Давным давно была... (СИ) - Василий Колесов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На 10250 уничтоженных 12 пушек, 9 минометов, 28 автоматов и 492 винтовки! Я ещё могу поверить, что это вооружение для 1000! Хотя, скорее, для 520! Я тоже умею считать! Наши потери 181 убитый и 387 раненый! Наши потери 568 человек!
За что такие потери? За почти 10 тысяч убитых местных крестьян? Ведь об этом говорит колоссальная разница в трофеях и потерях. Особенно в карательной операции «отличилась» зондеркоманда Зонмана: ряд сел, с прилегающими деревнями, сожжены вместе с жителями. Зонман, 10000 человек я мог бы приказать уничтожить и в Минске, и с меньшими для нас потерями!
Кибальчиш.
Когда-то унтерштурмфюрер Амелунг и Зонман были слушателями специальных курсов по психологии славян и евреев. И Амелунг, тогда еще молодой национал-социалист, задал профессору Рунге, ведущему специалисту по психологии недочеловеков, вопрос, за который приходилось терпеть подколки Зонмана не только во время обучения, но и сейчас. Что же за вопрос задал Амелунг профессору? Простой вопрос о психологии славянского мальчишки из книги какого-то, заданной для изучения, А. Гайдара о «Мальчише — Кибальчише», в которой упоминалось о «проклятых буржуинах».
Амелунг поинтересовался о смелости, боевом духе славян…
— Молодой человек, — начал свой ответ профессор. — Ваши рассуждения о чести, верности долгу и служении Великой Германии хороши, но только как пропагандистская листовка для «Гитлерюгенда». Надеюсь, Вы не забыли то время, когда, играя в футбол, были готовы броситься сопернику в ноги, но не пропустить его к своим воротам? Помните? Вот и хорошо! Поступите ли Вы сегодня так же? Вряд ли. Вы поумнели, Вы знаете, что будет больно. Подумаешь — мяч в воротах, главное, что ноги — целы! Именно этим отличаются мальчишки от мужчин! Для мальчишки главное идея, цель, прямой путь, а для мужчины главное — достичь цель с минимальными потерями!
А славяне — фанатики, вскормленные с пеленок коммунистическими идеями о «светлом будущем». Надеюсь, все понятно?
Зонман не забыл этот эпизод.
«Ну и скотина этот Зонман!» — улыбнулся про себя унтерштурмфюрер Амелунг, глядя на стоящего у стены, под охраной шутцмана, мальчишку.
Так ведь и сказал: «На, держи Кибальчиша. Проверь свои догадки о загадочной славянской душе, которая — потемки! Интересно, расскажет он тебе «военную тайну»? Только сразу предупреждаю, из-за этого мерзавца мы не разбили банду «Деда». И еще: он единственный, кого оставили живым мои ребята. Мне это стоило больших усилий, ведь он ухлопал четверых наших и двух инородцев. Все — только ради тебя, Вальдемар!».
А и правда, стоит с гордо поднятой головой. Пошатывается, но держится, стоит, а ведь ещё и "мальчики" Зонмана из него чуть котлету не сделали! Еще и улыбается, глядя на меня».
Амелунг, поднявшись с кресла, вышел из-за стола, надел черную кожаную перчатку на правую руку, подошел к мальчишке и резко, коротко ударил кулаком по улыбающимся губам. Шутцман за волосы приподнял мальчишку с пола, встряхнул, приводя в чувство, поставил на колени. Серёжка попытался встать на ноги, но, со скованными наручниками руками, не смог. Кровь с разбитых губ и носа капала Серёжке на грудь и разорванную гимнастерку.
— Ну, что, Кибальчиш? — Амелунг решил так называть мальчишку. — Умереть хочешь?
— Пошел ты… — процедил сквозь зубы Серёжка, но не успел договорить, получив от офицера ещё один удар… потом сапогом в лицо… потерял сознание.
— Облейте этого водичкой, а то он плохо меня слушает, — приказал унтерштурмфюрер.
— Вот, задергался, это хорошо! Ты замечаешь, Кибальчиш, что я тебя ни о чем не спрашиваю? Не требую ответов на вопросы? Ты ведь все равно мало что знаешь… И все же я отдаю должное твоей стойкости. Хотя… Можно поплющить в дверном проёме тебе пальцы, не спеша закрывая дверь… и не только пальцы…
Можно привязать к столбу в выгребной яме, прямо под отверстием, если не задохнешься, то сгниешь заживо…
Если бы ты попал в распоряжение штурмбанфюрера Раубеге, то по захлебывался в ведре с дерьмом, и не один день. Ну, в принципе, как и в выгребной яме… Но и это ничто по сравнению с тем, что вытворяет Штурмфюрер Шредер. Самое простенькое, из его арсенала, это подвешивание за одну ногу, вниз головой.
Ты можешь умереть в страшных муках, но это не интересно, ведь этого никто, кроме нас не увидит. Да и сам ты будешь считать, что умираешь героем, для вас, мальчишек, это — главное. Но я, Амелунг, не дам тебе умереть героем. Ты умрешь в лагере для пленных, в «Вальдспилсе». Там кормят один раз в день, да и то не каждый, более сильные пробиваются к чану первые, а слабым — не достаётся ничего. После каждой такой кормежки у чана остаётся лежать полсотни мертвяков. Тебя будут выставлять перед каждой кормежкой, а каждый желающий, попробовать пробиться к чану, должен будет, проходя мимо, плюнуть тебе в лицо. И так каждый день — до твоей смерти. А тебя будут кормить, хорошо кормить, чтоб не умер быстро и чтоб все видели, как тебя кормят!
Ты умрешь среди своих, у голодных нет товарищей. Ты там сам жить не захочешь… — говорил Амелунг уверенным тоном, хотя сам он уже не был так уверен в том, что действительно разбирается в «загадочной славянской» мальчишечьей душе… Ведь другой мальчишка, казалось, сломленный пытками: с обожженной раскалённым железом грудью и переломанными в дверном косяке пальцами, привёл 3–ий зондербатальон Зонмана на минное поле. Мальчишка — погиб… но потери батальона от этого не стали меньше.
Амелунг выполнил угрозу…
В теплушку вместе с Серёжкой фашисты загнали ещё сорок шесть человек — восемь семей, все они считались родственниками партизан. За шесть суток поезд добрался до разъезда Бронная гора, что в 80 км от Барановичей, и стоял второй день, пропускали эшелоны с войсками и санитарные поезда. Серёжа, немного отлежавшийся и пришедший в себя, благодаря заботам женщин, облазил всю эту тюрьму на колёсах и понял, что выбраться не удастся.
Видимо, немецкое руководство дало команду «рациональнее расходовать человеческий материал», поэтому заключенных эшелона решили покормить бурдой из очисток и кормовой свёклы.
Загремел замок, взвизгнула и отъехала в сторону дверь теплушки:
— Ком айн ман! — скомандовал немецкий солдат.
Серёжка тут же выскочил из вагона, понимая, что другого шанса спастись не будет.
Ему досталось нести в свой вагон помойное ведро
