Каббалист с Восточного Бродвея - Исаак Зингер

Один пассажир вышел, и Израиль Данцигер сел на освободившееся место. В открытое окно дул горячий ветер. Пахло океаном, расплавившимся асфальтом и бензином. Израиль Данцигер сидел неподвижно. Вдруг его прошиб пот — только что надетая рубашка моментально промокла. Израиль повеселел. Дошло до того, что даже поездка в автобусе превратилась для него в приключение. Вдоль Линкольн-Роуд тянулись магазины, рестораны, банки. Мальчишки торговали газетами вразнос. Этот район был похож на настоящий город, почти Нью-Йорк. Под навесом одного из магазинов Израиль Данцигер заметил объявление о большой распродаже. Очевидно, магазин хотел избавиться от залежавшегося товара. Для Израиля Данцигера Линкольн-Роуд была оазисом в пустыне. Он поймал себя на том, что беспокоится за судьбу магазинных владельцев. Сколько можно протянуть без единого покупателя? Он понял, что должен что-то купить. Не важно что, лишь бы поддержать бизнес. Вот это действительно будет доброе дело, не то что помогать всяким пройдохам.

Автобус остановился. Израиль Данцигер вылез и зашел в кафе. Вращающаяся дверь, холодок кондиционера, электрический свет среди бела дня, гул посетителей, звяканье посуды, длинные столы с подогревом, заставленные всякими яствами, кассирша, тенькающая кассовым аппаратом, запах табака — все это улучшало настроение. Он стряхнул с себя меланхолию и отогнал мысли о смерти. Одной рукой взял поднос, а другую сунул в задний карман брюк, где лежала мелочь. Он помнил запреты врачей, но более властная сила, заставляющая принимать то или иное решение, велела ему не отступать. Он купил бутерброд с форшмаком, большой стакан кофе со льдом и творожный пудинг. Закурил длинную сигару. Он снова был Израилем Данцигером, живым человеком, бизнесменом. За соседним столиком Израиль заметил маленького человечка — не выше, чем он сам, только плотного, широкоплечего, с толстой шеей и большой головой. На нем была дорогая панама (минимум пятьдесят долларов, прикинул Данцигер) и розовая рубашка с короткими рукавами. На пальце, толстом, как сосиска, поблескивал перстень с бриллиантом. Мужчина попыхивал сигарой, отщипывал кусочки кренделя и проглядывал газету на идише. В какой-то момент он снял панаму, обнажив идеально лысую голову, круглую и гладкую, как бильярдный шар. Было что-то детское в этой его круглости, упитанности, в этих губах со складочками. Он не затягивался, а просто посасывал сигару, и Израилю Данцигеру стало любопытно, кто же он такой. Вряд ли местный. Может быть, из Нью-Йорка? Но что он делает здесь в сентябре? Разве что спасается от сенной лихорадки? Раз он читает еврейскую газету, стало быть, они одной крови. Израилю Данцигеру захотелось заговорить с этим человеком, узнать, как его зовут. Какое-то время он пребывал в нерешительности — он был не из тех, кто легко знакомится на улице. Но в Майами, если быть слишком замкнутым, недолго и помереть от скуки. Он взял тарелку с пудингом и кофе и подошел к незнакомцу.

— Что пишут новенького?

Мужчина вынул сигару изо рта.

— А что может быть новенького? Ничего, абсолютно ничего.

— Вот раньше были писатели, а сейчас так — писаки, — сказал Израиль Данцигер, просто чтобы что-нибудь сказать.

— Выброшенные пять центов.

— А что делать в Майами? Так хоть можно время убить.

— А что вы делаете здесь в такую жару?

— А вы?

— Сердце… Уже полгода здесь маюсь. Врачи сослали. Пришлось выйти на пенсию.

— Ну, тогда мы с вами, можно сказать, братья по несчастью! — воскликнул Израиль Данцигер. — У меня тоже нелады с сердцем. Я продал свой бизнес в Нью-Йорке, и моя заботливая супруга купила нам дом и участок со смоквами, как в Палестине в старые времена. Я целыми днями сижу в шезлонге и схожу с ума.

— А где ваш дом?

Данцигер объяснил ему.

— Я каждый день проезжаю мимо. По-моему, даже видел вас однажды. А чем вы раньше занимались?

Данцигер рассказал.

— Я тоже занимался недвижимостью. Больше тридцати пяти лет, — сказал круглый человечек.

Мужчины разговорились. Выяснилось, что коротышку в панаме зовут Моррис Шапирстоун, Он жил на Евклид-авеню. Израиль Данцигер встал и купил еще две чашки кофе и два кренделя. Потом они угостили друг друга сигарами: Израиль дал своему новому знакомому одну из тех, что курил он, а тот предложил ему одну из своих, другой марки. Через каких-нибудь четверть часа они уже беседовали так, словно знали друг друга всю жизнь.

В Нью-Йорке они оба принадлежали к одним и тем же кругам, и тот и другой родились в Польше. Шапирстоун достал бумажник крокодиловой кожи и показал Израилю Данцигеру фотокарточки жены, двух дочерей и их мужей (один — врач, другой — адвокат), внуков и внучек. Одна внучка была просто копией Шапирстоуна. Жена Шапирстоуна была толстой, как кастрюля. По сравнению с ней его Хильда — настоящая красавица. Как это мужчина может жить с эдакой уродиной, подумал Данцигер. Впрочем, рядом с такой, как она, наверное, не так одиноко, как с Хильдой. Вокруг таких женщин всегда вьются стайки веселых подружек. Израиль Данцигер никогда не был набожным, но после инфаркта и переезда в Майами он начал мыслить в религиозных категориях. В данный момент он усматривал перст Божий в том, что оказался в кафе одновременно с Моррисом Шапирстоуном.

— Вы играете в шахматы? — спросил он.

— В шахматы? Нет. Я играю в карты.

— И есть с кем поиграть?

— Находятся.

— Вы молодец. А я никого не могу найти. Целыми днями сижу дома в полном одиночестве.

— Почему вы поселились так далеко от центра?

В процессе разговора Моррис Шапирстоун упомянул о гостинице на окраине Майами, выставленной на продажу. Практически новой. Владельцы обанкротились, и теперь банк продавал ее за бесценок. Четверть миллиона долларов наличными — и она ваша. Данцигер меньше всего был готов к заключению деловых сделок, но слушал внимательно. Разговоры о деньгах, кредитах, банках и займах улучшали ему настроение. Стало быть, жизнь продолжается. Израиль Данцигер ничего не знал о гостиничном бизнесе, но кое-какие сведения почерпнул из рассказа Морриса Шапирстоуна. Бывшие владельцы гостиницы разорились потому, что сделали ставку на богачей и слишком высоко подняли цены. А фокус в том, что настоящие богачи вот уже несколько лет как не приезжают в Майами-Бич. Так что ориентироваться следует на средний класс. Один удачный зимний сезон — и ваши инвестиционные затраты полностью компенсированы. Еще надо учесть, что Майами популярен теперь среди латиноамериканцев. Они приезжают сюда в летний отпуск, потому что здесь «попрохладнее». Израиль Данцигер вытащил из кармана рубашки огрызок карандаша. Пока Моррис говорил, он с лихорадочной скоростью записывал цифры на полях газеты и одновременно забрасывал Шапирстоуна вопросами. Сколько в гостинице номеров? Какой доход приносит один номер? Как обстоят дела с налогами? Займы? Зарплата обслуживающего персонала? Для Израиля все это было просто приятным времяпрепровождением, чем-то вроде напоминания, что и он когда-то был в бизнесе. Он почесал висок кончиком карандаша.

— А если у вас неудачный сезон?

— Нужно, чтобы все сезоны были удачными.

— Как этого можно добиться?

— Грамотная реклама. В том числе и в еврейских газетах.

— В гостинице есть конференц-зал?

Пролетел целый час, а Израиль Данцигер даже не заметил. Он деловито перекатывал во рту сигару. Он чувствовал прилив новых сил. Сердце, которое в последние месяцы билось то чересчур быстро, то слишком медленно, теперь работало, как часы. Моррис Шапирстоун вытащил из кармана маленькую коробочку, достал таблетку и проглотил ее, запив водой.

— У вас был инфаркт?

— Два.

— Зачем мне гостиница? Для нового мужа моей жены?

Моррис Шапирстоун ничего не ответил.

— Я хотел бы взглянуть на гостиницу, — сказал Израиль Данцигер после небольшой паузы. — Когда это можно сделать?

— Если хотите, можно съездить туда прямо сейчас.

— Вы на машине?

— Видите красный «кадиллак» на той стороне улицы?

— Красивая машина.

Мужчины вышли из кафе. Израиль Данцигер заметил, что Шапирстоун опирается на трость. Наверное, водянка, подумал он. Инвалид, а туда же — гостиницу покупать. Шапирстоун уселся за руль и включил зажигание. Выезжая на шоссе, он слегка стукнул машину, припаркованную сзади. Но даже не оглянулся. Вскоре они уже мчались по дороге к гостинице. Одной рукой Моррис мастерски вел «кадиллак», другой вытащил из кармана зажигалку. Зажав сигару в зубах, он пробурчал:

— Поглядим. За это денег не берут.

— Верно.

— Если жена узнает, я себе не завидую. Тут же все расскажет врачу, и они вместе устроят мне веселенькую жизнь.

— Вам прописали полный покой, да?

— Ну, а если бы и так? Покой должен быть здесь, в голове. А вот с этим-то как раз проблемы. Лежишь, бывало, ночью без сна, и такая ерунда в голову лезет. А когда встаешь, хочется есть. Жена недавно советовалась со слесарем, нельзя ли поставить замок на холодильник. По-моему, от всех этих диет только хуже. А как раньше-то люди жили? Никаких диет в помине не было. Дедушка, — да покоится он с миром, — садясь за стол, для начала съедал целую тарелку шкварок, так только, чтобы разбудить аппетит. Потом принимался за суп, в котором, знаете, плавали такие кружочки жира, затем съедал хороший кусок жирного мяса, а напоследок еще пирог с салом. Ну и где тогда был холестерин? Дедушка до восьмидесяти семи лет дожил. А умер от того, что поскользнулся зимой на льду. Попомните мои слова, когда-нибудь докажут, что холестерин полезен. Будут выпускать таблетки с холестерином, как сейчас — витамины.