Семейство Холмских. Часть пятая - Дмитрий Бегичев

"Первый предметъ, поразившій меня при входѣ въ комнаты, былъ – дочь моя, въ ужасныхъ судорогахъ! Гувернантка, няня, и нѣкоторые изъ родныхъ, хлопотали около нея. Я спросилъ торопливо: отъ чего сдѣлались съ нею судороги. "Отъ испуга," отвѣчали мнѣ. – Да гдѣ жена? Сохрани Богъ, ежели она увидитъ дочь въ такомъ положеніи – и, не дожидаясь отвѣта, пошелъ я далѣе. Въ гостиной вижу всѣхъ родныхъ моихъ въ большомъ смущеніи. "Гдѣ жена?" спросилъ я, испуганный ихъ видомъ. – Она въ спальнѣ – не очень здорова – сказали мнѣ – подожди, не ходи къ ней; она, кажется, уснула теперь…. Въ это время выбѣжала жена моего брата, блѣдная, съ разстроеннымъ лицомъ. Она сказала что-то мужу своему, и тотъ стремглавъ побѣжалъ изъ комнаты. "Что все это значитъ? Гдѣ жена моя?" вскричалъ я въ отчаяніи. – Ничего; авось, дастъ Богъ пройдетъ: она чрезвычайно растревожилась; въ глазахъ ея было все это нашествіе – отвѣчала жена моего брата. – Крикъ, вопли, стоны крестьянъ, a болѣе всего поразила ее Лизанька, съ которою отъ испуга сдѣлались судороги; ихъ обѣихъ безъ чувства принесли въ комнаты. Теперь, слава Богу, она опомнилась. Только боимся мы, чтобы она не выкинула, и для того сказала я, чтобы, какъ можно поскорѣе, послали въ городъ за бабушкою и за лекаремъ. Но, мнѣ кажется, ты хорошо сдѣлаешь, ежели войдешь къ ней. Увидѣвъ тебя, она успокоится.

Я нашелъ ее лежащею въ постелѣ, и чрезвычайно слабою. Но при взглядъ на меня, она оживилась, румянецъ покрылъ ея щеки. – "Это ты, мой другъ?" сказала она. "Слава Богу, что ты живъ!" Я бросился на колѣни передъ ея постелью, и обливалъ слезами руки ея. – "Не безпокойся, мой другъ! Мнѣ, слава Богу, лучше – продолжала она слабымъ голосомъ. – "Что Лизанька? жива, или уже нѣтъ ея на свѣтѣ? Не скрывайте отъ меня, друзья мои: я Христіанка, и, съ Божіею помощію, перенесу и это горе; мнѣ уже не въ первый разъ хоронить дѣтей." – Слезы потекли изъ ея глазъ. Мы призывали Бога во свидѣтели, что Лиза жива, и что ей лучше. – "Вѣрю, вѣрю вамъ," сказала она. Между тѣмъ она чрезвычайно страдала, мученія усиливались. Потихоньку молилась она, и потомъ, когда чувствовала нѣкоторое облегченіе, просила меня беречься, не предаваться отчаянію, возложить всю надежду на милосердаго нашего Создателя – Но муки ея дѣлались часъ отъ часу нестерпимѣе. "Другъ мой, другъ мой, друзья мои молитесь, молитесь за меня! О Боже! подкрѣпи меня! Но нѣтъ, нѣтъ! силы мои ослабѣли; я чувствую, что мнѣ недолго жить! Пошлите поскорѣе за Священникомъ." Всѣ рыдали, суетились, бѣгали, я былъ въ какомъ-то ужасномъ оцѣпенѣніи, ничего не чувствовалъ, ничего не понималъ, и самъ себя не помнилъ. Двери были отворены, домъ наполнился дворовыми, женщинами и слугами; повсюду были слышны плачъ и рыданія. Всѣ любили ее – да и можно-ли было не любить этого Ангела!" Инфортунатовъ не могъ далѣе продолжать: онъ задыхался отъ рыданія, чувствовалъ, что ему дѣлается дурно, и просилъ подать бутылку съ водою, которая стояла на окнѣ. Но и самому Пронскому нужно-было такое же пособіе. Онъ плакалъ до такой степени, что голова его кружилась, и онъ былъ также близокъ къ тому, чтобы упасть въ обморокъ. Вода освѣжила ихъ. "Несчастный, несчастный! лишиться однимъ разомъ всего, что было драгоцѣнно на свѣтѣ!" вскричалъ Пронскій, бросившись въ объятія Инфортунатова. Слезы ихъ смѣшались.

"Нѣтъ, мой другъ!" продолжалъ Инфортунатовъ, отдохнувъ немного, "чувствую, что не въ силахъ разсказать тебѣ всѣхъ ужасныхъ подробностей, и нѣсколькими словами все окончу. Жена моя родила преждевременно мертваго младенца, и черезъ нѣсколько часовъ эта праведница окончила жизнь свою! Съ дочерью моею продолжались безпрерывныя судороги. Къ вечеру пріѣхалъ Земскій Судъ; домъ мой окружили понятыми, меня, какъ смертоубійцу, схватили, и повезли въ городъ. Но я ничего не помнилъ, и не понималъ, что со мною дѣлаютъ. Вотъ какъ окончился тотъ день, который мы предполагали провесть столь пріятно, въ кругу ближнихъ, родныхъ и друзей нашихъ!"

"Помилуйте! Да какой-ж е вы смертоубійца?" – вскричалъ, съ негодованіемъ, Пронскій, вскочивъ со стула. "Вы защищали жизнь свою отъ разбойниковъ, которые, внезапно, среди бѣла дня, напали на ваше имѣніе!" – нѣтъ, другъ мой, все въ послѣдствіи объяснилось: это были не разбойники. Все произошло отъ несчастнаго недоразумѣнія. На моемъ имѣніи почиталась рекрутская недоимка, которой впрочемъ вовсе не было въ существенности. Слѣдствія ошибки были пагубны для меня, и распространили вѣчное несчастіе на всю мою жизнь! Чиновникъ на котораго возложено было взыскивать эту недоимку, расположился поступить по обычаю хищныхъ Лезгинцевъ: захватить лучшихъ и богатыхъ моихъ крестьянъ, чтобы получить поболѣе денегъ за выкупъ и освобожденіе ихъ. Окружали его, и употреблены были въ нападеніе, крестьяне сосѣдственныхъ деревень. Всѣ они, начиная съ главнаго ихъ начальника, приготовляясь къ нашествію на мое имѣніе, были мертвецки пьяны. Выстрѣломъ изъ пистолета смертельно ранилъ я начальника ихъ. Словомъ: я и семейство мое сдѣлались жертвою недоразумѣнія, ошибки, пьянства, буйства и лихоимства. И вообрази, что главные виновники бѣдствій моихъ, люди, съ которыми я не имѣлъ никакого неудовольствія, ни личности, сами никакого повода, ни къ мести, ни къ преднамѣренному моему погубленію не имѣли! Еще повторяю: все случилось по ошибкѣ, какъ въ послѣдствіи времени открылось, и несчастіе мое именно можно уподобить какому нибудь физическому бѣдствію, котораго ни предвидѣть, ни отвратить никакая человѣческая премудрость не можетъ. Почему мы знаемъ, напримѣръ, что, можетъ быть, въ сію самую минуту сдѣлается землетрясеніе, и мы съ тобою провалимся сквозь землю? Признаюсь, мнѣ гораздо-бы легче было потерять семейство мое и самому погибнуть отъ такого физическаго бѣдствія, не тяготило-бы тогда души моей смертоубійство, хотя неумышленное, но – все смертоубійство!.. Впрочемъ, я не обвиняю въ этомъ тѣхъ, кто былъ причиною моихъ несчастій!"

"Помилуйте, Данило Николаевичъ!" вскричалъ Пронскій. "Какъ можно оправдывать изверговъ, которые, чрезъ невниманіе и ошибки свои, подвергаютъ совершенной погибели цѣлое семейство невиннаго человѣка! Кто они? Ихъ имена должны быть преданы общему посрамленію! Притомъ-же, почему приняты были противъ васъ такія насильственныя мѣры? Я увѣренъ, что никакимъ предосудительнымъ поступкомъ, или неповиновеніемъ, вы не подали повода поступать съ вами такимъ образомъ!" – Никогда, рѣшительно никогда, и ни въ чемъ упрекнуть меня было нельзя! Я не только наравнѣ съ другими, но даже прежде многихъ, исполнялъ всѣ мои обязанности. Но еще повторяю: я не обвиняю ихъ; они невинны , и ты самъ согласишься, когда узнаешь ихъ имена, что они вѣрно не хотѣли мнѣ зла: это Репетиловь и Подляковъ .

"Какъ! Репетиловъ?" сказалъ съ уди-вленіемъ Пронскій. "Этотъ Marquits de Mascarille, этотъ Французскій виконтъ прошлаго столѣтія, какъ его называли y насъ! Помилуйте: онъ, кажется, неспособенъ сдѣлать зло, и имѣлъ всегда репутацію добраго человѣка! И этотъ добрый человѣкъ поступилъ съ вами такимъ образомъ!" A Подляковъ, неужели это Герасимъ Михеевичъ, съ которымъ я вмѣстѣ служилъ, вышедши изъ нашего полка? Его называли y насъ: mediocre et rampant , и я очень помню, что общій нашъ съ вами пріятель, Зарецкій, прекрасно переложилъ на Русскій языкъ это данное Подлякову названіе. Онъ увѣрялъ, что нѣтъ никакой нужды употреблять Французскіе эпитеты, когда есть равносильные тому Русскіе. Mediocre et rampant значитъ, говорилъ онъ, по Русски – дворная собака шавка . Ничего не можетъ быть гаже и подлѣе, какъ она! Мы смѣялись, и съ тѣхъ поръ этотъ Герасимъ Михеевичъ Подляковъ назывался y насъ: дворняшка . Можно-ли было предвидѣть, что эта дворняшка погубитъ васъ! Впрочемъ, и то сказать: какъ остеречься отъ укушенія бѣшеной собаки?" прибавилъ Пронскій, съ глубокимъ вздохомъ. «Сдѣлайте одолженіе, продолжайте далѣе. Чѣмъ можно обвинить васъ? Вы защищали себя, и имѣніе свое, отъ разбойническаго нашествія.» – Я смертоубійца, конечно, неумышленный; но, разсуждая въ строгомъ смыслѣ, оправдывать себя мнѣ невозможно. Я поступилъ необдуманно; мнѣ не слѣдовало бросаться самому прежде всѣхъ: я долженъ былъ узнать причину всей тревоги; словомъ – я кругомъ виноватъ, a не думалъ оправдываться. Въ сдѣланныхъ мнѣ допросахъ не только во всемъ я признался, но желалъ, чтобы меня подвергнули наказанію, положенному за убійство. Мысль, что я потерплю наказаніе въ здѣшнемъ мірѣ, для очищенія себя въ будущей жизни, подкрѣпляетъ меня. Что-же касается до виновниковъ моихъ бѣдствій, то аппеляція на нихъ поступила въ самую высшую инстанцію – въ судилище Всемогущаго Бога! Кто, чѣмъ и какъ можетъ вознаградить меня за потерю жены, дѣтей и за совершенное уничтоженіе всего счастія моего въ здѣшней жизни? – Онъ возвелъ глаза свои къ небу; тихія слезы умиленія потекли изъ нихъ. – О Боже, милосердый Боже! – сказалъ онъ – покоряюсь святой Твоей волъ! Подай мнѣ силы перенесть безъ ропота, ниспосланное отъ Тебя, тягостное испытаніе! – Пронскій схватилъ его руку, и со слезами увѣрялъ, что молитву о немъ присоединитъ къ ежедневнымъ молитвамъ своимъ.