В снегах родной чужбины - Эльмира Нетесова

Законнику казалось, будто кто-то окликает его. Он шел на голос, но попадал в тиски глухомани и чертолома. То слышались шаги. Он бежал навстречу и влетал в болото. То среди ночи просыпался, услышав, как дернулась дверная ручка и кто-то нерешительно топчется на пороге. Фартовый подскакивал, открывал дверь, в избенку врывались ночь и холод-

Законник научился говорить сам с собой. Себя хвалил, когда был в хорошем настроении, материл, когда хандра брала за горло. И каждый вечер жег костер на берегу моря. Высокий и дымный. Надеялся, что проходящее судно заметит и заберет его отсюда. Но напрасно.

Он оброс так, что таежное зверье, признав за своего, перестало пугаться; обносился и оборвался так, что стыдился самого себя. И поневоле научился ставить петли и ловушки, снимать шкуры, отминать их и шить подобие одежды. Неважно, как он в ней смотрелся. Лишь бы не замерзнуть в этой глухомани, в которую его засунул пахан. Его он проклинал день и ночь.

Никто не навещал фартового. Словно простившись с ним, похоронили заживо все — разом. А он жил, себе и всем на смех.

К нему пришли в конце третьего года его жизни в тайге… Он не поверил. Он встретил их рогатиной. Они тоже не узнали его.

— Возьми свои баксы! — услышал он.

Фартовый дико рассмеялся. Он давно забыл, что такое деньги. И для чего они нужны здесь, в тайге? На них ни глотка жизни не купить. И одичавший человек смеялся так, что дрожала тайга…

Почти полгода возвращали его кенты к жизни. Усмехался пахан. Думал, навсегда обломал человека. Никто на его примере не захочет требовать свою долю из общака. Но законник потерял в тайге все. И в пылу очередной попойки бросился на пахана с голыми руками. Некстати тайга вспомнилась. Пахан был начеку. Он не обязан был смотреть на руки. Всякий, кто поднимал на него хвост, сухим не выходил.

Пахан убил его прежде, чем одичалый законник коснулся его…

В памяти фартовых остались лишь его рассказы о тайге и жуткие вопли по ночам. Пахан вскоре забыл кликуху фартового. Но его помнила «малина», возненавидевшая пахана.

— Хиляйте к нам. Вместе фартовыми станем. Линяйте от своего пахана! А когда соберется сход, снимем с него свое, вместе со шкурой! — предложил Казбек задумавшемуся Власу. Тот глянул на Федьку.

— Мне один хрен с кем фартовать, — понял тот немой вопрос.

А через месяц новая «малина», пополнившись освободившимися законниками, выбрала себе паханом Казбека на первой сходке и пошла в дела.

Фартовые, отсидев в заключении немалые сроки, были жадными на все. Они трясли магазины и сберкассы, почту и инкассаторов, не решались пока подступиться к банку. На большое дело потребуются силы и осторожность. Всего этого предстояло набраться.

В новой «малине» уже через год приняли «в закон» Власа и он перестал быть стопорилой. Положение фартового запрещало ему убивать кого бы то ни было, кроме милиционеров и сук. Готовился к принятию в закон и Федька. Правда, иные фартовые не хотели о том слышать, потому что Федор не был в ходке. А значит, в закон ему рано.

— Везучий он, падла буду! Его ни одному лягашу не накрыть! Ему есть за что трясти мусоров. До гроба из шкур вытряхивать будет. Это — верняк! — ручался Влас за Федьку перед всей «малиной», и та верила. Да и как иначе, если Федька с Власом всюду были вместе уже много лет…

Глава 4. НЕВОЛЯ

— Спи, Федор, отдохни. Не вставай спозаранок. Ведь ночь на дворе и холод лютый. Совсем душу обморозишь. Полежи в тепле. Побереги себя, — уговаривал отец Виктор. И, решив, что гостю холодно, затопил печурку, поставил чайник. Сев на низкую табуретку, о своем думал.

— А не страшно, отец, одному на свете жить, без семьи, без друзей? — повернул голову к священнику Федор и встретился взглядом с отцом Виктором.

— Я и не живу один. У меня целый приход. Паствы много. Верующие из трех деревень сюда приходят молиться, и не смотри, что храм этот на кладбище, пусто не бывает. То просят дом освятить, иные дитя крестить принесут, на покаянье, на исповедь приходят, чтоб умирать светлее было…

— Коль умирать приспичит, какая уж разница, раскаялся человек иль нет. Смерть всех одинаково метет. Она, как лягавый, безразборная, — усмехнулся Федор.

— Ошибаешься. Ведь покаявшийся, но истинно, прощается Богом еще при жизни. И умирает без грехов. За него мы молимся. И человечья душа на небе встает перед Господом очистившейся.

— Выходит, всю жизнь можно грешить, а перед смертью все простится?

— Не надо кощунствовать! Церковь наша, и я, и другие священники молимся обо всех, о каждом, чтобы Создатель простил нам грехи наши.

— Наши? Да в чем ты грешен? Ни семьи, ни баб не знал, живешь скуднее некуда. И туда же — в грешники! Что же мне тогда о себе ботать? Живьем закопаться, враз, коли так?

— Всяк живущий — грешен. Словом, делом, помышлением. Безгрешен лишь Господь и иже с ним.

— Вот одного я не пойму. Много раз в жизни видел, как молятся люди Богу. Ни разу в жизни не видя его. Церковь тоже. Службы всякие идут. А ведь никто из вас не видел и не знает Бога. Вот скажи, за что он так людей наказывает? Бьет и старого, и малого, не щадя. Голодом и холодом, лютой смертью даже тех, кто любил его? — вспомнил Федька семью.

— Кто мы есть, чтобы судить дела Господа? Всяк в жизни своей получает испытания. Но они не выше сил человеческих. Я благодарю Создателя за все. Иначе что за человек, если только в радости помнит Господа? А сколько претерпел сам Бог на земле? Иль мало мучений выпало Ему? Он никого не проклинал. И жизнью, и смертью своею нас, грешных, спас и воскрес. А мы все от греха не отмоемся. Поверим, лишь увидев? А разве жизнь всякого не доказательство Божьего милосердия?

И Федьке вспомнилось громадное кладбище в могильных сугробах, молчаливое и холодное. Как он вышел оттуда? Как остался жить? Только после обращенья к Богу. А значит, Господь тоже его видит и бережет…

Федька вспомнил о своем обещании, данном на погосте. Ему стало не по себе. И, глянув на священника, попросил:

— Прости меня, окаянного! Ради Бога, прости за все!

Настоятель подкинул дров в печурку. Разлил чай по кружкам.

— Согрейся, — предложил кротко.

Федька пил, обжигаясь.

Когда он пил такой вот чай в последний раз? Уж и сам забыл. Так много лет с тех пор прошло, что отвык от вкуса и от запаха. Все больше водку хлестал. Воды не выпил столько. А все от того, что глушил память. Но от нее не ушел ни на день.

— Ложись, Федор. Теперь теплее будет спать. До утра уже немного осталось, — свернулся калачиком отец Виктор и вскоре уснул.

Когда на душе нет тяжести, человек легко засыпает. И сны ему снятся безмятежные, светлые, как небо, прозрачные, как облака.

Федьке спать мешали грехи. Они одолевали его видениями, выхватывая из памяти то одно, то другое, зля и будоража человека.

Он и рад бы уснуть. Да слова священника занозой в сердце застряли:

— Не свыше сил человечьих испытывает Господь…

Федька уставился в потолок кельи неподвижным взглядом. Он чист, как душа священника, спящего совсем по-детски. Во сне отец Виктор улыбался. Что-то доброе привиделось ему. Может, во сне увидел Создателя и возрадовалась душа? Таким Господь приходит во снах.

«Он — человек праведный. Не то что я. Потому мне одни черти и во снах, и в жизни попадались. Какой сам. Уж, видно, в невезучий день на свет я народился?» — подумал Федька и вспомнил, когда он впервые пожалел, что связался с ворами.

…Случилось это, когда «малина» Казбека, ощипав и тряхнув всю Сибирь, решила слинять в гастроли по волжским городам. Медлить с отъездом стало опасно. Милиция, поднятая на ноги множеством грабежей, неусыпно следила за каждым чужаком, появившимся в городе после освобождения из зоны.

Они хватали всех подозрительных, проверяли документы, прописку, место работы.

С наступлением ночи милицейские наряды заполняли все городские улицы. Им в поддержку дани дежурные машины, и милиционеры внимательно всматривались в лица припоздавших горожан, дежурили возле ресторана, магазинов, общежитий. Не оставили без внимания аэропорт, все дороги, ведущие к городу. Проверяли документы у жителей. И не оставили без проверки хазу барухи Нинки.

Та вмиг сообразила, увидев наряд милиции, направлявшийся к бараку. Успела предупредить фартовых, которые тут же нырнули на чердак барака, а уже с него задами, закоулками в притон, где никакая милиция не рисковала появляться даже засветло. Многие поплатились тут своим здоровьем и жизнями за чрезмерное усердие при проверках.

Именно потому в притоне никогда не убавлялось клиентов. Все знали, что его, коли заплачено, найдется кому защитить и отстоять перед кем угодно. Тайна посещения здесь гарантировалась.

«Малина», едва сбежав от Нинки, ввалилась в притон через потайной ход, каким пользовались посетители. Девки не ждали законников в этот вечер. Их не успели предупредить, и развлекались с городскими фраерами.