Слова, которые мы не сказали - Лори Спилман

Дороти осторожно прикасается кончиками пальцев к лепесткам.

– Очень красивые. Спасибо, милая. А теперь садись и рассказывай.

Мы перемещаемся на диван, садимся бок о бок, и я поправляю прядь выбившихся из ее прически волос.

– Сначала ты расскажи мне о Патрике Салливане.

Дороти розовеет.

– Он настоящий джентльмен. И всегда таким был.

Мне хочется напомнить ей, что он украл ее очерк, чтобы поехать за границу, но лучше промолчать. Она так счастлива.

– Вам удалось возродить былые чувства? – шутливо спрашиваю я. – Во второй раз все по-другому?

Дороти стягивает на груди кардиган.

– Не говори глупости. Не думаю, что он будет в восторге от моего вида.

Конечно, она думает сейчас о мастэктомии. Даже в семьдесят шесть женщину пугает разочарование. Я беру ее за руку.

– Ты говоришь глупости.

– Расскажи мне о встрече с матерью, Анна. Ты отдала ей камень?

– Не смогла. Это было бы ошибкой.

Рассказываю Дороти о разговоре с Трейси, о Бобе и воспоминаниях о том лете.

– Понимаешь, теперь я не могу отдать ей камень.

– Почему?

– Я не уверена, что она в чем-то виновата.

Дороти смотрит прямо мне в глаза, будто видит меня насквозь.

– Я ведь не предлагала тебе получить или даровать прощение, я хотела, чтобы ты помирилась с мамой. Ты сама заговорила о желании ее простить, считала себя правой.

Да, я никогда не рассматривала этот камень как средство покаяния. От досады я начинаю кусать губы.

Категоричная. Резкая. Для меня существует только черное и белое.

– Это еще не все, Дороти. Об этом я никому и никогда не говорила – даже Майклу. А сейчас я начинаю сомневаться.

– «То, чего вы не знаете, – это единственное, что вы знаете» – так говорил Т. С. Элиот.

– Возможно ли, чтобы то, в чем я была уверена последние двадцать с небольшим лет, оказалось неверным?

Дороти вскидывает подбородок.

– У человека есть замечательная черта – он может изменить мнение. А какую огромную силу дает нам эта возможность.

Изменить свое мнение? После всех тех неприятностей, что я доставила матери? Сжимаю рукой горло. Голос дрожит, когда я пытаюсь заговорить.

– Меня бы все стали ненавидеть, если бы узнали, что я сделала. Или пыталась сделать.

– Ерунда. Фиона называет это «познание нашего истинного «я». Каким бы гадким оно ни было. Отношения не могут обойтись без обид и душевных ран, если человек остается самим собой.

– Я не хочу быть самой собой! Не желаю находить «истинное «я»! Потому что, если мама меня когда-то и простит, я сама себя никогда не прощу.

– Ты должна встретиться с мамой, Анна. Освободиться. Научиться любить себя любой.

В субботу вечером в отеле «Ритц-Карлтон» собирается блестящее общество – великолепно одетая публика, приглашенная на ежегодный благотворительный вечер Национального детского союза. Майкл безупречен в новом черном смокинге и не раз сделал комплимент моему красному платью. Но сегодня я сама не своя. Вместо того чтобы счастливо улыбаться, гордо вскинув голову, как делаю всегда, когда мы с Майклом вместе выходим в свет, я улыбаюсь натянуто, словно по принуждению. Я действую механически, все происходящее не трогает моего сердца.

Причина в том, что в этом году я не являюсь членом комитета по организации мероприятия, пытаюсь убедить себя. Мне нужно было сделать перерыв после рождественского бала. На самом же деле я понимаю, что причина совсем не в этом.

Я стою в стороне и наблюдаю за тем, как Майкл занимается тем, что у него лучше всего получается, – общается с гостями. Он мил со всеми, даже с теми, кого, как мне известно, терпеть не может. Каждая улыбка, приветствие, обмен рукопожатиями кажутся мне сегодня фальшивыми. Пытаюсь взбодриться, но пелена меланхолии окутывает меня все плотнее. Я вспоминаю, как мама голой рукой счищала снег со стекла, ее улыбку и поворот головы, когда я проезжала мимо в машине. В ее глазах я вижу гимнастическое бревно во дворе и лицо Трейси. Как жаль, что я не могу поделиться этим с Майклом. Он хочет видеть рядом с собой женщину в красивом платье и нарядных открытых туфлях, а не ту, которая стоит в резиновых сапогах у покосившегося дома. Откровенно говоря, первая и мне нравится больше. Как же мне поскорее закрутить крышку на банке с пауками, которую я по неосторожности открыла?

Я невольно вспоминаю Эр-Джея и наш разговор. Почему же этот незнакомый мужчина до сих пор занимает мои мысли? Может, потому, что мне впервые за долгое время было весело в том ресторане? Нравилось пробовать разное вино и болтать с хозяином. Вспомню ли я сейчас, когда мне последний раз было так весело с Майклом?

Прикоснувшись к сапфиру на шее, я смотрю, как мой любимый что-то говорит новому директору школы и матери-одиночке, приехавшей прошлой осенью в город из Шривпорта. Она высокая и стройная, а спину держит так ровно, словно у нее на голове Библия короля Якова. Самоуверенности ей не занимать, у нее-то наверняка нет скелета в шкафу, который ее мучает многие годы.

Отругав себя за непозволительные мысли об Эр-Джее, я направляюсь к ним. Я должна быть счастлива тем, что имею. Мой любимый человек – мечта многих женщин.

– Анна, – улыбается мне Майкл и кладет руку на спину. – Познакомься с Дженнифер Лоусон. Дженнифер, это моя подруга Анна.

Пожимаю протянутую руку, жалея, что Майкл не уточнил, что я не просто подруга. Но что делать, он всегда такой. Считает, что другие слова, например «девушка», больше подходят для подростков. В этом я с ним согласна, слово «жена» меня бы полностью устроило.

– Добро пожаловать в Новый Орлеан, Дженнифер. Я слышала о вас много хорошего.

– Благодарю. Я тоже смотрю ваше шоу. – Она замолкает, не добавляет никаких комментариев, из чего я делаю вывод, что она не моя поклонница.

Изображаю на лице очаровательную улыбку и киваю. Майкл продолжает говорить Дженнифер что-то о новых школах, специализирующихся на углубленном изучении отдельных предметов, и об инвестициях города в сферу образования. Мне в голову приходит мысль о том, что эти двое смотрятся вместе куда лучше нас с Майклом.

– Принести вам что-нибудь выпить, дамы? – прерывает мои раздумья его голос.

И тут меня пронзает, словно молнией. Выпив вина, отведав супа и хлебных палочек… я не заплатила Эр-Джею! Я ушла из «Мерло де ля Митен» и не удосужилась оставить даже чаевые. Меня охватывает ужас. Я в жизни своей не забывала оплатить счет. Эр-Джей решит, что я либо мошенница, либо рассеянная идиотка, и не представляю, что хуже. Внезапно я вспыхиваю от восторга. Теперь мне ясно, что он имел в виду. Конечно! У меня есть повод отправить ему извинения и чек. Я мысленно начинаю придумывать текст письма, когда до меня доносятся слова Майкла.

– Анна, я так понимаю, твое молчание – это знак согласия? – спрашивает он, вскинув брови.

– Да. – Я прикрываю рот рукой, чтобы скрыть улыбку. – Пожалуйста, мерло 2010 года из Мичигана, если есть.

Он смотрит на меня с удивлением и отправляется к бару искать вино, которого у них определенно нет.

В воскресенье днем мой дом наполняется ароматами свежевыпеченного хлеба. Я приготовила буханку с вишней и миндалем – возьму ее завтра на работу – и дюжину палочек с розмарином и асьяго для Эр-Джея.

Когда последняя партия остынет, я заверну каждую в пленку и сложу в бумажный пакет. Я улыбаюсь, представляя, как упакую их в коробку, проложив воздушно-пузырьковой пленкой, и сверху положу письмо. Сама не своя от волнения, я беру счастливую ручку и пишу на коробке адрес:

«Мерло де ля Митен»Блаф-Вью-ДрайвХарбор-Ков, Мичиган.

Часы на прикроватной тумбочке показывают четыре часа утра, и я вполне готова встать и приветствовать утро понедельника. Это будет первый день в студии после «отпуска», и сегодня Присцилла – директор канала – собирает совещание для обсуждения планов на будущее. Не надо быть гением, чтобы понять, что это означает. Наверняка до нее и Стюарта дошли слухи о том, что я была на собеседовании, и теперь они намерены призвать меня к ответу.

Открываю шкаф и тщательно выбираю наряд на сегодня. Я буду выглядеть глупо, если стану отрицать, что меня приглашали на WCHI, поэтому лучше подумать, как повести себя в этой ситуации. Прежде всего, надо дать им понять, что мистер Питерс сам нашел меня, а не наоборот.

Наконец я выбираю черный костюм от Марка Джейкобса, белую шелковую блузку и туфли на каблуках три дюйма, в которых я не выше Стюарта Букера.

Сегодня я должна выглядеть уверенной в себе. Волосы убираю в гладкую прическу – локоны оставим для другого дня или другой работы. Образ завершают жемчужные серьги и несколько капель «Маст де Картье» – чуточку кокетства не повредит. В последнюю минуту я решаю надеть очки, они придают моему моложавому лицу строгость настоящего профессионала своего дела.

Я приезжаю на студию первой и сразу иду по освещенному флуоресцентными лампами коридору в переговорную. Большую часть помещения занимает прямоугольный стол и двенадцать кресел на колесиках, у одной стены стоит шкаф, на другой висит огромный телевизор. На небольшом столе в углу черный телефон, кофеварка «Кеуриг» – на которую Присцилла разорилась прошлой осенью, – упаковка дезинфицирующих салфеток и пачка одноразовых пластиковых чашек. Все указывает на то, что в этом зале принимают решения, а не едят. Меня это не останавливает, особенно когда того требует работа. Я быстро протираю стол и водружаю в самый центр корзину с хлебом. Рядом ставлю баночку вишневого джема, кувшин свежевыжатого грейпфрутового сока, который также привезла из дому, и кладу пачку салфеток. Сделав шаг назад, я с удовольствием оглядываю созданное великолепие. Хоть это и нескромно, но, по-моему, все просто здорово. Интересно, смогу ли я таким образом продемонстрировать Присцилле собственную значимость, или все это больше похоже на постановку под названием «Прощальный завтрак»?