Хамелеон 4 (СИ) - Буланов Константин Николаевич

— Две недели назад, когда я вернулся с очередной поездки на 185-ый завод, данный текст, — кивнул арестант подбородком в сторону своей записки, — был обнаружен мною написанным мелом на доске, что находится в моём рабочем кабинете на территории «Крестов».

— Говорите, две недели назад? — задумчиво пожевал губами Сталин и, покуда оставив бывшего краскома в покое, перевел свой взгляд на Берию. — На вот, ознакомься, — не сдержавшись, перешел он на «ты», протягивая записку наркому внутренних дел, который пока не был в курсе происходящего и сам прибыл всего пятью минутами ранее. — Нет, ты вслух читай, вслух! — добавил он, когда Лаврентий Павлович принялся пробегать глазами по редким строчкам послания.

— Кхм. Скоро встретишься со Сталиным. Передай ему, в середине декабря будет убит Чкалов. Ему устроят аварию самолета И-180[1]. Сделают так, что двигатель замерзнет и заглохнет уже при посадке, когда реагировать станет поздно. Обвинят во всем Поликарпова, чтобы после отобрать у него завод №1 и отдать тот молодому Микояну. Пусть Сталин знает и выбирает того, кого больше ценит. А я посмотрю со стороны. И подумаю, предупреждать ли его в следующий раз. Подпись — Харон, — закончил чтение не сильно длинного послания глава НКВД и очень так нехорошо блеснул своим, пока еще не ставшим знаменитым, пенсне в сторону «вестника» столь нехороших новостей.

— Слово «подпись» я добавил от себя. Чтобы понятней было, — едва слышно проблеял весь сжавшийся на своем стуле Геркан. — На доске в самом конце послания было просто написано — Харон.

— Почему сразу не сообщили сотрудникам НКВД об обнаруженной надписи? — задал, наверное, самый правильный и прямо напрашивающийся на язык вопрос глава этой самой службы.

— А кто еще, по вашему мнению, кроме сотрудника НКВД, мог оставить данное послание? — ответил вопросом на вопрос Александр, который, естественно, и сочинил всё это сам, чтобы привлечь к себе внимание «вождя» и одновременно постараться вырваться из-под постоянного надзора чекистов. Время шло, война приближалась, а ему не давали нормально работать! Ограничивали со всех сторон, с каких только было возможно! А ведь в его голове имелось столько знаний! Пусть даже несколько поверхностных. Но всё же, всё же! Сколь многих ошибок и потерь возможно было бы избежать, предоставь кто ему шанс действовать и заодно снабди какими-никакими, но полномочиями! Потому и пошёл на столь отчаянный шаг, что ничего иного не придумал. Он ведь понятия не имел, что по результатам испытаний танков его вполне себе могла ждать столь желанная награда. А потому ориентировался на краткие знания о судьбе своих «артиллерийских сокамерников», которые и во время войны трудились в своем КБ, пребывая в статусе заключенных. К тому же, хуже его положение уже вряд ли могло стать, поскольку найти какие-либо связи между ним и авиаконструкторами не представлялось возможным совершенно по причине их отсутствия. Насколько ему помнилось, он никогда не имел дел и даже случайно не встречался с указанными в письме персонами, зная об их взаимоотношениях лишь памятью о будущем. На чем и строился расчет сваливания всей вины на какого-то мифического Харона. — Ключей от моего кабинета нет даже у меня. Они хранятся лишь у ваших подчиненных, — пожал плечами лупающий своими расширенными глазами арестант. — Я ведь и так являюсь заключенным. И отнюдь не горю желанием увеличивать свой срок из-за чьих-то подковёрных игр, да интриг — о чём в переданном мною послании ясно говорится. Указано там было передать сообщение товарищу Сталину, так я его и передал. Тем более, что даже я, частично потерявший память человек, прекрасно понял, о каком Чкалове идет речь! Он же само олицетворение красы и гордости всей нашей советской авиации! Как я мог об этом вовсе промолчать?

— А если бы вас не пригласили на танковое совещание? Тогда бы что? — на сей раз вопрос пришел со стороны хозяина кабинета.

— Тогда бы сообщил, конечно. Тому же товарищу Давыдову, что присматривает за нашими КБ, и сообщил бы. Как раз сегодня или завтра. Времени отреагировать, полагаю, хватило бы с лихвой. — Рисковал ли он в этот момент жизнью аж самого Чкалова? Скорее нет, чем да. Пусть его влияние на ход истории пустило волны изменений, кое-что оставалось незыблемым. Включая даты испытаний новейшей крылатой машины, появление которой на свет было обусловлено созданием в Германии истребителя Ме-109. Уж на что, на что, а на это Геркан уж точно никакого влияния оказать не мог. Как не мог оказать влияния и на самого Чкалова, которого прежде знал лишь по газетным статьям. Да и о тех уже успел лишиться памяти.

А сам означенный именитый советский летчик уж точно вряд ли отказался бы от первого тестового полета, поскольку именно за такие испытания ему выплачивались максимальные денежные вознаграждения. Да и не только ему, а всем летчикам-испытателям. Социализм социализмом, коммунизм коммунизмом, а деньги для себя любимого и для семьи нужны были всегда и всем. К тому же в авиации была вся его жизнь. Жизнь полная, и взлетов, и падений, — как в прямом, так и в переносном смысле этих слов.

И точно так же рассуждали те, кто управлял московским заводом №156, где и собирали первый опытный экземпляр нового истребителя Поликарпова, не имея на то должных компетенций, поскольку прежде занимались исключительно воздушными гигантами. Собирали с таким авралом и с таким огромным количеством дефектов, что главный конструктор данной машины наотрез отказался допускать её до полетов, за что оказался вовсе отстранен от проведения испытаний. Вот сколь яростно желали получить свои награды «заводские бонзы» жаждущие уже в этом году отчитаться наверх о запуске в производство на своих мощностях столь необходимой ВВС РККА машины и, естественно, отхватить на неё заказ от наркомата.

А, как показывала складывающаяся в испанском небе ситуация, где И-15 с И-16 уже не могли конкурировать с новейшими модификациями Ме-109, новый истребитель стране и армии действительно был нужен. Нужен прямо здесь и сейчас! Потому и давали им зеленый свет, закрывая глаза на многочисленные нарушения всех писанных и неписанных правил.

Кто же ведал в этот момент, что проект И-180 окажется вовсе мертворожденным вследствие не решаемых проблем с мотором? Никто! Никто, кроме одного единственного человека во всем мире. Человека, который знал одно уж точно — Поликарпов, в отличие от своих коллег, рьяно отстаивавший идею пригодности для истребителей лишь двигателей воздушного охлаждения, был куда больше прав, чем неправ. В иной истории ему банально чертовски не повезло, отчего такая боевая машина, как И-211[2], поднялась в воздух лишь в 1943 году, когда острая нужда в ней уже отпала. Что ныне Геркан собирался подправить в меру своих сил и возможностей, поскольку развитие техники ему позволяло прийти к тому же результату, самое позднее, уже весной 1941 года. Ведь одержать верх в столь страшной грядущей войне одними только танками, виделось совершенно невозможно. Тут требовался системный подход к оптимизации и модернизации всей системы вооружений РККА, а также к организации должного обучения красноармейцев и краскомов, чего Красная армия не видела последние лет десять уж точно. Сказывался существовавший вплоть до этого года территориальный принцип милицейского комплектования войск, когда львиная доля призывников, особенно в пехоте, «тащила службу» не более пары месяцев в году. И лишь кадровые части постоянной готовности могли похвастать наличием почти полных штатов и какой-никакой учебной подготовкой. Остальные же являлись грозной силой исключительно по бумагам.

— Хорошо. Допустим, — вернув записку на стол «хозяина» и сняв пенсне, Берия принялся протирать его линзы вытащенным из кармана платком. — Допустим, вы выполнили бы долг каждого честного советского человека и сообщили бы о данном тексте. Но что было бы дальше?

— А что было бы дальше? — Геркану даже не пришлось делать вид, что он не понял вопроса, поскольку он его действительно не понял. Больно уж расплывчатой оказалась формулировка собеседника.