Путевые картины - Генрих Гейне

Подобно творениям Скотта, сегюровская эпопея пленяет наше сердце своим тоном. Но тон этот не пробуждает любви к безвозвратно минувшему; это тон, на который настраивает современность, тон, вдохновляющий нас в борьбе за современность.

Мы, немцы, в самом деле, настоящие Петеры Шлемили*. Мы и в последнее время много видели, много вынесли, например — воинские постои и дворянскую спесь; мы проливали благороднейшую нашу кровь, например для Англии, которая и теперь еще должна выплачивать ежегодно приличные суммы прежним владельцам оторванных немецких рук и ног; в малых делах мы так много сделали, что, если подсчитать все, получатся величайшие подвиги, например в Тироле; и мы многое потеряли, например нашу тень — титул славной священной Римской империи, и все-таки, при всех наших потерях, лишениях, несчастиях и подвигах, литература наша не создала ни одного памятника славы, вроде тех, что, наподобие вечных трофеев, ежедневно воздвигаются у наших соседей. Наши лейпцигские ярмарки мало выиграли от битвы при Лейпциге. Я слышал, что один готский обыватель собирается воспеть ее в эпической форме; но так как он еще не знает, принадлежит ли он к 100 000 душ, которые достанутся Гильдбурггаузену*, или к 150 000, которые достанутся Мейнингену, или к 160 000, которые достанутся Альтенбургу, то он и не может начать своей поэмы, иначе ему пришлось бы начать так: «Воспой, о бессмертная душа, гильдбурггаузенская душа, мейнингенская душа или также и альтенбургская душа — все равно — воспой спасение греховной Германии». Эта торговля душами в самом сердце Германии и ее кровавая раздробленность подавляют всякое гордое чувство, а тем более гордое слово; лучшие наши подвиги становятся смешными, потому что глупо кончаются, и пока мы хмуро укутываемся в пурпурный плащ, окрашенный кровью наших героев, является политический шут и нахлобучивает нам на голову колпак с погремушками.

Именно для того, чтобы понять скудость и ничтожество нашей безделушечной жизни, нужно сравнить литературы наших соседей по ту сторону Рейна и Ламанша с нашей безделушечной литературой. Так как я лишь в дальнейшем предполагаю поговорить обстоятельнее об этом предмете, — о литературном убожестве Германии то предлагаю здесь забавное возмещение, включая в текст нижеследующие «Ксении»*, вылившиеся из-под пера моего высокого соратника Иммермана. Единомышленники будут мне, конечно, благодарны за сообщение этих стихов, и — за немногими исключениями, отмеченными мною звездочкой, — я готов стоять за них как за выражение моих собственных убеждений.

Полно ныть, и ухмыляться, и лукавить; дай ответ —Векерлин* когда родился и Ганс Сакс покинул свет?

«Люди смертны», — заявляет человечек важным тоном.Это, друг, не слишком ново и известно уж давно нам.

Шкуркой ссохшеюся критик мажет обувь, всем на диво;Чтоб лилися слезы, жрет он лук поэзии ретиво.

Дай хоть Лютеру пощаду, комментатор неудачный,Эта рыба нам вкуснее без твоей приправы смачной.

*1

«Кончил я писать трагедии, мщу я публике сурово!»Друг, ругайся, сколько хочешь, но держи теперь уж слово.

*2

Смолкни, колкая сатира, и оставь его в покое:Он командует стихами, этот ротмистр, в конном строе.

3

Будь девицей Мельпомена, простодушною красоткой,Вот бы муж ей был примерный, тихий, ласковый и кроткий.

4

За грехи былые строго Коцебу карает рок:Эким чудищем он бродит, без чулок и без сапог!

И старинное преданье возникает в полной силе —Что вселяются в животных души тех, кто прежде жили.

Кто воркует вслед Саади*, нынче в крупном авантаже,А по мне, Восток ли, Запад, — если фальшь, то фальшь                                         все та же.

Прежде пел при лунном свете соловей, seu[18] филомела;Нынче трель Буль-буль* выводит — ту же трель,                                по сути дела.

Ты, поэт маститый*, песней мне напомнил Крысолова:«На Восток!» — и за тобою мелкота* бежать готова.

Чтят они коров индусских по особенным условьям:Им Олимп готов отныне — хоть в любом хлеву коровьем.

От плодов в садах Шираза, повсеместно знаменитых,Через край они хватили — и газеллами* тошнит их.

Посмотрите — толстый пастор*: он в церковном облаченьеИ вовсю трезвонит, дабы тем снискать себе почтенье.

И текут к нему глухие, и слепые, и хромые,И в особенности дамы в непрестанной истерии.

Белой мазью не излечишь и вреда не принесешь,Ты в любой из книжных лавок эту мазь теперь найдешь.

Если дальше будет то же и почет попам продлится,В лоно церкви мне придется поскорее возвратиться.

Буду папе я покорен, буду чтить в нем praesens NumenЗдесь же мнит себя за numen всякий поп, любое lumen[19].

Всем бы вам одну лишь шею, вам, высокие светила,Вам, жрецы, и лицедеи, и поэты — злая сила!

Утром в церкви созерцал я комедийную игру,С тем, чтоб проповедь в театре слушать позже, ввечеру.

Сам господь, по мне, теряет очень много потому,Что жрецы его малюют по подобью своему.

Если нравлюсь я вам, люди, то я словно покалечен,Если злю вас, хорошо мне это действует на печень.

«Как владеет языком он!»* Да, нельзя не засмеяться,Глядя, как его, беднягу, заставляет он ломаться.

Много я стерпеть способен*, но одно — для сердца рана:Нервный неженка в обличье гениального болвана.

Ты мне нравился когда-то*, как с Люциндой вел интрижку,Но грешить с Марией в мыслях — это дерзко, это слишком!

В недрах английской, испанской и потом браминской школы*Всюду терся, протирая — ах! — немецкие камзолы.

Дамы пишут неизменно про сердечные страданья:Fausses couches[21], обиды злые — ох, уж эти излиянья!

Дам, пожалуйста, не троньте: сочиняют — и прекрасно!Если дама — сочинитель, то она хоть не опасна.

Будет скоро так в журналах, как за прялкою когда-то:Пряхи-кумушки судачат, рты разинули ребята.

Будь я Чингисхан, тебя бы уничтожил я, Китай,Губит нас неумолимо твой проклятый «светский» чай.

Все пришло в порядок должный, успокоился и гений:Благодушно собирает дань с минувших поколений.

Этот город полон статуй*, пенья, музыки, картин,У ворот Гансвурст с трубою: «Заходите, господин!»

Твой хорей звучит прескверно: где размер и где цезуры?— Обойдутся без мундира литераторы-пандуры.

Как, скажи нам, докатился ты до грубости и брани?— Друг, на рынок отправляясь, локти в ход готовь заране.

Но ведь ты в твореньях прежних достигал больших высот.— Лучший, смешиваясь с чернью, долю черни познает.

Мух, назойливо жужжащих, вы хлопушкой летом бьете,А в стихи мои со злости колпаком ночным метнете.

Идеи. Книга Ле Гран

(Ideen. Das Buch Le Grand)

1826

Трона нашего оплот,Первенствующий в народеЭриндуров славный родУстоит, на зло природе.

Эвелина, прими эти страницы в знак дружбы и любви автора.

Глава I

Она была мила, и он любил ее; но он не был мил, и она не любила его.