Слепые тоже видят - Сан-Антонио

И Старик шваркает трубку с такой яростью, какая его охватывает только в случаях крайней решимости.

Я тихонько смеюсь и тоже вешаю трубку.

Фелиция прекращает вязание.

— Странно, — говорит она, — но когда ты рассказал мне об этом деле, знаешь, у меня возникли такие же мысли, как у тебя. Я чуть тебе об этом не сказала… Люди, решившиеся на такое крупное дело, не будут делать ставку на старый дирижабль, на котором тяжело уйти от преследования.

— Ну, маман, ты у меня способная!

— Знаешь, мой маленький, способность мыслить у всех под рукой.

Некоторое время мы сидим молча. Старые часы с огромным маятником, привезенные из наших родных мест, продолжают в гостиной свое оглушающее тиканье, сопровождаемое шуршанием неутомимых шестерен.

Тихое пощелкивание вязальных спиц моей матушки как бы перекликается с тиканьем часов. Я люблю, когда вещи издают звук. Эти звуки — их жизнь.

— На улице солнце? — спрашиваю я.

— Да, мой хороший.

Мною овладевает желание выйти наружу. Необходимость двигаться, слышать шум толпы, чувствовать тепло солнца на лице.

— Хочешь, я пройдусь с тобой? — спрашивает Фелиция.

— Куда?

— Да куда хочешь, Антуан. Я чувствую, как ты убиваешься. Иногда нужно идти на поводу своих мимолетных фантазий. Обязательно!

— Хорошо, отправимся вместе. Я с удовольствием навещу Матиаса и пожму ему лапу.

— Это тот высокий рыжий мальчик, который заведует лабораторией?

— Он самый. А потом зайдем в ресторан. Ну, не совсем в ресторан, а в бистро на углу Монмартра. В одно из кафе, где едят сосиски и жареную картошку и запивают все это простым красным вином. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Прекрасно понимаю, Антуан. Действительно удачная мысль.

— Мама, знаешь, что мне больше всего нравится в таких заведениях? Горчица! Французы не отдают себе отчета в том, что их горчица самая лучшая в мире. Нигде больше ты такую не найдешь. Попробуй купить ту же нашу крепкую горчицу “Амора” в магазине за границей. Даю голову на отсечение, ты ее и в рот не возьмешь. У нее вкус экспорта. Так вот настоящей горчицы можно отведать вместе с жареным мясом или еще с чем-нибудь только в наших кафе. Почему французы трубят на весь мир, что Париж загибается? Что он разворован, опустошен?.. А тем не менее все жрут мясо с замечательной горчицей…

— Ну хорошо, Антуан, мой маленький, не плачь и собирайся…

— Эх, надо было мне раньше плакать, — вздыхаю я. — В момент катастрофы, когда эти сволочи нас ослепили. Помнишь Михаила Строгова? Он уберег зрение, потому что плакал. Наверное, он только прикидывался слепым, как ты думаешь?

Маман убирает свое вязанье. Часы звонят одиннадцать раз.

Нет, черт возьми, пора, наконец, встряхнуться.

В темноте мне хочется представить, будто я выхожу с девушкой. Пусть с самой легковозбудимой, со шлюхой, на которой пробу негде ставить!

Нет, если так и дальше пойдет, то я стану хлопаться в обморок, как анемичная девица в прошлом столетии, когда красавец-лейтенант запускал шустрый взгляд ей за корсет.

Известно, что рыжие — люди способные и хорошо делают свое дело.

Рыжие они и есть рыжие, их видно за версту, и это понятно даже слепому вроде меня.

Поэтому я без всякого сомнения направляюсь прямо к Матиасу с готовой для приветствия рукой.

— Привет, блондин!

Как и все остальные, у кого пожар на голове, он считает себя блондином и любит, когда ему об этом говорят.

— Господин комиссар! О, я не ожидал…

Это у него вырвалось.

Но тем не менее он действительно не ожидал.

Меня вообще больше не ждут.

Естественно, мой приход вызывает удивление. Я попадаю в категорию призраков. Обо мне забывают.

— Я узнал об этом печальном событии… и был потрясен. Все здесь просто убиты, господин комиссар. Но, я смотрю, вы отлично держитесь.

— В знакомых мне местах — да. Ты даже не представляешь, как легко быть хорошим слепым. Я заделаюсь настоящим профессионалом в рекордный срок…

Матиас мне не отвечает. Он растроган. Или, скорее, меня жалеет. Нет, от этого надо тоже к черту избавиться — от сострадания других! Но людям так легче. Выражая сострадание к другим, они чувствуют себя выше и значительней.

Рыжий осыпает меня подбадривающими, как ему кажется, речами. Изрекает пожелания. Дает мне адрес знакомого глазника Безглазика. Я ем эту лапшу. А что мне остается?

— Вы религиозны? — спрашивает он меня задушевным голосом.

— Пока нет, но, наверное, стану.

— Я не вправе давать вам совет, но на вашем месте отправился бы к Лурдскому источнику, — уверяет этот человек, занимающийся точными науками.

— Как только там состоится интересный матч по регби, непременно поеду, — хамским тоном перебиваю я.

Он вздыхает, в душе обзывая меня вероотступником.

— Послушай-ка, блондинчик, — говорю я серьезно, меньше всего заботясь о продолжении беседы насчет целебных свойств святой лурдекой воды, — гениальный Берюрье должен был передать тебе на экспертизу куски оболочки дирижабля.

— Да, это так, господин комиссар, но он пока не являлся за результатами.

— А ну, просвети меня, дружок!

Матиас открывает ящик с кляссерами. Никому в мире не сравниться с ним в аккуратности, даже церковникам. В каждом кляссере папки, а в папках тщательно сложенные и пронумерованные дела. Его мечта — иметь у себя систему IBM, чтобы систематизировать свои бумажки. Такую машину, чтобы простым нажатием кнопки можно было тут же получить номер телефона пограничного пункта в Лапландии или имя и возраст консьержки в доме начальника марсельской тюрьмы.

— Вам прочитать? — спрашивает он.

— Нет, будь другом: лучше спой на мелодию музыки Мишеля Леграна, так будет веселей.

Он смеется из вежливости. Бог мой, никогда раньше не замечал, что от него так воняет! Просто как в зверинце.

— Оболочка дирижабля, кусок которой мы исследовали, старая, никак не менее сорока лет. Но хорошо сохранилась, поскольку за ней осуществлялся постоянный уход. Тем не менее резина слишком пористая, чтобы на подобном дирижабле можно было совершать длительное путешествие. Он построен в Германии на заводах Зад-Икрупп между 1929 и 1934 годами и относится к знаменитой серии Зад-Вог Н.Е., у которой есть модификация, как вы должны помнить, печально известной серии Зад-Гофф Н.Е., принесшая нам столько неприятностей во время первой мировой войны. Вот, собственно, и все, что я могу вам сказать.

— Но это уже много, Матиас. Ты просто волшебник, малыш!

По треску веточек в живом костре я догадываюсь, что он краснеет. Без боязни получить ожог я жму ему четыре (поскольку пятый его указательный палец остается вне моей ладони) и возвращаюсь к Фелиции, которая ждет меня на скамейке сквера неподалеку.

— Э-эй! — зовет она меня.

Я сажусь рядом с ней. Голуби бесшабашно летают вокруг нас. Хлопанье их крыльев похоже на аплодисменты.

— Скажи-ка, мама, ты ведь не была в Германии, правда?

— Нет, знаешь ли, меня никогда не тянуло в эту страну. Ты, наверное, помнишь, что моего брата убили на фронте в 1915 году?

Но она тут же умолкает, понимая с небольшим опозданием смысл моего вопроса.

— Когда мы едем? — спрашивает она.

Глава (конечно же) одиннадцатая

Тот, кто знает, должен быть в курсе, что после того как умер Карл Зад-Икрупп, последний отпрыск знаменитой династии, известнейшая немецкая фирма перешла в руки промышленника по фамилии фон Зад-Иперед. Более того, ассортимент продукции фирмы, ранее специализировавшейся на производстве только летательных аппаратов, значительно расширился. Она стала производить изделия из синтетической резины от аэростатов до презервативов.

За эти годы было построено несколько дирижаблей, но лишь в мастерских Бодиграфф-Цеппелин, и, если верить общественному слуху (а этот слух самый лучший, как вы сами понимаете), качество их оставляет желать лучшего по сравнению с довоенными временами, когда дирижабли делали на заказ, и то была ручная работа.

Мощный “мерседес” (о “мерседесе” всегда говорят, что он мощный, как об ученом говорят, что он видный, а об экономисте — что он известный) везет нас в дирекцию фирмы, где нас ждет, как было условлено, главный патрон компании.

Я угадываю, что он волевой человек. У него мягкий, но уверенный голос, и он говорит на хорошем французском с акцентом, похожим на рубку костей кухонным секачом. Я представляю ему свою мать и объясняю причины ее присутствия на переговорах. Президент-генеральный директор щелкает каблуками, произнося в адрес моей немного испугавшейся маман слова приветствия:

— Уфашаемая матам!

Он усаживает нас в кресла для гостей. Затем объявляет своей секретарше, чтобы его не беспокоили в течение четырех минут, что дает нам абсолютно точное понятие о времени, которое он решил посвятить нам, после чего спрашивает у господина по имени коми-зер Зан-Хандониуз, то есть у меня:

— Шем моку злушить?

Я начинаю прямо без обиняков, как на духу, не раскрывая факта существования гигантского алмаза. Объясняю Якобу фон Зад-Ипереду, что существует некая тайная организация, использовавшая дирижабль их фирмы для осуществления преступной акции, и я хотел бы знать, к кому попал означенный летательный аппарат. В качестве доказательства своих слов я передаю ему кусок оболочки дирижабля. Он берет его в руки, И я слышу противный скрип резины под холеными пальцами эксперта высшего класса.