Черный эскадрон - Александр Кулешов

- В этот трудный час, - говорит он и смотрит на нас так, словно выступает на собственных похоронах, - мы должны соблюдать особую выдержку, дисциплину! Подрывные элементы (без этих подрывных элементов он не может обойтись) начали наступление на самый оплот государства, на его карательные органы, на нас, на полицию. Нас обвиняют в гнуснейшем преступлении - самовольных поступках! Но вы лучше, чем кто-либо, знаете, что это ложь. Вот американские юристы выдвигают формулу "мятеж полиции", она убедительно обосновывает, почему мы имеем право, хм... ну... в общем, иногда... немного... так сказать, дать себе волю. "Полицейские тоже люди", - говорят они, разве это не правда? Мы даже не просто люди, мы лучшие друзья людей... - Он замолкает, сообразив, что сказал что-то не то, потом продолжает: - Словом, вы меня поняли - у американских юристов есть твердая доктрина - "полиция имеет право на войну", то есть полицейское насилие, конечно, зло, но зло неистребимое, и с ним следует смириться. Один из префектов Парижа сказал как-то, что "каждый молодой человек "для полноты воспитания" должен быть избит полицией"! Ясно? И я с ним полностью согласен! выкрикивает начальник и тут же добавляет: - Но это я вам говорю. Дору я, разумеется, этого не скажу, ха-ха!

Он обводит нас требовательным взглядом, мы подобострастно хихикаем, улыбаемся, а главные подхалимы, вроде моего Гонсалеса, хватаются за животы от смеха.

Только Джон-маленький что-то бормочет себе под нос. (Между прочим, я его потом спросил, что именно. Он посмотрел на меня дерзко и говорит: "У русских был писатель, Горький, не знаете? Так вот он однажды высказал такой афоризм: "Жаждешь свободы? Иди служить в полицию. Жаждешь абсолютной свободы? Поступи в агенты охранного отделения". Так в царской России называлась служба безопасности". А? Каков? Ох, этот Джон-маленький, дождется он когда-нибудь...)

Действительно, мы чувствуем себя свободней, чем другие граждане (фу, черт! Начинаю цитировать Джона-маленького, а точнее, того русского писателя!). Но это мы сами знаем. А для других мы все теснимся в жестких рамках "солдат спасения".

Короче, долго накачивал нас начальник: чтобы некоторое время вели себя потише, не стреляли направо и налево и во время разгона демонстраций проламывали не сто голов, а не больше девяноста.

После совещания выходим с О'Нилом. Он говорит:

- Дору шею свернем. На той неделе. Надо связаться с Высоким чином.

Он с ним связывается, а потом ходит мрачный. И молчит. Сначала я ничего не мог понять. Потом Высокий чин срочно вызвал нас на свидание. Видимо, боялся, что О'Нил его не послушает и сам свернет шею Дору.

- Ты пойми, - втолковывал он нахохлившемуся О'Нилу, - нельзя сейчас его трогать. Он же выступил с разоблачением нашей организации и, будем откровенны, нанес нам сильный удар. Мы, если хочешь знать, временно сворачиваем свою деятельность против преступников, надо переждать...

- Но ведь Карвена... - пытается возразить О'Нил.

- Карвена ликвидировал "Черный эскадрон" до того, как стало известно, кто мы и что. И еще вопрос, кто и за что его убрал. На него многие нож точили. Есть разные версии. А Дор выступил конкретно против нас. Только "Черный эскадрон" мог его ликвидировать. Убьешь его, и тут такое поднимется! Ага! Убили, отомстили! Все ясно, Дор был прав. Все, что он написал, истина. Понимаешь или нет? Нам не то что трогать его сейчас нельзя, нам его охранять надо. А то еще уголовники пристукнут, чтобы потом на нас свалить. Так что ни-ни! Дор неприкосновенен. И это приказ, понял, О'Нил? Смотри! - Потом, смягчившись, добавляет: - Не беспокойся, его час придет. Мы ничего не забываем.

Все это "дело журналистов", как его окрестили газеты, вышло нам боком. Затаились мы. Между прочим, уголовнички быстро этим воспользовались и осмелели.

Я уж дальше вам повествовать не буду. Скажу только, что газеты, радио, телевидение еще долго шумели и то и дело вспоминали про "черные дела" "Черного эскадрона" (даже тогда, когда мы были ни при чем).

Постепенно все вошло в колею. Опять стали разгонять демонстрантов, пристреливать ввиду "необходимой самообороны" преступников, а то и охотиться за ними (только наш знак не оставляли). Выжидали.

Дело в том, что наступали выборы. Левые эти самые усилились, народ их стал поддерживать, так что "верхушка" наша слегка закачалась, нет, не очень, слегка. А сменится "верхушка", сменится шеф - полетит наш начальник... И что с нами будет, неизвестно. "Помните, как в Чили вначале было или в Португалии? озабоченно каркает Гонсалес, - ох, трудные времена идут, трудные. Что бывает хуже плохого? Очень плохое, вот". Он так обеспокоен, что даже не смеется над своими дурацкими поговорками.

Так, конечно, продолжаться не может. Что-то должно произойти. Знаете, как когда нависает туча, все ходят, словно на них мешки погрузили, дышат как рыбы на берегу. Но в конце концов, гроза все же разражается, и всем становится легче (кроме тех, в кого ударяет молния, но тут уж ничего не поделаешь - не надо высовываться...).

Глава VII.

ПРОПАВШИЕ БЕЗ ВЕСТИ

Если бы я рассказал вам о своей работе все, то пришлось бы ставить на полки тома числом не меньше, чем в Британской энциклопедии. Вы учтите, что каждая пухлая папка (ее так и называют "том") дела, даже если аукнется одним листком для сотрудника криминальной полиции, который в расследовании этого дела участвовал, то он за мой год службы целое собрание сочинений издаст. Просто я вам о всякой ерунде не рассказываю, и вы, наверное, воображаете, что, придя на работу, мы там целый день режемся в карты или идем в соседний бар пить пиво. Да? Вы так думаете? Признайтесь. Ах нет? Значит, совесть у вас все-таки есть. Вы своего налогового инспектора не каждый раз обманываете? Ну, молодцы.

Так вот, могу вам доложить, что трудимся мы не покладая рук, а вернее, ног.

Ну, хоть такой день.

Во дворе дома находят убитого. Не просто убитого, а предварительно зверски избитого. Утром. Экспертиза устанавливает, что убийство произошло где-то между полуночью и часом и именно там, где нашли тело. Что мы делаем? Правильно, начинаем выяснять, кто покойник, поскольку, как вы догадались, никаких документов (а заодно и денег) у него не обнаружено. И еще ищем свидетелей.

О'Нил с Джоном-маленьким осуществляют первую операцию и пусть сами вам расскажут, как это делают. Мы с Гонсалесом - вторую.

Дом большой - девять этажей, пять подъездов, по четыре квартиры на этаже. Считать умеете? Сколько получается? Верно, сто восемьдесят квартир. По девяносто на нос, поскольку нас двое. Сорок пять отбрасываем, их окна выходят на улицу, а не во двор, еще штук пять пустуют. Но сорок-то квартир надо обойти. Иногда следует поинтересоваться и другими квартирами, может, кто двором поздно возвращался...

Вот тут-то начинается самое деликатное. Вы, конечно как медведи, ломились бы в каждую квартиру. Черта с два! Надо знать, с кем имеешь дело. Конечно, если квартал бедный, дом старый, жильцы пролетарии, мы особенно не церемонимся. Что ночью, что на заре звоним в дверь, смотрим на открывшего (или открывшую) таким зловещим взглядом, словно мы уже знаем, что именно он (или она) убийца.

Люди робеют. Они-то знают, что не виновны, но надо еще нас в этом убедить, а удастся ли? Испуганно, кто угодливо, кто растерянно, приглашают в свою небогатую берлогу, накидывают на белье (мы ведь их разбудили) старенькие пальто, цыкают на детей, подставляют нам продавленные стулья...

К делу это, конечно, не относится, но хотите знать? Ничего нет хуже бедности! И противней. Иногда (но это уж совсем между нами) я понимаю воров или там грабителей. Не всех, конечно, не тех, у кого миллионы, а они еще банк потрошат на миллионы, а тех, у кого жрать нечего, кто какой год ходит без работы, у кого дома полдюжины ртов некормленых или старуха мать в больнице (где по двадцать, а то и по сто монет в день надо платить). А рядом дворец, где двести комнат, и краны в ванных из золота, и яхта с командой в пятьдесят человек, и "кадиллак" с бампером из серебра, и самолет личный реактивный. И все у одного человека. Который, между прочим, тоже безработный, бедняга, потому что за него на его заводах, шахтах, железных дорогах десятки тысяч человек работают (и радуются, что имеют работу). Вот тогда тот бедняк идет воровать, и я его понимаю (между прочим, тех, кто банки потрошат, чтоб свои миллионы удвоить, я, грешным делом, тоже понимаю, но, заметьте, осуждаю).

Ну, да ладно. Начинаем допрашивать, кто что видел, слышал... И ничего, как правило не узнаем. Дело в том, что люди эти, что в нашем обществе на самом низу стоят, на подножке, всего боятся. Они по опыту знают, что ничего хорошего от полиции им ждать не приходится и стараются, даже если что и видели, от всего откреститься. И потом, не хочу людей обижать, конечно, но иногда мне кажется, что они испытывают злорадство - пусть, пусть эти полицейские ищейки побегают, так им! Хоть этим отомстим за то, чего от них натерпелись (ну, не от нас, так от муниципалитета, домохозяина, хозяина на работе - словом, от начальников, от всех, от кого зависят, а зависят-то они от всех).