Язычник - А. Веста

Быличка эта, похоже, относится к последним годам жизни Брюса, когда, пережив на десять лет своего монарха, он заперся в имении и целиком предался математическим поискам и алхимии.

Засмотревшись в монитор электронного микроскопа, я не заметил исчезновения своих гостей. На моем предметном стекле был распластан гистологический препарат из желудочных стенок коровы. Забыв о времени, я наблюдал мистерию жизни: на клеточном уровне мой эликсир восстанавливал и омолаживал ткани. Скорость регенерации клеток эпителия была в тысячу раз выше естественной. Достаточно представить, что глубокий порез полностью закрывается за считанные секунды, не оставляя ни рубцов, ни шрамов, словно время побежало вспять.

Было уже довольно поздно, когда над моим ухом раздался жизнерадостный голос управляющего. У Абадора была довольно гадкая привычка являться словно из ниоткуда.

— У меня для вас еще одна приятная новость, Демид, — видимо, первой было само явление Абадора. — Хозяин оценил ваше усердие. С сегодняшнего дня белоснежный мустанг «Опель-омега» принадлежит вам.

— Польщен, но я не умею водить машину и еще меньше умею благодарить за подарки.

— Пустяки, я живо научу вас и тому и другому. Вот ключи и права. Ну, отвлекитесь же от ваших инфузорий, Демид! Пойдемте, я покажу вам «зверя».

Я нехотя поплелся за Абадором. Любые события и заботы, кроме проб нового оборудования и устройства лаборатории, казались мне досадной помехой.

В гараже в боевой готовности выстроилось не меньше взвода разномастных машин. Алый джип был заметен и в этом благородном собрании. Это был тот самый «вареный рак», что ползал по Бережкам месяц назад.

Пока Абадор расхваливал серебристо-белый, обтекаемый, как обтаянная ледышка, автомобиль, я, забыв про «светлейший» подарок, кружил вокруг красного джипа.

— Вот это колымага! Жаль, что Рубен Яковлевич не спросил у меня про мой любимый цвет и размер, прежде чем сделать реальный подарок…

Абадор смерил меня удивленным взглядом:

— Это машина Денис…

Значит, Денис бывала в Бережках и зачем-то шарила в избе Антипыча. Не семья, а какое-то собрание уникумов. Но она не курила и не пользовалась вульгарно-красной помадой. Во всяком случае, при мне.

Все это время я изредка видел Диону за завтраком. К обеду и ужину я не выходил, и вышколенная прислуга доставляла мне еду прямо на «рабочее место». Из утренних разговоров я знал, что она опекает какую-то церковку в нескольких километрах от имения, и что состояние Леры за это время ухудшилось.

Однажды утром, когда я уже собирался, едва прикоснувшись губами к ее руке, выскользнуть ИЗ-ЗА стола, Диона легонько удержала меня за рукав.

— Прошу вас, не исчезайте. Мне нужно поговорить с вами.

После завтрака Диона вышла ко мне одетая для прогулки. В руке она держала большую и видимо довольно тяжелую корзину.

— Прошу вас, Керлехин, проводите меня.

Я не посмел отказать и, вынув корзину из нежных рук, направился за ней. Видимо, ей хотелось сохранить нашу прогулку в тайне, и мы покинули имение по узкой полосе вдоль берега, где кончался высокий зубастый забор. Раза два она обернулась и улыбнулась мне лукаво и ободряюще.

Ее походка и поворот головы чем-то неуловимым напомнили мне Наю. А может быть, это было дыхание истинной женственности, разлитое в мире: «Все красивые женщины похожи одна на другую, а все некрасивые уродливы по-своему… Путь к гармонии — один, а вот ответвлений — множество». Примерно такая чушь лезла мне в голову.

День был теплый, прозрачный и по-осеннему тихий. Дорожка петляла среди сосен и была густо усыпана шишками и иглами.

— Что в корзине? Предполагается пикник? — осведомился я как можно суше.

— Это подарки детям. У отца Паисия их восемь.

— Он же совсем молодой!

— Это приемыши. Сначала он усыновил брата с сестрой. Потом люди привели еще троих. Двое мальчиков пришли сами. Девочку он спас из очень плохого, опасного места.

Видимо, словарный запас Дионы не включал низких выражений, и ей нечем было обозначить понятия «притон», «голод», «нищета».

— Эти дети дома ели то, что едят коровы и свиньи.

— Комбикорм?

— Да…

— И вы надеетесь накормить их печеньем?

— Не будьте жестоки… — тихо обронила Диона.

— Ну, простите меня. Я просто теряюсь наедине с красивой женщиной.

Диона обернулась и посмотрела на меня насмешливо. Мне все больше нравились ее выдержанные светские манеры и умение говорить взглядом.

На зоне настоящих, хороших, умных и чистых женщин зовут «чудачками». Предполагая за чудачеством именно эту неповторимую оригинальность нрава и врожденное умение держаться наедине с мужчиной. Это единственное доброе слово из всего лагерного лексикона, подаренное женщинам, все остальные названия оскорбительны и подлы.

— Диона, почему мы идем пешком? — возмутился я, в очередной раз оскользнувшись на сыпучем обрыве, — Ведь вы прекрасно водите машину.

Диона приостановилась и вопросительно взглянула на меня.

— Я видел ваш алый джип в гараже… Стоит, наверное, целое состояние…

— Слишком яркий цвет. Он не подходит ни к одному костюму.

— Отчего же? К плащу цвета норвежской семги очень даже подходит…

— Простите, не понимаю вас, — беспомощно улыбнулась она, но сыграно было вполне искренне. — Если вам нужен автомобиль, спросите у управляющего.

Маленькая, осевшая на один бочок церковка была до половины закрыта лесами. По двору лениво, через силу, ходили опухшие от пьянства мастера.

Худая черная овчарка при виде нас зашлась кашлем. Она сидела на цепи рядом с грудой строительных материалов. Узнав Диону, она успокоилась.

Навстречу нам высыпала разновозрастная ватага. Дети облепили Диону стаей голодных скворцов, и она отстала, раздавая подарки. По всему было заметно, что отец Паисий взялся спасать детские души, не имея возможности напитать их земное естество. Дети быстро, но чинно разобрали печенье и конфеты. Скромный улыбчивый батюшка в свете всего этого выглядел настоящим подвижником, но самого его дома не оказалось, его куда-то «вытребовали».

В единственной жилой комнате домика мы пили едва теплый, пустой чай. Матушка, улыбаясь добрыми, близорукими глазами поясняла, что прежде душу надо спасать, а уж потом тело. И порядок этот в доме батюшки соблюдали свято, оттого даже вопиющая бедность и разруха были осенены невидимым пламенем, как катакомбы первых христиан.

После чая, по обычаю церковных приемов, нас повели на колокольню. Матушка боязливым шепотом сообщила нам, что рабочие требуют денег сверх сметы, иначе грозят заморозить стройку.

В сырой от свежей известки церквушке Диона совершила поступок, открывший мне многое. Тайком от всех она сняла с пальца золотое старинное кольцо с крупным сияющим камнем, скорее всего бриллиантом, и попыталась опустить его в прорезь церковной копилки. Кольцо не пролезало. Тогда она вложила его в руку матушки Таисьи. На ее безымянном пальце остался только серебряный перстень. Перстень был слишком тяжеловесным и грубым для аристократических пальцев Денис. Он был скорее мужским, чем женским, и по форме напоминал вульгарную печатку с процарапанной на ней снежинкой. Похоже, его отливали в глиняной форме и после не шлифовали; его лунная поверхность навсегда запомнила следы песка и мелких камней.

— Мы не нищие! — воскликнула матушка.

— Возьмите, умоляю, — упавшим голосом прошептала Диона.

Вот как! Она не была хозяйкой миллиардов, и вся моя классовая ненависть к ней вмиг улетучилась. Я был тронут ее благородством. Вот парадокс: суточный рацион одной только лошади из конюшни Денис наверняка стоил дороже, чем дневное пропитание всей этой большой семьи, но она была вынуждена отдавать свои драгоценности, чтобы достроить церковь, накормить и обогреть маленький детский дом. Матушка заплакала, и я поспешил оставить женщин одних.

В два прыжка я взлетел обратно на колокольню, где через силу, словно мухи в меду, возились строители под надзором «старшого», здоровенного «чурека» с вороватыми, равнодушными глазами. Не давая опомниться, я сгреб его за грудки и прижал к стене.

Строители угрожающе придвинулись к нам. Устроить мое случайное падение с колокольни было плевым делом. Но я не с голыми руками полез на «кодляк». Оэлен назвал этот прием «сорк». Полярная ночь и Северное сияние сильно искажают образы и помогают «сорку». «Сорк» достигается одновременным напряжением всех лицевых мышц. После лицо долго ломает судорога, и зубы отплясывают с костяным лязгом. Эта маска и сопровождавшие ее заклятия предназначались для обращения вспять злых духов. Один из них засел на церковной колокольне.

Уставившись в правый зрачок бригадира, я стиснул пальцами его загривок и прошипел в дремучее ухо: