Потерянные души - Дин Кунц

Он не смотрел, и, чтобы не слушать, это получалось не очень, заговорил с мистером Лиссом, чтобы, если уж слышать, то что-то другое, просил и просил мистера Лисса поторопиться. Мистер Лисс не назвал его идиотом, или болваном, или глупцом, не сказал, что сжует его глаза, он что-то бормотал замку, который открывал, бормотал и скалился на него, и, в конце концов, похоже, напугал дверь до такой степени, что она открылась.

Потом они вышли в коридор и быстро-быстро зашагали по нему, мистер Лисс первым, мимо камеры, в которой убивали людей. Убивали. Казалось бы, убийство – это самое худшее, что могло случиться с людьми, но каким-то образом Намми знал, что их не просто убивали, с ними происходило нечто еще более худшее, чем убийство, пусть он и представить себе не мог, что могло быть еще более худшим.

В первой камере, где еще никого не убивали, женщина просунула руки сквозь прутья решетки, тянулась к Намми, пыталась что-то ему сказать. Но на левом виске у нее блестела какая-то штуковина, и ей не удавалось произносить слова правильно. Слова слетали с ее губ какими-то исковерканными, так же, как это было у Бедного Фреда Лапьера после перенесенного инсульта. Она напугала Намми даже больше того, что он видел до этого, и он спросил, что она говорит, и она повторила, и потому что он много и часто говорил с Бедным Фредом после его инсульта, Намми на этот раз ее понял: «Пожалуйста, спасите меня». Намми держал в кулаке четыре отмычки, но не знал, как ими воспользоваться, и он попросил мистера Лисса спасти женщину, но мистер Лисс повернулся и ответил: «Она уже мертва». Мистер Лисс попробовал открыть дверь на лестницу, выяснил, что она не заперта. Переступил порог, но Намми держал женщину за руку, ему хотелось ее спасти.

Потом один из людей, которых убивали в средней камере, наконец-то закричал, крик этот, как порыв ледяного ветра, добрался до костей Намми, и это был очень сильный порыв ветра, потому что он поднял Намми и перенес на лестницу, за спину мистера Лисса, а женщина осталась в подвале, и все люди остались в подвале, уже убитые и ждущие-пока-их-убьют.

Глава 20

Возвращаясь в Рейнбоу-Фоллс, Эрика напрочь забыла про булочки с корицей, но, к счастью, путь ее лежал мимо «Пекарни Джима Джеймса», и вывеска разом напомнила ей, по какой причине она в то утро поехала в город.

Ей совершенно не хотелось расстраивать Джоко. Он был ее единственным другом, она видела в нем ребенка, которого не могла родить сама, вечного ребенка, поскольку он не мог вырасти и уйти от нее.

В мире, где Джоко воспринимали изгоем, уродцем, сбежавшим из балаганного шоу, а то и опасным монстром, от которого следовало без промедления избавиться, он полностью зависел от нее. Она не только кормила его и обеспечивала крышу над головой, но и служила источником счастья. В свою очередь, она сама зависела от его полной зависимости от нее. Они защищали друг друга от одиночества, ребенок-мутант и его мать с двумя сердцами, пусть их связывало только одно: оба появились на свет благодаря гордыне Виктора. Сначала их свела вместе необходимость, теперь удерживала взаимная любовь.

В пекарне, стоя у прилавка в ожидании, пока ей принесут заказ, Эрика надеялась, что даже теперь, когда их путь вновь пересекся с путем Виктора, им удастся выжить, как это удалось в прошлый раз.

Она получила большую белую коробку с булочками, которую пришлось нести в обеих руках, и уже подошла к двери на улицу, когда рядом возник высокий мужчина.

– Позвольте вам помочь, мисс.

Сапоги, джинсы, клетчатая рубашка, отороченная овчиной куртка и стетсон в Рейнбоу-Фаллс и окрестностях считались обычной одеждой рабочего человека, но мужчина, который их носил, выглядел необычно. В немалой степени из-за своего роста. Он возвышался над землей как минимум на шесть футов и четыре дюйма, широкоплечий, с узкой талией.

Произнося эти слова, мужчина снял шляпу, галантно поклонился, и Эрика увидела, что он невероятно красив, блондин с серо-голубыми глазами. Его лицо идеально соответствовало вестернам, в которых когда-то играл Джон Уэйн, но теперь такие никто уже не снимал.

– Спасибо, – поблагодарила Эрика, когда он открыл дверь и подержал, пока она выходила из пекарни.

Надев шляпу, мужчина последовал за ней на тротуар.

– Вы, должно быть, недавно приехали в город.

– Не так уж и недавно, – ответила Эрика. – Я живу здесь почти два года.

– Тогда я на эти два года ослеп и ни разу вас не увидел.

Она улыбнулась, не очень-то понимая, почему он такое сказал. Решила воздержаться от ответа и направилась к «Эксплореру».

– Я – Эддисон Хок. Позвольте открыть вам дверцу, мисс?..

– Эрика, – представилась она, но фамилию называть не стала. – Благодарю, мистер Хок.

Он открыл переднюю пассажирскую дверцу, она поставила коробку, в которой лежали булочки с корицей, на сиденье.

– Проходит как минимум двадцать лет, прежде чем старожилы начинают воспринимать приезжего как одного из своих, – заметил Хок, закрывая дверцу. – Если вам потребуется узнать, как и что здесь делается, вы найдете меня в телефонном справочнике.

– Как я понимаю, вы не приезжий.

– Я появился здесь за девять месяцев до моего рождения. Побывал в Грейт-Фоллс, Биллингсе, Батте, Боузмене, в Элен и Миссуле, но не нашел причин уезжать отсюда.

– Согласна с вами, – она обходила «Эксплорер» спереди, направляясь к водительской дверце. – Это прекрасный город… земля, бездонное небо, все.

Отъезжая, Эрика сверилась с зеркалом заднего обзора и увидела, что Эддисон Хок смотрит ей вслед.

Произошло нечто такое, чего она полностью понять не могла, нечто большее, чем встреча с дружелюбным старожилом. Она думала об этом всю дорогу, но подтекст разговора ускользал от нее.

Глава 21

Взбегая по ступенькам следом за мистером Лиссом, Намми понимал, что он беглый заключенный, как в кино. А для беглого заключенного все обычно заканчивалось плохо.

Дверь на верхней площадке лестницы снабдили маленьким окошком, затянутым проволокой, и мистер Лисс заглянул в окошко, прежде чем попытался открыть дверь, но оказалось, что она заперта. Старик произнес несколько слов, за которые молнии полагалось его испепелить, но, по-прежнему неиспепеленным, принялся шуровать в замке отмычками.

Ужасные звуки поднимались снизу, людей убивали, и Намми попытался эти звуки отсечь. Попытался спеть в голове веселую песенку, чтобы заглушить эти звуки, но спеть только в голове, потому что мистер Лисс точно откусил бы ему нос, если б он действительно запел. Однако в голове вертелась только одна веселая песня – «Счастливые ножки», а под «Счастливые ножки» полагалась танцевать, но тому, кто нетвердо стоял на ногах, танцевать на лестнице не следовало и пытаться.