Струны сердца - Мэри Макбрайд

Не думай о нем. Пустая трата а времени, убеждала она себя.

А вдруг ему стало хуже, пока! ее не было, вдруг он истек кровью? Что, если он звал ее, а ее не было?

Она хлестнула Нарцисса.

— Скорее! Скорее!

Уже ничего не имело значения — ни деньги, ни погоня, ни Кора, ни человек с черной бородой. Только бы скорее увидеть Гидеона!

Гидеон проснулся оттого, что солнце нещадно светило прямо в глазка. Он приподнялся, чтобы загородиться рукой от яркого света, но резкая боль в боку снова бросила его на землю.

Если болит, значит, жив, мелькнула мысль. И на том спасибо. Осторожно приподняв голову, он огляделся. Костер потух, но его лошадь была на привязи и помахивала хвостом, отгоняя мух. Эдвины Кэссиди поблизости не оказалось.

С тяжелым вздохом Гидеон опустил голову и закрыл глаза. У него не было сил ни волноваться по ее поводу, ни даже просто о ней думать. Может быть, она спустилась к речке. Он представил себе ее входящей в воду — белые колени, стройные ноги, соблазнительно выглядывающие из-под высоко подобранной юбки, — и громко застонал. Все в нем напряглось при одной только мысли об Эдвине.

Гидеон еще немного подремал, во сне целуя и обнимая ее, погружаясь в тепло ее восхитительного тела. Конечно, это всего лишь сон, но во сне позволительно помечтать о том, чего никогда не будет.

Он намерен отправить ее обратно в Санта-Фе, и сделает это, как только поправится. И вдруг, в полудреме, подумал: а почему бы ей не остаться с ним? Что-то не заметно, чтобы она горела желанием возвращаться домой. И похоже, что дело о тут не в деньгах. Она и смотреть на него стала как-то по-особенному. Сначала ее взгляд был осуждающим и жестким, теперь он потеплел и даже стал задумчивым.

Она молода, неопытна и, по-видимому, слишком наивна, чтобы понять свои желания, но все говорит за то, что он ей небезразличен. Гидеон вспомнил, как она, не думая о собственной безопасности, ворвалась в банк, чтобы предупредить его о шерифе. А прошлой ночью — насколько помнится — держала его в своих объятиях, утешала, смачивала ему лоб холодной водой и согревала своим теплом. Даже пару раз поцеловала.

Все еще находясь между сном и явью, Гидеон вздохнул. Может, спросить ее? Что худого в том, если он спросит? Обнимет и шепнет ей на ухо: «Поехали со мной в Мексику. Останься со мною. Позволь мне любить тебя».

Любовь! Вот словечко, которое не приходило ему в голову с отроческих лет. Оно выпало из его лексикона с такой же закономерностью, как возможность любить — из его жизни. Она ему нравится, и, да простит его Господь, он желает ее. Но любовь? Для таких, как Гидеон Саммерфидд, она не существует и, судя по всему, никогда не будет существовать.

Значит, так. Он ее спросит. Может быть. Не такая уж и плохая идея — уехать в Мексику, как только немного заживет рана. К черту Логана с его планом! Пересечь границу с Мексикой, а там ищи ветра в поле. И Кору с Дуайтом тоже к чертям! Пусть кто-нибудь другой засадит его бородатого кузена за решетку. А что касается Коры… да гори она в аду, туда ей и дорога!

Эд научит его испанскому. Придется попотеть. Кое-какие слова он уже знает, например, он знает, что «гуэвос» вовсе не «гремучая змея», а «яйца». Гидеон улыбнулся во сне. А вот то, чему он собирается научить Эдвину Кэссиди, займет тысячи бесконечных ночей, сотни жарких дней за закрытыми ставнями, десятки светлых утренних часов. Может статься, эти дни и часы будут длиться вечно. Во всяком случае, он постарается.

Он снова заснул, накрывшись от солнца с головой, и проснулся оттого, что кто-то сдернул с него одеяло. Морщась от боли, Гидеон приподнялся, и взгляд его уперся в дуло пистолета и пару злобных и холодных глаз.

— Ха, черт побери! — Черная борода раздвинулась в пьяной ухмылке. — Мне сказали, что это ты, но я не поверил. Как дела, кузен?

— Мне было бы намного лучше, Дуайт, если бы ты убрал свою пушку.

Дуайт Сэмьюэл посмотрел на пистолет так, будто забыл о его существовании, потом сунул в кобуру.

— Я чуть было не снес тебе башку, Гид. Не узнал тебя, пока ты не поднял веки. Господи, как же ты похож на тетю Кэрри: те же стальные глаза.

И у кузена глаза не лучше, подумал Гидеон. Даже когда улыбается, их взгляд остается холодным и жестким. Видимо, это наследственное. Перебравшись из Кентукки в Миссури в поисках лучшей жизни, их захудалое семейство столкнулось с еще большими трудностями. Женщины научились суровости и молчанию, а мужчины — Джесси, Фрэнк, Дуайт — научились убивать, не моргнув глазом.

— Рад видеть тебя, Дуайт. — В глубине души Гидеона действительно шевельнулось это чувство. Несмотря на то что он сердился на Дуайта за предательство и жаждал ему отомстить, семейные узы все же что-то для него, по-видимому, значили.

— Я тоже рад, кузен. Когда мы виделись в последний раз, тебя вроде бы тоже подстрелили, — сказал Дуайт, кивнув на окровавленную тряпку. — Уже идешь на поправку?

— Понемногу.

Дуайт задрал рубашку, обнажив волосатый живот.

— У меня шрамов не меньше, чем у тебя. — Он потрогал грязным пальцем грубый рубец. — Этот я заработал, когда мы схлестнулись с синебрюхими в графстве Касс. Помнишь?

Гидеон не помнил, но кивнул.

— Ты тогда был совсем мальчонкой. Мне было девятнадцать. А тебе, Гид? Двенадцать?

— Десять.

— Десять? Но, помнится, ты уже тогда слыл отчаянным малым. Джесси даже говорил, что ты далеко пойдешь. Жаль, что так вышло с Джесси. У меня тогда руки чесались пристрелить Боба Форда, как собаку. Зря я его не выследил.

В восемьдесят втором, когда ничего не подозревавший Джесси был убит выстрелом в затылок членом его же шайки, Бобом Фордом, Гидеон сидел в тюрьме. Первое время после смерти Джесси он разделял желание Дуайта расквитаться с Бобом, но сейчас ему стало не по себе при мысли, что у него было так много общего с бородатым кузеном.

— Послушай, Дуайт, может, пора остановиться? Не слишком ли много смертей на счету одной семьи? — Помолчав, Гидеон спросил, глядя на кузена в упор: — Как Кора?

— А ну ее! — ответил тот, отводя взгляд. — Шлюхой оказалась. По правде, тебе повезло, что ты от нее отделался. Она поступила со мной еще хуже, чем с тобой.

— А ребенка она родила?

— Родила. Забавный получился малыш. А она, зануда, только и знала, что жаловаться, все было не по ней.

Пот выступил у Гидеона на лбу, но он постарался спросить как можно спокойнее:

— Мальчик?

— Да. Наверное, твой. Во всяком случае, она назвала его Гидеоном.

— А где она сейчас? Где мальчик?

— Умерли. Оба. Сначала заболел мальчик, а за ним и Кора… Я их похоронил.

— Даже памятник поставил.

У Гидеона перехватило дыхание. Боже праведный! У него был сын! Он откинулся на седло и закрыл глаза.