еще две кринки, но в них тоже успела образоваться простокваша.

— Ну что же, голубчик, ешь что есть.

На подушке валялись крошки черного хлеба. Значит, Васек отыскал где-то хлеб и ел его на постели. Если бы не это, он, пожалуй, совсем отощал бы.

Томимый каким-то тяжелым предчувствием, Алексей решил еще раз обойти вокруг усадьбы. Он осмотрел весь двор, заглянул в хлевушок. И здесь потерялся запах живого. Он прошел по едва приметной дорожке, что вела от домика к лесу, думая: «Где же все-таки родители мальчика?»

В одном месте дорогу пересекла грязная лужа, намытая дождем. Теперь она подсохла, но по краям ее заметны были отпечатки подошв грубых солдатских сапог, босых ног — мужчины и женщины — и следы раздвоенных копыт коровы. Алексей прошел еще немного и остановился, глядя на небольшую полянку, обрызганную последними лучами заходящего солнца. Он понял, что к Васильку родители больше никогда не вернутся.

Закат охватил половину неба. Вверху он чуть золотился, сливаясь с легкой рябью высоких перистых облаков, а внизу, у земли, сочился свежей кровью. Алексей снял пилотку, минуту постоял, нахмурившись, и повернул к домику.

Быстро сгущались сумерки. Где-то у порога несмело циркнул сверчок и затих. Ровно и глубоко дышал заснувший Васек. Тоска по домашнему уюту охватила Алексея. Не надо многого, не надо всего, что когда-то было, только лечь бы вот здесь, на мягкую подушку, рядом с Васильком, раздеться и вытянуть ноги…

— Спать здесь нельзя, — сурово сказал сам себе Алексей и встал. — Уходить надо. Набредут еще какие-нибудь шалые немцы, и попадешь, как косач в садок на приманку.

Он внимательно осмотрел повязку на ноге. Рана, обмытая и перевязанная, болела меньше, но нога ниже колена затекла и стала непослушной.

— Не в этом сила, — потер подбородок Алексей, — нога разомнется. А вот с ним чего делать? Здесь оставить — погиб. Взять с собой? Куда я с ним? Добро бы шел я домой, а то попетляй-ка с ним по лесу! Зайти разве после? Проживет один, на худой конец, дня два-то…

Но тут ему представилось, как утром Васек проснется, позовет пану — и никто ему не откликнется, и заплачет горько, бедняжка… Алексею стало не по себе. Со смешанным чувством досады и жалости смотрел он на спящего ребенка. Плотно сжатые реснички виднелись и в полутьме, вихрастые волосенки топорщились над подушкой. Васек зашевелился, потянулся, перевернулся на спину.