Девочки Гарсиа - Хулия Альварес

У нас была своя слава, основывавшаяся главным образом на догадках богатых девочек и нашем молчании. Фамилия Гарсиа де ла Торре ничего для них не значила, но эти именитые красотки попросту предполагали, что, как и все иностранные пансионерки из третьего мира, мы неприлично богаты и приходимся родней какому-нибудь диктатору. Наши привилегии попахивали злом и загадкой, а их привилегии принимали форму узнаваемых упаковок колгот, фантиков от конфет, мешков-пылесборников и коробок с бумажными салфетками.

Впрочем, хоть мы и были не в своей стихии, но, по крайней мере, благополучно спаслись от молота и наковальни, а худа без добра не бывает, как сказала бы мами. До нашей подготовительной школы в Бостоне нужно было долго добираться на поезде, и в этом поезде были парни. Мы научились подделывать мамину подпись и бывали везде и всюду: на танцевальных и футбольных выходных, на выходных снежной скульптуры. Мы могли целоваться и не беременеть. Мы могли курить, не рискуя, что какая-нибудь двоюродная бабка почует запах и загнется. Мы начали входить во вкус американской подростковой жизни, и вскоре Остров стал казаться нам полной шляпой, чуваки. Остров был маникюрно-причесочными кузинами, дуэньями и отвратными парнями c мачистской походкой вразвалочку, расстегнутыми рубашками, волосатой грудью, золотыми цепями и крошечными золотыми распятиями. Через пару лет вдали от дома мы окончательно адаптировались.

И конечно, как только это случилось, мами и папи забеспокоились, что Америка отнимет их девочек. На Острове все улеглось, и папи начал зарабатывать немалые деньги в своем офисе в Бронксе. Следующее решение было очевидным: на лето нас, четырех девочек, нужно отправлять на Остров, чтобы мы не потеряли связь с la familia[37]. Скрытым намерением было выдать нас за земляков, поскольку все понимали, что если выдать дочь за американца, то внуки будут с рождения трещать по-английски и считать Остров местом, куда ездят за загаром.

Летний план встречал с нашей стороны ежегодное сопротивление. Ладно бы пара недель, но целое лето?

– У вас есть дела получше? – интересовалась мами.

Вообще-то да, у нас нашлись бы дела получше – если бы только они с папи позволили нам ими заниматься. Но работа была под запретом. (Боссу, нанимающему девушку, нужно только одно. Даже если его фамилия Хувер.) Лето было семейным временем, а родня у нас была по всему Острову: тут кузен, там кузен – куда ни повернись, вытягивал губы очередной четвероюродный брат.

Если одной из нас зимой доводилось что-нибудь натворить, мами и папи неизменно выдавали: «Возможно, проведя некоторое время на родине, ты образумишься». И мы живо брались за ум – или делали вид, что держимся за него. Иногда родители повышали ставки, угрожая отправить на Остров не только провинившуюся дочь, но и всех четырех девочек.

К тому времени, как три старшие дочери стали студентками – разумеется, изначально все мы поступали в один и тот же женский университет, – мы разработали не менее изощренную и сложную подпольную систему, чем у папи и его группы при заговоре против диктатора. У родителей вошло в привычку звонить нам по пятницам или субботам часов в десять, перед тем как закрывался коммутатор. И мы по очереди дежурили, чтобы на их звонки всегда было кому ответить. Однако мами и папи как будто владели даром ясновидения. В первую очередь они всегда звонили отсутствующей дочери, а не застав ее, просили позвать к телефону другую отсутствующую дочь. Третьей, дежурной на сегодня, дочери они звонили в третью очередь, и первым их вопросом был: «Где твои сестры?» Занимаются в библиотеке или подтягивают матанализ в такой-то комнате. Мы скрывали от предков почти все, но иногда они нас уличали, и нам по очереди прилетало.

Фифи досталось за курение в туалете. (Она всегда включала душ, словно курение было шумным занятием, которое необходимо было заглушить.)

Карле всыпали за эксперименты с депиляционным кремом. (Мами закатила настоящую истерику: по ее словам, стоило ступить на эту дорожку, и обратного хода уже не будет – с каждым разом волоски вырастали все более толстыми и жуткими. Послушать ее, так удаление волос было ничем не лучше выпивки и наркоты.)

Йойо распекли за то, что она пронесла в дом книгу «Наши тела, мы сами»[38]. (Мами не могла сказать, что именно ей не понравилось. В смысле, никаких мужчин в этой книге не было. На всех фотографиях прославлялись женщины и их тела, так что, строго говоря, в тогдашнем мамином понимании книга была не о сексе. Но там были женщины, познававшие «тайны своих тел», и целая глава про лесбиянок – разглядывая фотографии, мами сказала, что всего этого следует стыдиться.)

Сэнди досталось после того, как приехавшие погостить тетя и дядя заглянули в университет ранним воскресным утром. (К тому времени она еще не вернулась с «занятия по матанализу», куда ушла в субботу вечером.)

Это была регулярная революция: стычки случались постоянно. До тех пор, пока мы не открыли огонь и не победили – и наши летние каникулы, если не жизни в целом, стали принадлежать нам.

Последнее лето, когда нас отослали на родину, началось, как и все прочие. Вечером перед отъездом мы, сестры, допоздна собирали вещи и болтали. Сэнди позвонила по межгороду своему парню и, повернувшись к нам спиной, шептала фразочки вроде «Я тоже». Мы довольно издевательски изображали тетушек, дядюшек и кузенов, с которыми нам предстояло увидеться на следующий день. Возможно, это был способ свести счеты с людьми, во власти которых мы окажемся на все лето. Мы играли с их именами, дословно переводя их на английский, чтобы они звучали нелепо. Тетя Конча становилась тетей Стромбидой[39], тетя Асунсьон – тетей Вознесением, дядя Мундо – дядей Миром, а Палома, наша образцовая кузина, перевоплощалась в Голубку, и мы ехидно обзывали ее длинноносой.

Около полуночи мами, ворча, прошлепала по коридору к нам в спальни с бигуди на голове и в надетых на короткие носки пушистых тапочках.

– Хватит, девочки, – сказала она. – Завтра у вас будет все утро. Вам нужно хорошенько выспаться.

Мы сделали угрюмые лица, чтобы еще раз подчеркнуть принудительный характер этой поездки.

И мами прочитала нам небольшую напутственную речь о семье и важности корней. Наконец она вернулась в кровать и, как мы подумали, легла спать. Мы снизили громкость, но продолжали болтать.

Фифи помахала перед нами пакетиком с горсткой зеленовато-коричневой травки.

– Ладно, пора голосовать, – сказала она. – Взять это с собой или нет.

– Не бери, – ответила Карла. Ее ночная сорочка была полной противоположностью маминой: собственно, она выглядела почти празднично в своем чопорном хлопковом одеянии. Волосы Карлы были собраны желтой лентой. – Если нас поймают на таможне, мы будем по уши в дерьме. И не забывайте, дядя Мир теперь в правительстве, так что эта новость может попасть во все газеты.

– Карла, ты такая зануда, – подколола ее Сэнди. – Начнем с того, что дядя теперь важная шишка, и нам не придется проходить таможню. Охранники проведут нас, ведь мы мисс Гарсиа де ла Торре. – Она широко взмахнула рукой, словно ее представляли ко двору короля Артура.

– Можно попробовать трюк с «Котекс», – предложила Йойо, думая, можно ли покурить травку на Острове, когда станет скучно. Островные кузины как-то поделились с ней секретом: если надо что-то спрятать, положи сверху пачку тампонов «Котекс», и таможенники постесняются там рыться.

– Кто вообще сейчас пользуется «Котекс»? – спросила Фифи. – «Тампакс» сойдет?

– Эти ребята, скорее всего, вообще не представляют, что это такое. – Сэнди вынула из пачки тампон и разыграла сцену досмотра: разорвала бумажную обертку и попыталась откусить кончик, как наши дядюшки откусывали кончик сигары.

Мы прыснули от смеха, который сдерживали с тех пор, как из комнаты вышла мами. Вскоре в коридоре послышались шаги. За миг до того, как дверь распахнулась, Фифи, по-прежнему державшая в руках пакетик с травой, закинула его за книжный шкаф, где он и остался лежать позабытым, потому что на следующее утро мы торопились закончить сборы до нашего полуденного авиарейса.

Не прошло и трех недель на Острове, как позвонила мами. Тетя Кармен бесшумно