Освоение времени (СИ) - Ананишнов Виктор Васильевич

Симон подпрыгнул так, как если бы его снизу кто-то уколол иголкой до самой кости.

— С кем, с кем?.. Со Шломом?!. Ин-те-рес-но! Сейчас, Ваня, я кое-что соображу, а уж потом объясню… Видишь ли… Камен! Давно ли это было?

Учитель, припоминая, важно прищурился.

— Я думаю, — сказал он степенно, — был я там… после того раза два… Устал тогда сильно, едва дошёл…

Хотя Иван не услышал чёткого ответа Учителя, но этого оказалось достаточным для Симона.

— Так, так. Похоже, Шлом проник со срединной точки, — Симон не дослушал стенания Сарыя по поводу тяжести перехода. — Шлом погиб в четыреста сорок третьем году до нашей эры, если я не ошибаюсь в своих расчётах. С календарями такая путаница… Мы, Ваня, говорим о Шломе по прозвищу Анурхай, что будто означает — Красивый. Таков он и был. Сарый вот знает, что Шлом был великолепным вертом с выдающимся диапазоном движения. Тысяч под десять. Притом умным, сильным и красивым… Здоровый красивый мужчина, как ты, Ваня. — (Ну, уж! — буркнул Иван, польщённый донельзя). Симон, видя его смущение, рассмеялся. — Многое из того, что я тебе рассказал о ходоках, некоторые исторические экскурсы, факты и имена, и кое-что ещё я почерпнул из бесед с ним… Так, значит, Арно встречался со Шломом… О чём говорили ты, конечно, не знаешь?

Симон с сожалением даже цыкнул языком и обескуражено покачал головой. Сарый в ответ глянул кротким невинным взглядом и, не спеша, отхлебнул из чашки.

— Знаю, — наконец, многозначительно промямлил он и сделал паузу. — Они были рядом со мной.

— С тобой?!. В этом?!!

— Нет! — Сарый метнул в сторону Ивана быстрый настороженный взгляд. — У фонтана Забвения.

— Ты уже до него добрался?

— А что? — Сарый начал выпрямляться и выпячивать вперёд птичью грудь, изображая независимость.

— Перестань! — отмахнулся Симон. — Ну, Камен! — он явно разволновался. На лбу у него выступили мелкие капельки пота. — Не тяни!

— Может быть, не интересно… — проговорил Учитель протяжно, но, посмотрев в лицо Симона, смешался и зачастил: — Они говорили о мешке Сола… Вот. Сам знаешь, какой это разговор. Вот я и подумал, что ничего интересного в этом разговоре нет…

Симон присвистнул.

— Вот оно что!.. Так, так… Они тебя видели?.. Нет! Совсем хорошо… Теперь, друзья, помолчите некоторое время.

Лицо Симона окаменело — он думал. Сарый тоже думал. Губы его вздрагивали, глаза лихорадочно блестели, и, вообще, он имел несколько затравленный вид. Он, наверняка, знал, о чём думает, вернее, что пытается понять Симон, сопоставляя известные ему и предполагаемые им же факты и события последних и стародавних дней.

Глядя на них, Иван проникся к ним необычайным уважением.

Ходоки во времени — мудрецы, — родилась и билась мысль в его сознании, подавленном сосредоточенным видом Учителей. Именно Учителей! Так могли думать только мудрецы. Мудрецы тех, прошедших столетий, полностью ушедших в размышления, занятых мировыми, вселенскими проблемами, позабывших обо всём мирском и суетном… И они его Учители! Не учителя, а Учители, те, которые стоят у истоков всего того, чему они его учат.

Уф!.. Лицо Симона порозовело, он шевельнулся.

— Неужели, дорогой, мешок Сола действует? — нервно спросил его Сарый.

Симон вымученно улыбнулся.

— Мы, дорогой, пришли с тобой к одному мнению… Но каково!.. До чего додумались и добрались, стервецы!.. А тут ещё дела… наши…

Они замолчали и несколько минут грустно смотрели в глаза друг другу, словно занятые мысленным диалогом, в который ученика — непосвящённого — не пускали.

— Ваня уже может, — нарушил молчание и серьёзно сказал Сарый. — Я в нём уверен.

— Ваня может! — подобно эху, всё еще занятый решением каких-то вопросов, повторил Симон,

Учитель промолчал, с шумом отхлебывая остывший чай.

«Моё имя названо!..» — Иван почувствовал себя перед боем, сейчас начнут стрелять, угадать бы — откуда.

Да, его имя названо…

Ваня может, — подвел черту Сарый всему тому, чему он успел научить Ивана. То же самое повторил Симон, как само собой разумеющееся…

Но они не торопились испытывать его возможности.

Симон ещё раз попросил пересказать подслушанную беседу ставших на путь раскола ходоков. Потом сказал несколько слов о Тойво и Эдуарде, назначенных Радичем заняться им самим. Дал туманные, во всяком случае, непонятные для Ивана наставления Сарыю, чему в ближайшее время того учить, и ушёл, озадачив ученика неприкрытым равнодушием ко всем тем событиям, что произошли на встрече ходоков. Он никого не осудил, не сказал о принятии каких-то мер…

Ивану-то казалось, произошёл из ряда вон скандальный и страшный для ходоков инцидент, который был противоестественен по своей сути: вооружённые люди стреляли в безоружных. Шайка гангстеров или наёмников какая-то. Настоящие фашиствующие молодчики. А для них, для Сарыя и Симона, такое как будто было в порядке вещей, существующем у ходоков.

Симон ушёл, а Сарый, хлопая посоловевшими после еды глазами, направился спать. Иван сел за убранный стол на кухне и задумался надолго, наверное, так в первый раз в жизни.

Хотя кто знает, что значит — задуматься по-настоящему?

Подчас этому придают слишком большое значение.

Думать думу — само по себе тягостное состояние души. В ней что-то бродит там, по бесчисленным нервным клеткам в виде слабых токов, понуждая мозг работать и осознавать то или иное событие, уже случившееся с ним. Случившееся, но почему-то пропущенное мимо. А теперь вот оно вновь напоминает о себе и заставляет вязать ниточку с такими же эпизодами или с более понятными явлениями. И выстраивается новая картина окружающего. Это приводит к тому, что человек вдруг познаёт либо радость ото всего того, что с ним случилось или может случиться, либо, что значительно чаще, ибо в радости мало задумываются, к нему приходит понимание необходимости принятия новых, порой, неприятных решений. Тогда он следом начинает думать — а не обойтись ли малой кровью и не плюнуть ли на всё?..

Вначале мысли Ивана витали вокруг недавнего переполоха среди ходоков из-за стрельбы по ним. И вспоминая подробности, выражения лиц, глаза, жесты участников событий, он теперь представлял, что они, по кому стреляли, не очень-то все испугались её, этой стрельбы. И Сарый, когда ему рассказали об этом, похоже, вообще пропустил мимо ушей сам факт появления у некоторых ходоков огнестрельного оружия и пальбы из него по людям. Зато о мешке какого-то неведомого Сола говорил взволнованно.

В голове перемешались имена и дела — Шлом, Арно, Джозеф Радич, собрание ходоков и его личное разочарование в них во всех. Ивану теперь думалось, что Симон не без причины оттягивал его знакомство с сообществом, в которое он, по истине, угодил как кур в ощип.

Потом он почему-то стал думать об Учителе, Симоне, о себе, о взаимоотношениях между ними, и, к своему удивлению, нашёл их приемлемыми на фоне всех других событий.

И, в конце концов, решил: они могут положиться и рассчитывать на него.

На его стороне были они — друзья и Учители.

С противоположной — те, пока ещё не враги, но чьи замыслы и, главное, действия, были ему не по душе. С ними он не прочь расквитаться за дона Севильяка, если они, и вправду, причастны к его исчезновению. И за стрельбу.

Да и чего греха таить, показать им себя.

Кто он — КЕРГИШЕТ или нет?..

Часть вторая

К ПРЕДЕЛУ

…сама вечность бродит по замкнутому

кругу в этих горных дуарах, где окаём

сокрыт зубастым снеговым ожерельем. Е. Парнов. Звёздные знаки.

От Ивана

Никогда в жизни не болела голова, а тут разболелась. И даже не физическая боль настигла меня, но нечто такое, что раньше называлось томлением духа. Как будто душно мне стало и нехорошо.

Помявшись, я излился перед Симоном, когда он нас посетил в очередной раз во время беспробудного сна Учителя.