Победитель планеты (двенадцать разрезов времени) - Вадим Сафонов

Правда, ее не сравнить с австралийским заповедником. Она больше, а узкий Панамский перешеек то скрывался под волнами океана, то возникал. Но все же шум внешнего мира в течение миллионов лет только заглушенно доносился сюда.

Тут, в тропическом парнике, подымались девственные леса, перевитые лианами. Пышные пампасы Патагонии тянулись южнее их. Скрип деревьев раздавался на опушке. Их качали гиганты, охватив лапами стволы. С первого взгляда они казались воскресшими игуанодонами. Как и у тех — толстый короткий хвост и мощные задние лапы. Они сидели на корточках, на треножнике лап и хвоста. Жесткая медвежья шерсть одевала тело, а маленькая голова доставала крону дерева. Это занятие, смешное и страшное раскачивание деревьев, длилось часами. Самые большие, мегатерии, трудились над лесными колоссами или крупными их ветвями. Другие, поменьше, брались за молодняк. Треножники казались врытыми в землю. Ни одного движения жизни, кроме равномерного качания торса, не подметить в этих неуклюжих, будто окаменевших телах.

И временами ствол с треском надламывался. Чудовищное животное отстранялось с пути его падения. Оно делало это медленно, сучья задевали его дубленую кожу.

Вот одно не успело увернуться, тяжелый ствол проломил ему череп. Оно испустило короткий, резкий крик, будто провели ножом по тарелке.

И, медленно осев на передние лапы, зверь с раскроенным черепом заковылял. Его рана свалила бы и слона. Но она не могла парализовать движение членов исполинского тихохода, словно ленивая жизнь обособленно теплилась в них. Вероятно, он почти не чувствовал и боли. Позже раздробленные кости срастутся, и череп, найденный в Южной Америке, будет поражать геологов…

Челюсти тихоходов работали. Прожевывалась листва и целые ветки. Массы растертой зелени наполняли вздутый желудок мегатериев, милодонов, мегалониксов, сцелидотериев. Сидящие на своих треножниках, с обломанными сучьями и стволами в колоссальных серповидных когтях передних лап, они казались сколоченными из массивных плохо пригнанных глыб. Бедра были почти квадратны. Только их карликовые родичи, современные нам ленивцы, неподвижно висящие вниз головой в девственных чащах Южной Америки, сохранят еще эту беспримерную у млекопитающих неуклюжесть.

Медленно оживлялась опушка леса. Ночные обезьяны, обладавшие пятью, казалось, конечностями — так мало их цепкий хвост отличался от четырех рук, — уходили в глубь леса, потревоженные работой тихоходов. По зеленому мосту ветвей убегали сумчатые крысы. Останавливались стада макраухений, лам, нос которых свешивался хоботом. Временами доносился грузный топот — мастодонт двигался к водопою.

Чешуя четвероногого гада с гребнем на спине блеснула в высокой траве. Он искал солнца. Но опасность была ближе, чем предполагал его неповоротливый мозг. Птица колоссальных размеров, короткокрылая, с могучим загнутым полуметровым клювом, кинулась на рептилию. Она сбила ее ударом ноги и принялась клевать, испуская крики торжества. Шипение гада смолкло. И бронторнис, вдвое больший, чем страус, поднял над травой его синие спутанные внутренности.

Тогда самое странное из всех когда-либо живших млекопитающих выползло на окраину пампасов. С виду оно походило на большую черепаху. Костяной купол прикрывал его целиком. Выставлялась только треугольная голова в щитках да короткий хвост с костяными кольцами. Живой танк двигался медленно, пощипывая стебли. При малейшем шорохе он замирал, словно безумный страх держал в осаде обладателя этой крепости, неприступной для любого врага. Так, его повергала в трепет мегамис, гигантская мышь, трусливый грызун величиной с носорога, на мгновенье показывавшийся на поляне.

Но подлинный враг не производил шороха. Он был бесшумен и быстр. Его тело, сверкающий пятнистый комок мускулов, во всю свою чудовищную длину вытянулось над травой только в момент смертельного прыжка. И скорее, чем можно моргнуть глазом, махайродус всадил два кинжала клыков в узкую щель между костяным затылком и панцирем глиптодонта. Хищник издал торжествующее мяуканье. Теперь он стал виден весь. С подергивающимся хвостом он был страшнее бенгальского тигра и суданского льва. Его туловище обладало гибкостью змеи и массой бизона. Но всего поразительнее казалась голова. Два изогнутых острых, как дамасский клинок, клыка далеко выдавались вниз, раздвигая десны. Из приоткрытой зловонной пасти вырывалось дыхание, похожее на шум мотора. Страшное оружие мешало ему есть. Но оно укладывало на месте неприступного исполинского броненосца, круша кости, пронзая единственное уязвимое место у закраины панциря. И саблезубый тигр, урча, втягивал полными глотками горячую кровь, хлынувшую из сонной артерии глиптодонта.

Самый грозный хищник из всех когда-либо появлявшихся, сильнейший представитель «могучей кучки» второй половины третичного периода, махайродус, не знал соперника нигде на Земле. Он был достойным противником гигантских травоядных, бедные родственники которых — слоны и носороги — доживают в наши дни без врагов. Он вымер тогда, когда вымерли последние его жертвы — глиптодонты. Медленные животные-танки, неприступные ни для кого другого и вследствие этого массами наводнившие леса и пампасы Южной Америки, — стали самой легкой, самой любимой добычей для него. И когда в борьбе с глиптодонтами кинжалы махайродуса сделались еще чудовищнее, еще смертоноснее, удары их стали еще точнее и страшней, это уже значило, что как раз они обрекут его на голод вслед за исчезновением кормивших его своей кровью животных в костяном панцире, с укрепленным затылком, к строению и формам которого приспособились кинжалы саблезубого тигра.

Некоторые думают, что где-нибудь в дебрях Бразилии мы еще встретим последних мегатериев.

История Сарматского моря

Уже подходила эра последних содроганий земли.

Материки, колебавшиеся в своих очертаниях и сквозь все эти колебания постепенно приближавшиеся к современным формам, наступали на древний поперечный океан Те-тис. В третичном периоде от него осталось Средиземное море, соединенное проливом вдоль Альп с Венским бассейном, покрывавшим также Моравию, Верхнюю Силезию, Галицию и Румынию, вытянув рукав к Паннонскому морю на месте Венгерской низменности, Хорватии и Славонии, части Штирии и Семиградья.

Перешейки суши в двух местах потом соединили Европу с Черным материком — у Гибралтара и через Италию и Сицилию. Эти мосты то возникали, то затоплялись. Их прорезали проливы; и Атлантический пролив долгое время шел через долину Гвадалквивира.