Со щитом и на щите - Анатолий Димаров

Дома отодвинул в сторону учебники, положил «Агасфера» на чистую газету и с головой нырнул в книгу.

Что это была за книжка, если бы вы только знали! Два дня как в тумане прожил.

Итак, изо всей недели только пятница и осталась. А что можно за один день сделать? Ничегошеньки! Так что не лучше ли начать с будущей недели? Прямо с понедельника!

Но моим благородным намерениям не довелось осуществиться и на следующей неделе: как раз в понедельник, будто назло, мы писали контрольную по тригонометрии. Из трех задач я решил только две, да и то в одной допустил ошибки. За что и получил посредственную отметку.

К тому же Мария Федоровна записала мне в дневник замечание: на уроке баловался. А я вовсе и не думал баловаться, только надул резинового чертика, который, если его выпустить из рук, плачет, как ребенок.

Я имел намерение, как только раздастся звонок и Мария Федоровна из класса выйдет, подкинуть его кому-нибудь из девчонок.

А Мишка вдруг хлоп меня по руке, чертик выскользнул и заголосил «уа! уа!» под ногами у учительницы.

Мария Федоровна в это время читала свой самый любимый отрывок из «Фата-Морганы», тот, где дожди и холодные, осенние туманы… Как раз в тот момент, когда она с трагедийным надрывом в голосе вопросила: «Где небо? Где солнце?», чертик и закричал ей в ответ, будто и он тосковал но небу и солнцу.

Класс тихонько смеялся, только мне было совсем не смешно.

В этот выходной мама возле печки не хлопотала — убедилась, наверно, что для меня пироги печь — только муку переводить. Да я и не был в претензии к маме, понимал, что сам виноват. Хотя если как следует разобраться, то никакой особой моей вины не было.

Ведь я так хотел стать отличником!

Последняя школьная глава

В нашем классе что ни ученик, то обязательно какое-нибудь новое увлечение. Мишка, например, больше всего любил стрелять: мечтал стать снайпером. Стоило ему увидеть мелкокалиберку — весь трясется. Ким собирал почтовые марки: как-то принес в школу три больших альбома. Каждая марка аккуратно наклеена, еще и папиросной бумажкой прикрыта. Показывал сам — не позволял и пальцем притронуться. Калюжный поначалу бегал на лодочную станцию, а с девятого поступил в футбольную команду. И когда осенью — мы уже в десятом были — наша школьная команда завоевала первенство и ее фотографию поместили в районной газете, он и вовсе задрал нос. Ходит — на нас и не глянет. И все, что бы ни валялось на пути, обязательно ногой поддаст. Как-то я книжку уронил, так он и ее запузырил под самый потолок.

Ну, мы его и проучили: я и Мишка. Я задавак терпеть не могу, а Мишка и подавно.

Принесли в класс кирпич, завернули в газету и положили недалеко от дверей. Каждому, кто вбегает в класс, кричим, чтобы не трогал: гостинец Калюжному. Но вот и Калюжный. Заметил сверток, разогнался да бац носком. Хотел, видимо, зафутболить под потолок. Только кирпич не книжка, лежит, как лежал, зато Калюжный ухватился за ногу и проойкал до самой парты. Это чтобы знал, как задаваться!

Василь Гаврильченко грезил самолетами. После девятого класса по комсомольской путевке отправился в авиационное училище. Провожали мы его всем классом и очень гордились им. Нина даже заплакала на перроне. Девчата ее обняли, шепчут, утешают, а Василь отвел меня в сторонку, спрашивает:

— Ты мне будешь писать? О хлопцах, о девчатах и о Нине?..

Ответил ему, что буду.

— Ты настоящий друг! — воскликнул Василь и сильно пожал мне руку.

Теперь я каждую неделю пишу ему письма. Пишу больше стихами, потому что прозой неинтересно, да и событий особенных нет, а в стихах можно выдумать что-нибудь необычное.

У меня тоже было увлечение, которое не угасало все школьные годы и частенько мешало даже в учении. Я много читал, жадно поглощая все, что только попадало в руки. Маме некогда было следить за тем, какие книжки я глотаю, тем более что где-то в четвертом классе я понял, что совсем не обязательно показывать старшим то, что читаешь. К этому печальному выводу я пришел после того, как, будучи учеником еще третьего класса, на вопрос высокого гостя — инспектора из района, — что я читаю, достал и показал ему объемистую книжку. У инспектора брови полезли на лоб, когда он прочел заголовок: это была «Повия» Панаса Мирного.

— И много ты успел прочитать? — немного оправившись, поинтересовался он.

— Уже дочитываю.

— Что же ты понял в ней?

— Все.

Я было собрался рассказать инспектору, о чем там написано, но мама вовремя закрыла мне рот. Она сердито сказала, чтобы я убирался вон и не смел приносить в дом никаких книжек без ее разрешения.

— Где ты ее взял?

— В клубе. Их там навалом…

— Чтобы твоей ноги там больше не было! А эту книжку я сама отнесу…

Обескураженный, вышел я из дома. Никак не мог понять, почему так удивился инспектор, увидав книжку, и почему так рассердилась мама. Ведь ничего такого я в повести той не заметил, может, что-нибудь в самом конце?.. Наверное, так, раз мама не дала мне дочитать.

Позднее я поумнел: знал, какую книжку можно показывать маме, а с какой нужно прятаться от нее подальше — на чердаке, на дровах в сарае или где-нибудь в огороде.

Кроме мамы, должен был остерегаться и учителей. Они тоже охотились за такими, как я. Особенно на уроках, когда достанешь книжку тайком, развернешь на коленях под партой и читаешь. Бывало, так зачитаешься, что и не слышишь, будто глухой, как тебя вызывает учитель. Пока сосед в бок не толкнет.

А сколько раз проезжал остановку, когда возвращался в субботу домой! Зачитаешься и не заметишь, что твоя остановка. И хорошо, если рядом знакомый и крикнет, выходя:

— Ты что, заснул? Давай к выходу, а то дальше поедешь!

Подскочишь и опрометью из вагона.

В восьмом классе я перечитал почти все книжки из нашей школьной библиотеки. Это оказалось нетрудным: библиотека помещалась в небольшой комнатке с двумя или тремя шкафами и большую часть книжек я уже читал. Тогда старшая пионервожатая — она же выдавала нам книги — посоветовала мне записаться в библиотеку Дворца культуры. Там хватит что читать до самого окончания школы.

Библиотека занимала второй этаж.

Сперва нужно было пройти через большой читальный зал, почти пустой днем и переполненный по вечерам, и только потом можно попасть в абонемент: святая святых для каждого, кто влюблен в книги. Там, отгороженные невысоким барьером, стояли длиннющие, высотой до самого потолка стеллажи, сплошь забитые книгами. Среди этого неимоверного богатства похаживал всегда деловитый, всегда немного сердитый Михаил Семенович — среднего роста мужчина с седыми растрепанными волосами и воспаленными близорукими глазами.

Когда я несмело вошел, он придирчиво допытывался у пожилого человека:

— Вы хотите интересную книжку? Думаете, вы один ее хотите? Все хотят только интересные книжки! А кому прикажете читать скучные? Но человек не сердился на библиотекаря. Он весело отвечал:

— Скучные вы и читайте! Вам за это деньги платят.

— «Деньги, деньги»! А вы их считали, те деньги?

Человек ответил, что не считал.

— Чего же вы изволите о деньгах говорить?

— Да я просто так… — оправдывался человек. — Дадите вы мне интересную книгу?

— А какую такую книжку вы хотите?

— Дайте что-нибудь Гоголя.

— О, опять Гоголя! — всплеснул руками Михаил Семенович. — И этот хочет Гоголя, и тому дай только Гоголя… Где я вам возьму столько Гоголей? Как вы себе думаете, нам только Гоголя и присылают?

Человек ответил, что не думает.

— Почему все вы хотите только Гоголя?

Последний вопрос прозвучал уже из-за стеллажей, так как Михаил Семенович все же пошел за Гоголем.

— Вот вам последняя, — сказал, возвратившись. Осторожно пролистал книжку, лицо у него было таким торжественным, что и пожилой читатель, и я прониклись уважением к тоненькому томику.

Когда мужчина, поблагодарив, ушел, Михаил Семенович перевел взгляд на меня:

— Ну-с, а где твоя книжка? Или, не дай бог, уже потерял?

Поняв, что библиотекарь принял меня за постоянного читателя, отвечаю, что я пришел впервые.

— Ты пришел записаться? — переспрашивает Михаил Семенович. — А пять рублей принес?

Молчу, ничего не понимая.

— Пять, пять! — как глухому, повторяет Михаил Семенович. — Пять рублей залога. Если ты потеряешь книгу или не захочешь вдруг возвратить ее, то мы вычтем из этих пяти рублей ее стоимость. Ну-с, есть у тебя пять рублей?

Говорю, что нет. Нет и не будет. По крайней мере, еще лет шесть, пока не закончу институт и не начну работать.

— О, у него нет пяти рублей! — воскликнул Михаил Семенович. — Он, видите ли, учится! И ждет, пока мама с папой дадут ему пять рублей! А чтобы самому заработать, так этого и в мыслях у него нет…

Библиотекарь продолжает свой сердитый монолог, но я его уже не слушаю. Разочарованно говорю «до свидания», отступаю к двери.