В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946 - Хорст Герлах

– Ты хочешь получить пулю? – заорал бригадир.

– А мне все равно.

Охранник поднял свой автомат. Мы удержали Вернера от неверного шага.

В конце концов бригадир сказал:

– Хорошо, тебе не нужно работать сегодня, но не смей уходить один. Тебе известно, что никто из нас не имеет права ходить куда-либо без охраны.

На этот раз Вернер послушался. Он сел к костру, чтобы погреться. Большая часть дров уже прогорела, и только несколько веток еще дымились.

Мы продолжали работать до самого вечера. Издалека нам был виден Вернер, съежившийся у костра. Наконец нам позволили вернуться «домой». Закинув лопаты на плечи, мы выстроились в ряд. Бригадир позвал Вернера, но он не пришел. Тогда он отправил за ним двух человек, которые в буквальном смысле принесли его. Лицо нашего товарища было синего цвета, и сам идти он больше не мог.

Добравшись до лагеря, мы отнесли Вернера в госпиталь. Придя к себе, сняли мокрую одежду и, переодевшись, грелись возле печи, стараясь прижаться к ней как можно ближе. Сейчас от этого тепла зависело, выживем мы или нет.

После ужина мы мало о чем говорили. Многие оставляли себе немного хлеба, потому что знали, что придется ложиться спать голодными, если не съесть чего-нибудь перед сном.

Неожиданно прибежал Ханс:

– Быстрее, у кого-нибудь из вас остался хлеб? Вернер умирает.

Мы собрали несколько кусков хлеба и поспешили в госпиталь, чтобы отнести их. Вместе с Вернером в комнате находилось еще около тридцати человек. В тот день уже умерло несколько больных, но их койки уже заняли новые претенденты. Зловоние плохо проветриваемого помещения вперемешку с больничным запахом вызывали тошноту.

Мы прошли к кровати Вернера. Увидев нас, он спросил еле слышным голосом:

– Где моя мама? Она точно принесла мне что-нибудь. Яблоки, апельсины, бананы или сок. Мне сразу станет лучше.

Я взглянул на Ханса. Мы поняли друг друга без слов. Не было смысла говорить ему, что его мама находится в тысячах миль отсюда.

– Хочешь хлеба? – спросил Ханс мягким голосом. Вернер хмыкнул:

– Не хочу. Я послал маму за апельсинами. Никто из нас не видел апельсинов почти два года. Ханс сказал:

– Может, ты пока возьмешь немного хлеба, пока мама сходит за апельсинами?

– Ты хороший парень, Ханс. Ты здорово помог мне со шпалами. Может, я съем немного хлеба.

Мы все протянули ему свои ломти. Он взял ближайший к нему кусок и отпил небольшое количество воды. На мгновение его лицо просветлело, но взгляд был какой-то странный. Вернера начало трясти, а потом силы оставили его. Он откинулся на кровати. Мы знали, что это конец, и, сложив руки, молились за его душу, покинувшую этот мир. Больше мы уже ничего не могли сделать.

Мы стояли и молча скорбели. Затем нам приказали покинуть помещение:

– Сейчас не приемные часы.

Мы знали, что это значит. Другие рассказали нам, что это пришли за одеждой Вернера.

Смерть Вернера была лишь очередным страшным событием в нашем безрадостном существовании.

Отдых

Совершенно случайно нам дали небольшой отдых. Два раза нам разрешили сходить в кино в городе на Ишме, который находился в пяти километрах от лагеря. Возможно, это был поощрительный приз за наши выдающиеся достижения и перевыполнение плана. Позднее мы узнали, что администрация присвоила себе деньги, высланные нам в качестве вознаграждения, а нас ограничила походом в кино. Нам показали фильмы политического содержания, поэтому смотреть их было неинтересно. Один из них был об Октябрьской революции и правительстве Керенского, занявшего место у власти сразу после революции. Во втором рассказывалось о войне и победе русских над немецкой армией.

Немецкая капитуляция

Однажды утром, когда мы все выстроились у ворот лагеря, русские стояли словно каменные. Все они замерли в каком-то торжественном оцепенении. Диктор читал что-то по-русски, а потом переводил на немецкий:

– Немецкая армия разгромлена!

Этот перевод лишь подтверждал то, о чем мы давно подозревали. В тот день мы не работали, нам дали выходной, и это было чем-то из ряда вон выходящим.

В коммунистической России рабочие получали выходной только раз в десять дней. Такой трудовой кодекс являлся еще одним из достижений революции. Этот опыт уже пробовали во время французской революции, но безуспешно.

Среди заключенных нашего лагеря было много женщин и девушек, для которых лагерная жизнь была еще труднее. В один погожий летний вечер мне случилось пройти через лагерный двор. Несколько девушек сидели у входа в свои бараки и разговаривали. Как отличались они от тех девчонок, которые в недавнем прошлом покинули свои дома! Их головы были теперь побриты наголо, чтобы не разводились вши. Вместо легких летних платьев они носили закрытые пиджаки.

– Если бы я сейчас оказалась дома, – сказала одна, – я бы первым делом съела яблоко или выпила яблочного сока.

– А мы часто ели клубнику, – отозвалась другая.

– Да, это было любимым занятием, сидеть и есть ягоды, в то время как укладываешь их в корзину, чтобы потом отнести на рынок.

– Да, – произнесла третья девушка, – моя мама варила такое вкусное варенье.

Когда выдавались свободные минуты, это были самые обычные разговоры между заключенными. Многие из нас никогда раньше не уезжали из дома и, хотя на фермах и в деревнях нам приходилось много работать, никогда до этого мы не таскали шпалы и не грузили вагоны с песком.

Знакомое лицо

Я остановился и прислушался к их беседе. Они замолчали. Одна из них, молодая женщина лет двадцати трех, пристально посмотрела на меня, а потом спросила:

– Не видела ли я тебя раньше? Мне кажется знакомым твое лицо. Ты откуда?

– Я из Эльбинга, из Ноендорф-Хох.

– А я из Серпина. Значит, мы почти соседи. – Она улыбнулась, печально вздохнув над нашей участью.

– Как тебя зовут? – Я хотел узнать больше о ней.

– Габи.

– Габи? У нас на ферме работала девушка с таким же именем, и она была из Серпина.

Она улыбнулась:

– Так это моя сестра. А ты Отто, Карл или Хорст Герлах?

– Меня зовут Хорст. А Отто – мой старший брат. Его не взяли в плен, потому что незадолго до этого он сломал ногу.

Это был первый человек в лагере, которого я знал до плена. Мы обменялись впечатлениями о своей лагерной жизни, и я узнал, что сначала она находилась в другом лагере, а потом ее перевели сюда.

Мы попрощались, когда было уже совсем поздно.

– Послушай, я хочу сделать для тебя что-нибудь. Твоей мамы нет с тобой, но я знаю, что она очень хорошо обращалась с моей сестрой. Давай я что-нибудь заштопаю из твоих вещей.

Я покраснел.

– Не стоит беспокоиться, я…