Пятьдесят восемь лет в Третьяковской галерее - Николай Андреевич Мудрогель

Сейчас должен появиться хранитель галереи художник Хруслов. Он пройдет и все проверит. В десять часов двери открылись. Хруслов по обыкновению начал обход. На этот раз он пошел по залам нижнего этажа. Я пошел наверх. Мимо меня наверх же быстро прошел посетитель - молодой человек лет двадцати пяти. Не рассматривая картин первых залов, он направился прямо в зал Репина. В галерее посетителей еще не было, тишина стояла такая, что слышен был каждый шаг. Вдруг резкий звук пронесся по всей галерее. Точно что треснуло. Я сначала подумал: «Картина упала». Вдруг снова удар - тррр! И еще - тррр! Начался шум, какая-то беготня в репинском зале. Я бросился туда. Туда же бежали другие служители и Хруслов. В репинском зале два служителя держали за руки молодого человека и вырывали у него финский нож. Молодой человек кричал:

- Довольно крови! Долой кровь!

Лицо у него было бледное, глаза безумные. Я сначала не понял, в чем дело, что за звуки были? Что за человек с ножом? Но, взглянув на картину «Иван Грозный», я обомлел. На картине зияли три страшных пореза. Один порез шел по лицу Грозного от правого виска, через ухо, по скуле, бороде, плечу и рукаву; другой - по лицу Грозного от щеки вниз и дальше по лбу, глазу и краю носа царевича; третий - от левой щеки Грозного по его руке, затем по щеке царевича, по бороде и шее. Края порезов резко белели. На них обнажилась из-под краски загрунтовка. Нити холста, на котором написана картина, точно мелкие длинные зубчики тянулись по краям порезов. Мне показалось, что картина испорчена навеки. Я увидел: Хруслов дрожит, весь бледный, растерявшийся. Мы повели преступника вниз, по телефону вызвали полицию. Преступник все кричал: «Довольно крови!» Мы тотчас закрыли галерею, чтобы прекратить доступ публике, известили городскую думу, как хозяина галереи, о несчастье.

И. Е. Репин. Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года. 1885.

И. Е. Репин. Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года. Фрагмент. 1885.

Я позвонил по телефону художнику Илье Семеновичу Остроухову, который в это время был председателем совета галереи. «Как случилось? Как случилось?» - растерянно спрашивали мы один другого. Оказалось, преступник вошел в репинский зал в то время, когда служитель находился в другом конце, далеко от картины. Перед картиной был барьер из шнура. Преступник быстро перешагнул через барьер и с большой силой нанес три удара финским ножом по полотну, целясь как раз в головы фигур. Он мог бы порезать картину до нижнего края рамы, но позади полотна, как раз посредине, проходила проволока, на которой висит картина. Нож, прорезав холст, наткнулся на проволоку. От этого и получился такой сильный звук, всполошивший всех нас.

Скоро появилась полиция, начался допрос. Преступник назвался Абрамом Балашовым. Он был сыном московского старообрядца, букиниста, сам причастен к живописи, писал иконы. В галерее он бывал нередко. Когда его допрашивали, он все повторял: «Довольно крови! Довольно крови!» Было ясно: он сумасшедший. Прямо из галереи его отправили в дом умалишенных. Как впоследствии я узнал, его действительно признали умалишенным и, продержав два месяца в больнице, отдали на поруки отцу. А мы… я до сих пор помню, какое горе охватило всех нас, когда мы все опять очутились перед искалеченной картиной. Тридцать один год я уже прослужил в галерее, двадцать восемь лет смотрел ежедневно на эту картину - и вдруг такое несчастье!…

Остроухов и Хруслов были вне себя. Хруслов плакал. Остроухов неистово ругался, бранил нас, что мы не уберегли. Я не мог слова сказать от крайнего волнения. Как самого дорогого покойника, мы сняли картину со стены, вынесли в особый зал… Тяжелый это был день. Остроухов подал прошение об оставке, а Хруслов, и без того больной, слег в постель, стал задумываться, а через несколько дней покончил жизнь самоубийством, бросившись под поезд в Сокольниках.

А картину? Сперва не знали, что делать. Репин тогда жил в Финляндии, в Куоккале. Остроухов боялся, что на Репина произведет тяжелое впечатление этот случай, написал ему письмо: «Заделаем порезы, а вы исправите». Тем временем председателем совета галереи вместо Остроухова избрали Грабаря, а ему помощником - Черногубова. [105] Остроухов же оставил работу в галерее не сразу. Все обсуждали, как быть с картиной. Наконец вызвали из Петербурга, из Эрмитажа, реставратора Богословского, самого знаменитого мастера своего дела. Тот решил наклеить картину на новый холст. Картина была написана на очень толстом холсте, и если наклеивать прямо на новый холст, то получится, что края порезов будут похожи на рубцы. Тогда Богословский искусно утончил прежний холст и только после этого уже наклеил на новый, а края порезов подтянул так близко, что оставались только небольшие белые полосы левкаса. Репину дали телеграмму: «Все подготовлено, приезжайте исправлять». Наконец Репин приезжает. Мы все ждали его со страхом. Остроухов сказал мне: «Вы, Николай Андреевич, будьте возле него все время, как бы чего с ним не случилось». Как раз в это время ни Грабаря, ни Остроухова не было в городе. Репина встретили Черногубов и я. Мы повели его в зал, где была картина. Я с большой тревогой ждал момента, когда Репин увидит искалеченную картину. Ведь любимое детище! А Репин подошел и… будто ничего. Постоял одну минуту молча, посмотрел. Ни один мускул в его лице не дрогнул.

- Ну, что ж… Это не велика беда. Я думал, что картина испорчена безнадежно. А это легко заделать.

Краски свои он привез с собой. Он быстро переоделся и принялся за работу. Сначала он исправил порезы. Вот прямо на моих глазах, разом, белые полосы исчезли и картина стала прежней. Он работал очень быстро. Потом отошел, долго смотрел на картину и, снова подойдя, вдруг начал переписывать всю голову Ивана Грозного. Мы переполошились. Покойный Третьяков делал мне выговоры, если я допускал, чтобы художники без самого Третьякова переписывали картины. Но тут мы сделать ничего не могли. Репин быстро переписал голову Ивана и сейчас же уехал на вокзал. Он спешил домой, в Куоккалу, к очередной работе. К концу дня приходит Грабарь, мы говорим ему: «Был Репин, исправил картину». Грабарь очень заволновался, поспешил к картине.

- На чем, - спрашивает, - Репин писал? На скипидаре или на керосине?

- На керосине.

Грабарь потребовал сейчас же вату, керосин и все, что сделал Репин, смыл