o f7d12d3eb98ba64b - air

нему лицом, Дэлайла согнула ногу и поставила колено на скамейку между

ними, прижавшись к его бедру. А потом совершенно естественным движением

она дотянулась до его руки и обхватила ее ладонями.

– Ты когда-нибудь спрашивал о своих родителях?

– Я честно не знаю, с чего начать, чтобы люди не поняли, что я там один, –

ответил он и сглотнул. – Обо мне заботятся. Меня любят. Если социальная

служба или еще кто-то узнает, что у меня нет родителей, то меня заберут. Меня

будут воспитывать там и разлучат с Домом. Когда я вырос, чтобы понять это…

я знал достаточно, чтобы понимать, как плохо это будет.

– И куда она исчезла? – спросила она едва слышно, глядя на его пальцы. –

Нам нужно это понять.

Здесь Гэвин обычно прекращал думать на эту тему. Он мог представить, что был несчастный случай, после которого он остался на попечении Дома, или

– что еще хуже – она намеренно бросила его там.

Но, как и ожидалось от Дэлайлы, ее это все не испугало.

– Мы должны отыскать объяснения, не дав при этом людям понять, что ты

живешь один… – она потерла свой средний палец о кончик большого. – Найти

способ, чтобы не подставить вас обоих.

В такой близи нельзя было не заметить, как ее ресницы касаются щек, когда

она моргает, как морщит лоб, когда задумывается. Она переплела свои пальцы с

его, разглядывая каждый. Его рука выглядела огромной на фоне ее: гигантские

ладони с длинными тонкими пальцами, испачканными чернилами. Он начал

отвлекаться от разговора и просто начал представлять, как его большие ладони

будут смотреться на разных частях ее тела, которые он еще не видел, но когда

она заговорила, он снова вернул свое внимание к теме.

– А ты не думал, – начала она, замолчала и прикусила нижнюю губу. Гэвин

заметил это и в ответ облизнул свои губы. – Ты не думал, что Дом что-то сделал

с…

Кровь Гэвина превратилась в лед, он подался вперед и приложил пальцы к

губам Дэлайлы, чтобы она замолчала.

– Молчи, – прошептал он, взглядом блуждая по комнате. Сама мысль, что

Дом сделал что-то плохое, заставила все внутри сжаться. Он только представил, что Дом мог бы услышать их разговор об этом, и ему тут же стало не по себе.

Ему только что послышалось шарканье? Скольжение? Та часть Гэвина, что

за последние двадцать четыре часа стала параноиком, была уверена: что-то

двигалось – вытянулось или развернулось – под его ногами. Ковер накрывал

алюминий, алюминий стоял на цементе, а цемент – на земле, в которой были

камни и жуки, корни деревьев. Он замер и встретился взглядом с испуганной

Дэлайлой.

– Что такое? – пробормотала она из-под его пальцев, но он смог лишь

покачать головой. Пот скатывался по шее на спину, Гэвин закрыл глаза, досчитал до десяти, встал и подошел к двери, открыв ее, чтобы посмотреть на

ряды деревьев, что обрамляли дорожку к улице Малберри.

Где жили соседи.

Закрывая дверь, он сказал:

– Это она бросила меня, Дэлайла. Она бросила, а Дом – нет. Больше я

ничего не знаю.

У стен были уши. У неба – глаза. И Гэвин задумался, были ли где-нибудь

ответы на вопросы, которые он не решался задать, и где вообще их стоило

искать.

***

Гэвин подозревал, что сходит с ума. Разве можно в один день чувствовать

себя защищенным, а в другой – настолько встревоженным? Дом не изменился, а

вот он – да. Он стал подозрительным и недоверчивым, и когда скрывался за

поворотом от дома, то чувствовал укол вины. Дом защищал его от зимних бурь

и одиноких дней. Кормил его и одевал, был всем, что ему было нужно. До

появления Дэлайлы.

Он задумался, проходили ли через это все родители и дети. Трудности

взросления, – так он назвал это. И так оно и было. Чего бы ни хотел Дом, Гэвин

уже не был мальчиком, поглощенным моделированием самолетиков и

коробочками Лего. Многое изменилось, и они оба должны к этому привыкнуть.

Ворота со скрипом открылись, и воздух вокруг него потеплел. Лозы

цеплялись за его футболку, когда он проходил мимо них. Дверь открылась, как

только он направился к ней. Из трубы появился черный дымок, закручиваясь в

спираль. Чем ближе он подходил к Дому, тем плотнее были облака. Это

напомнило ему поведение собаки, которая услышала, как ключи хозяина

звякнули в замке, и он мог почти представить, как из черного хода

высовывается хвост и бешено виляет.

Он поднялся на крыльцо, а оттуда – в дом, где пахло испеченным печеньем.

– Я дома, – сказал он, как делал каждый день.

Мебель словно повернулась к нему; все слушало. Но чего? Все было таким, как прежде, а он не мог избавиться от ощущения, словно что-то не так. Что Дом

ждет.

– Спасибо за печенье, – сказал он, идя по сверкающему полу и протянув

руку к тарелке, полной свежеиспеченного печенья с шоколадной крошкой. Его

любимого.

Дом никогда не приготовил бы печенье, если бы услышал, что Гэвин

говорил о матери, – он интуитивно это понимал. Но телевизор не включился.

Пианино не играло. Он нашел на стойке стакан с холодным молоком и отнес его

и тарелку на Стол на Кухне, усевшись и пытаясь ни о чем не думать. Его

тревога исходила не из страха, а из-за произошедшего вчера, и они оба – вместе

с Домом – словно ходили друг перед другом на цыпочках.

Все это заставило Гэвина подумать о раскрывшей секрет мужа

домохозяйке, но не сказавшей ему сразу, а решившей дождаться его признания, медленно, по слову за раз, пока не проговорится. Вот только Гэвин не знал, у

кого был секрет – у него или у Дома.

Глава шестнадцатая

Она

В поледующие несколько недель их отношения можно было назвать

бездомными. Гэвин не хотел приводить ее домой, а Дэлайла уверила, что ее

родители не позволят им прийти вдвоем к ней. Поэтому они бродили по улицам

их городка, обсуждая любимые конфеты и писателей ужастиков, фильмы и

огромные деревья. Порой он целовал ее во время этих прогулок – осторожные

прикосновения и внезапные укусы – но Дэлайла почти постоянно думала о том, как бы прижаться к нему всем телом. Это отчаяние исходило из растущей

привязанности к нему и с каждой гранью себя, что он ей раскрывал, а еще от

потребности знать, каковы ее шансы, если ему однажды придется выбирать

между ней и Домом.

Она подняла голову и заметила, что они добрались до места, где прогулки

всегда заканчивались: до ее дома. И здесь в их новом распорядке прогулок он

спрашивал ее о чем-нибудь, она отвечала и тянулась за поцелуем на прощание, а потом уходила домой и долго еще глядела в стену, пока не начинала мыслить

достаточно ясно, чтобы приступить к домашним заданиям.

Его ежедневные вопросы превратились в своего рода игру. На днях она

потребовала поцелуев на каждом углу улицы, и их прогулку он закончил

невинным вопросом: «Какой ты любишь виноград: черный или белый?» Но в

иной раз она погружалась в разговор или собственные мысли, и он внезапно

спрашивал у нее что-нибудь вроде: «Ты когда-нибудь спала обнаженной, совсем

без одежды?»

Когда он спросил об этом у нее две недели назад, его глаза стали такими

темными, а голос таким низким, что кожа Дэлайлы вспыхнула, а душа

потянулась к его.

И она наконец ответила:

– Нет. Но теперь буду.

Но в один промозглый четверг, когда ее дом слишком быстро появился в

конце улицы, а Дэлайла еще им не насытилась, Гэвин наклонился к ней, облизнув ее нижнюю губу, после чего сладко поцеловал ее и спросил, где ее

родители.

Он оглянулась, понимая, что голубого шевроле нет на обочине, а золотой

кадиллак не стоит на подъездной дорожке, и ответила:

– Понятия не имею.

Они втроем так и не научились устраивать уютные ужины, за которыми

обсуждались бы планы на день. Родители ожидали от нее, что на закате она

будет дома, делать уроки и мыть посуду после ужина. В свою очередь она

ожидала, что родители будут готовить еду и смотреть вечерние новости или

читать потрепанные романы. Так что она не знала, почему родителей нет, но и

не собиралась терять ни секунды. Она схватила Гэвина за руку и потащила в

дом. По какой-то причине ей хотелось, чтобы в этот раз он оказался в ее доме.

Его пальцы дрожали, сжимая ее руку, пока она показывала ему гостиную, столовую и кухню. Казалось, он больше всего боялся случайно до чего-нибудь

дотронуться, хотя в его доме она намеренно касалась предметов, и это, честно

сказать, забавляло Дэлайлу. Здесь ничего не могло его схватить, дотянуться до

него, пощекотать или задрожать под ним. Здесь не было ничего и никого, кроме

Дэлайлы.

Он посмотрел под ноги, под которыми скрипел пол.

– Почему на ковре пластик?

– Мама не любит грязь в доме, потому положила пластик там, где ходят