Семейство Холмских. Часть пятая - Дмитрий Бегичев

"Мы уже давно разстались съ тобою, любезный Николай Дмитріевичъ. Тебѣ неизвѣстны многія обстоятельства моей жизни, но ты вѣрно помнишь, что y насъ въ полку называли меня моралистомъ и философомъ патріархальныхъ временъ . Я всегда убѣждалъ молодыхъ товарищей моихъ не шутить честію женщинъ, не стараться совращать ихъ съ истиннаго пути обязанностей, поставляя на видъ, что единая минута можетъ разспространить вѣчное несчастіе, не только на жизнь одной женщины, введенной коварствомъ и хитростію въ мгновенное заблужденіе, но и на все семейство ея, и даже на нѣсколько поколѣній! Я всегда былъ увѣренъ, что всякому честному человѣку должно жениться, и что семейственная жизнь есть настоящее наше предназначеніе. Слава, почести, богатство, все это доставляетъ намъ временное наслажденіе; душа скоро утомляется ими; но супругъ, и отецъ семейства, исполняющій въ полной мѣрѣ свои обязанности, есть истинно благополучный человѣкъ. Руководствуясь этими правилами, долго искалъ я себѣ подругу; наконецъ, Богу угодно было наградить меня: я нашелъ истиннаго Ангела. Кротость, нѣжность, безкорыстіе, благородство, возвышенность души, разсудительность – она обладала всѣми добродѣтелями, которыя служатъ залогомъ счастливой супружеской жизни. Найдя именно то, чего такъ долго искалъ, думалъ я, что благополучіе мое утверждено навсегда, на прочномъ основаніи, вышель въ отставку, и ограничилъ все честолюбіе мое тѣмъ, чтобъ быть, сколько возможно, счастливымъ въ маленькомъ кругу моего семейства. Мы страстно любили другъ друга, и Богъ благословилъ нашъ союзъ: три сына и одна дочь увеличили наше счастіе. Намъ открылось новое, неизвѣстное прежде наслажденіе – чувство любви родительской. Но совершеннаго благополучія нѣтъ на землѣ: сыновья наши, одинъ за другимъ, въ самое короткое время, всѣ умерли. Смерть ихъ поразила насъ; здоровье жены моей совершенно чрезъ то разстроилось; но, какъ Христіанка, она постепенно успокоивалась. Мы обратили всю нѣжность свою на оставшуюся намъ дочь, которая, достигнувъ пятилѣтняго возраста, была чрезвычайно слаба здоровьемъ. Мы берегли ее, какъ единственное наше сокровище.

"Всякій годъ мы праздновали день ея рожденія. Добрые родные наши собирались къ намъ, иные даже довольно издалека. Какъ нарочно, наканунѣ дня ея рожденія, которому предназначено было сдѣлаться роковымъ днемъ нашей погибели, пріѣхали родные братья моей жены, также и мой родной братъ, съ семействомъ своимъ. Всѣ мы были дружны между собою. Я былъ такъ веселъ, такъ счастливъ, что не хотѣлъ-бы въ тотъ разъ помѣняться ни съ кѣмъ въ мірѣ на мое состояніе.

"Утверждаютъ, будто-бы есть какія-то предчувствія передъ несчастіемъ. Самъ я ничего необыкновеннаго въ себѣ не ощущалъ; напротивъ, на сердцѣ моемъ было легко и весело; но я замѣтилъ, что жена моя смотрѣла на меня съ какимъ-то умиленіемъ, какъ будто-бы прощалась на вѣкъ со мною. Глаза ея наполнены были слезами. Я приписывалъ это воспоминанію о сыновьяхъ, которыхъ лишились мы, утѣшалъ ее, говоря, что ей надобно беречь себя, и тѣмъ болѣе, что она была беременна – цѣловалъ ея руки, старался разсѣять грусть ея. "Милый другъ мой!" сказалъ я ей – "вспомни эпитафію, которую, по твоему одобренію, велѣлъ я вырѣзать на надгробномъ камнѣ нашихъ дѣтей:

О милыхъ существахъ, которыя сей свѣтъ

Собой для насъ животворили,

Не говори съ тоской: ихъ нѣтъ;

A съ благодарностію: были.

«Эти стихи Гёте, переведенныя Жуковскимъ, вылившіяся прямо изъ возвышенной, благородной души поэта, принесли мнѣ большую пользу: они подкрѣпили меня, и внушили мнѣ мысль, что точно съ благодарностью надобно относиться ко Всевышнему Творцу, если, хотя кратковременнымъ пребываніемъ своимъ въ мірѣ, милое существо украсило нашу жизнь. Богъ милостивъ! Вотъ теперь ты еще родишь мнѣ молодца!» – Она съ нѣжностію посмотрѣла на меня, и пожала мнѣ руку. Замѣтно было, что она старалась преодолѣть себя. «Не знаю, отъ чего мнѣ грустно» – сказала она; – «досадую на самое себя, что видя кругомъ себя добрыхъ, любезныхъ мнѣ людей, я должна-бы радоваться, a вмѣсто того какая-то непонятная тоска напала на меня!» – Это отъ того, милый другъ – отвѣчалъ я – что ты сегодня мало дѣлала движенія, a въ твоемъ положеніи это вредно. – «Въ самомъ дѣлъ,» сказала жена моего брата, «тебѣ надобно болѣе ходить; пойдемъ вмѣстѣ со мною.» Онъ отправились, a мы вышли на балконъ. Вечеръ былъ прекрасный; мы курили трубки, шутили, смѣялись, и я не только не имѣлъ никакого мрачнаго предчувствія, a напротивъ былъ необыкновенно веселъ. Да! Счастіе осыпаетъ иногда цвѣтами обреченную жертву свою передъ самою погибелью. Къ ужину возвратились наши дамы. Мы съ женою сдѣлали всѣ распоряженія къ завтрашнему празднику. Послѣ обѣдни назначено было угощеніе дворовымъ людямъ и крестьянамъ. Нѣсколько сосѣдей хотѣли пріѣхать къ намъ обѣдать; потомъ долженъ былъ устроиться дѣтскій спектакль, составленный гувернанткою нашей дочери. Двѣ родственницы наши, воспитывавшіяся вмѣстѣ съ нею, и дочь одного нашего сосѣда, знали твердо свои роли. Наша малютка должна была также сказать нѣсколько словъ, выучила, и повторяла ихъ безпрестанно. Всѣ эти семейныя, мѣлочныя подробности для другихъ, конечно, не интересны; но ты, любезный Николай Дмитріевичъ, поймешь, какъ драгоцѣнны для меня воспоминанія объ этихъ мѣлочахъ" – сказалъ Инфортунатовъ, и снова залился слезами. Послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, онъ продолжалъ далѣе свое повѣствованіе.

"На другой день, утромъ, напившись чаю, всѣ мы пошли одѣваться, чтобъ ѣхать къ обѣднѣ. Я велѣлъ запрягать экипажи. Жена моя, бывши всегда богомольна, не хотѣла пропустить начала обѣдни, т. е. часовъ, притомъ-же она хотѣла пройтиться, и отправилась, съ дочерью, пѣшкомъ. Но лишь только, проводивъ ее, успѣлъ я войдти къ себѣ въ кабинетъ, вдругъ слышу ужасный шумъ и крикъ – подбѣгаю къ окну – вижу, что крестьяне мои, и бабы, собравшіяся близь господскаго дома, чтобы идти къ обѣднѣ – бѣгутъ съ воплями и стонами въ разныя стороны! Вижу также скачущихъ на лошадяхъ мужиковъ, съ дубинами, и среди ихъ одного, распоряжающаго этимъ нашествіемъ! Что можно мнѣ было подумать? Кажется, ничего другаго, что разбойники вторгнулись въ мое имѣніе. Мысль эта тѣмъ болѣе казалась вѣроятною, что въ нашей сторонѣ появилось тогда много бѣглыхъ, и недалеко отъ меня, въ лѣсу, ограбили они одного моего сосѣда. Сказывали даже, что они нападаютъ открыто на нѣкоторыя деревни. Послѣ этихъ слуховъ, всегда были y меня въ кабинетѣ, на стѣнѣ, два заряженныхъ пистолета, и сабля, чтобы въ случаѣ нападенія была какая нибудь защита. Я схватилъ пистолеты, каммердинеру моему приказалъ взять саблю, и выбѣжалъ на дворъ. Тутъ мнѣ попалась Форрейторская лошадь, которую вели запрягать. Я вскочилъ на нее, и поскакалъ. Между тѣмъ на шумъ выскочили дворовые мои люди, изъ своихъ избъ. И y меня была, точно такъ-же, какъ и y всѣхъ Русскихъ помѣщиковъ, большая дворня – куча лакеевъ, кучеровъ, поваровъ, мастеровыхъ, всего человѣкъ болѣе пятидесяти. Всѣ они бросились, верхами и пѣшкомъ, съ ружьями, съ дубинами, кто съ чѣмъ попало: но я, не дожидаясь никого, устремился прямо на Атамана, какъ мнѣ казалось, этой разбойнической шайки, мужика, который распоряжалъ нашествіемъ. "Наглый мошенникъ! нападать среди дня!.. Сей часъ сдавайся, или я тебя убью!" кричалъ я, подставивъ къ нему пистолетъ. Онъ быль мертвецки пьянъ; что-то такое началъ мнѣ говорить, и ударилъ меня, бывшею въ рукахъ его, нагайкою; я – спустилъ курокъ, и онъ повалился съ лошади на землю…. Выстрѣлъ обратилъ вниманіе прочихъ разбойниковъ, которые преслѣдовали по полю моихъ крестьянъ, и били ихъ. Всѣ бросились было на меня, но увидѣвъ, что мои люди приближаются ко мнѣ на помощь, я поскакалъ къ нимъ, a разбойники, окруживъ Атамана своего, взяли его на руки, положили въ близъ стоявшую тѣлегу, запряженную тройкою, и поскакали въ лѣсъ. Между тѣмъ люди мои подоспѣли ко мнѣ, и просили позволенія преслѣдовать разбойниковъ въ лѣсу. Но я почиталъ уже довольно достаточнымъ и то, что отражено нашествіе. Соображая притомъ, что преслѣдовать и ловить въ лѣсу, гдѣ разбойники, вѣроятно, разсыпались, было-бы опасно, велѣлъ я людямъ воротиться, и хотѣлъ тотчасъ дать знать въ городъ о такомъ, необыкновенномъ y насъ въ Россіи, происшествіи, a самъ спѣшилъ скорѣе домой, чтобы успокоить жену и гостей моихъ.

"Первый предметъ, поразившій меня при входѣ въ комнаты, былъ – дочь моя, въ ужасныхъ судорогахъ! Гувернантка, няня, и нѣкоторые изъ родныхъ, хлопотали около нея. Я спросилъ торопливо: отъ чего сдѣлались съ нею судороги. "Отъ испуга," отвѣчали мнѣ. – Да гдѣ жена? Сохрани Богъ, ежели она увидитъ дочь въ такомъ положеніи – и, не дожидаясь отвѣта, пошелъ я далѣе. Въ гостиной вижу всѣхъ родныхъ моихъ въ большомъ смущеніи. "Гдѣ жена?" спросилъ я, испуганный ихъ видомъ. – Она въ спальнѣ – не очень здорова – сказали мнѣ – подожди, не ходи къ ней; она, кажется, уснула теперь…. Въ это время выбѣжала жена моего брата, блѣдная, съ разстроеннымъ лицомъ. Она сказала что-то мужу своему, и тотъ стремглавъ побѣжалъ изъ комнаты. "Что все это значитъ? Гдѣ жена моя?" вскричалъ я въ отчаяніи. – Ничего; авось, дастъ Богъ пройдетъ: она чрезвычайно растревожилась; въ глазахъ ея было все это нашествіе – отвѣчала жена моего брата. – Крикъ, вопли, стоны крестьянъ, a болѣе всего поразила ее Лизанька, съ которою отъ испуга сдѣлались судороги; ихъ обѣихъ безъ чувства принесли въ комнаты. Теперь, слава Богу, она опомнилась. Только боимся мы, чтобы она не выкинула, и для того сказала я, чтобы, какъ можно поскорѣе, послали въ городъ за бабушкою и за лекаремъ. Но, мнѣ кажется, ты хорошо сдѣлаешь, ежели войдешь къ ней. Увидѣвъ тебя, она успокоится.