Дева Баттермира - Мелвин Брэгг

— И как тебе нравится в Кесвике?

Она тряхнула головой. Это нехитрое движение привлекло его внимание к гриве рыжевато-каштановых волос, и, воспользовавшись моментом, Хоуп уже с интересом оглядел девушку. Его взгляд скользнул ниже по изнуренному лицу, хранившему тем не менее проказливое выражение; грудям, вполне крепкими и упругим, хотя и небольшим; и по ее ладной фигуре, которая, как он догадывался, сохраняла весьма приличные формы благодаря постоянному физическому труду на свежем воздухе.

— И сколько же тебе лет, Джоанна?

— Семнадцать.

— Ну, что ж, тогда принеси мне рому. Минут через десять.

Забравшись в ванну, он принялся тереть себя с яростным остервенением, а затем, не вытираясь, натянул на голое мокрое тело льняной халат, получая удовольствие от ощущения ткани на влажной коже. Затем он расставил и зажег все свечи. Такой простой девушке, как Джоанна, комната его могла бы показаться настоящей сокровищницей Аладдина — прекрасная одежда, сверкание столового серебра, груда белья, превосходный несессер, несколько пар обуви, шляпы, книги, футляры для часов, шелка, сияние гиней[21] на письменном столе. Он подошел к окну, вглядываясь во тьму ночи, и даже не обернулся, когда она вошла.

— Поставь на письменный стол, Джоанна. — Ох уж этот соблазн для бедной служанки — горка гиней! Тех самых гиней, что еще совсем недавно являлись собственностью ее хозяина, мистера Вуда. — И будь любезна, убери ванну.

Ей едва хватило сил поставить медную ванну на подставку и утащить ее вон из комнаты. Затем Джоанна вернулась, заперев за собой дверь. Хоуп только теперь обернулся к ней, закрыв окно.

— Возьми гинею со стола, Джоанна. И подай мне рому. Гинея для тебя.

Девушка изо всех сил старалась сдержаться и ничем не выдать торопливости, однако же в результате все ее движения стали медленны, чересчур медленны. Сначала она налила в бокал рому из бутылки, затем взяла гинею, и Хоупу даже показалось, будто она рассмотрела монетку хорошенько, словно бы проверяя — он даже улыбнулся, — затем неторопливо положила ее в карман платья и только после этого поднесла ему бокал с ромом.

— Тебе нравится ром, Джоанна?

Она кивнула и сделала маленький глоток, Хоуп склонился к ней, она поднесла бокал к его губам, и полковник осушил его до дна. Джоанна уронила бокал на целый ворох белья, который еще недавно выгрузили из кареты. Затем Хоуп ловко поддел рукой подол ее платья и задрал его чуть выше талии, она тут же принялась суетливо, рывками стягивать одеяние через голову. Он отступил на шаг и воззрился на нее. Джоанна скинула платье, затем нижнюю рубаху, и тогда он подхватил ее на руки, легко удерживая ее стройное молодое тело, а она обхватила его торс ногами.

Держа ее на вытянутых руках, он двинулся к постели. Плотно сжав тонкие губы, она боялась выдать себя хотя бы малейшим звуком. Сомкнув ноги вокруг него, она все сильней и сильней прижимала его к своей груди. Хоуп хотел было назвать ее по имени, но никак не мог его вспомнить. Ему страстно хотелось одарить ее нежностью и лаской. Он гордился тем, с каким искусством и мастерством умел доставить женщинам наслаждение, и все его прежние пассии были очень благодарны ему за его старания. Но в отличие от всех прочих эта худая девушка с крепким телом ничего такого не желала. Она корчилась и изгибалась под ним в спазмах неудовлетворенной страсти, которая, казалось, поглотила все ее существо без остатка, так и не пробудив истинной чувственности. Даже ощутив, что он уже кончил, она продолжала неистово прижиматься к нему, вскидываясь и изгибаясь с энергичными стонами, и это вызывало в нем лишь что-то похожее на жалость. Хоуп постарался ее приласкать, однако она с неожиданной яростью отбросила прочь его руки, точно он причинил ей боль, и теперь никакие извинения не способны были загладить его вину. Как он и предполагал, она не смогла дать ему ни нежности, ни теплоты. Девушка лишь на мгновенье отстранилась от него, а затем снова вцепилась в него крепкими руками, пытаясь вновь заняться любовью. Однако Хоуп уже был не в настроении, он довольно жестко и с усилием отстранил ее разгоряченное тело от себя, она цеплялась за него, точно слепая, и ее истомленное лицо озарялось светом свечей.

Все обернулось совсем не так, как ему хотелось.

И все же он сам мысленно пообещал себе, что ни в коем случае не станет обращаться с ней плохо. Она лишь удовлетворяла свою похоть с ним, как он в свое время проделывал то же самое с другими. При всем том она могла бы проявить хоть чуточку больше теплоты к нему. Некоторое время Хоуп лежал рядом с ней, делая вид, будто все прошло самым лучшим образом, и когда она внезапно, одним неуловимым движением выскользнула из постели, натянув платье, он поблагодарил ее, пожелав спокойной ночи. Она же не ответила ему ни слова.

В душе его воцарилась опустошенность.

В полном одиночестве, при свете свечей, он недвижно лежал на своей кровати в гостинице «Голова королевы». Он прекрасно знал, что сам всему виной. Но осознание этой истины было лишено смысла, ибо исправить он ничего не мог. К тому же все его молитвы и покаяние перед Господом казались ему и вовсе бессмысленными, поскольку он и в будущем намеревался грешить, как грешил прежде. Он не сомневался, что если душа его и существует на самом деле, самое место ей в аду…

В былые времена он мог бы рассказать, как его отца прилюдно отстегали хлыстом перед воротами города и заковали в колодки только за то, что тот незаконным образом выловил лосося, и еще велели молиться за здоровье Лорда Н, чья милость спасла беднягу от заслуженного повешенья. Еще он мог бы поведать, как его мать, не вынеся такого унижения, собрала скудные пожитки и покинула дом, забрав с собой троих малолетних детей. И это паломничество в никуда стало для всей их семьи настоящим испытанием и кошмаром. Он не уставал благодарить Господа за то, что тогда ему уже минуло девять и он сумел сбежать, начав заботиться о себе сам.

Он поднялся и широко распахнул окно, впуская в комнату свежий ночной воздух. Городской шум постепенно затихал, но именно сейчас Хоупу хотелось услышать привычные звуки людской суеты, которые, точно надежный товарищ, сумели бы отвлечь его от мрачных мыслей.

На секунду у него даже возникло желание выйти на улицу, присоединившись к любителям лунных ночей. Сейчас небо казалось даже живописней, нежели вечером, во время заката. Над горами нависла яркая гигантская, величественная луна, будто бы оказывая честь своим визитом и всему этому краю, и маленькому городку. Дома отбрасывали на землю отчетливые черные тени; на гребнях дальних холмов Хоуп видел белые линии новых стен, которые паутиной окутывали все высокогорье; откуда-то с самого берега озера до его слуха донесся одинокий вскрик, резкий, точно пистолетный выстрел.

Именно такой «Хоуп» больше всего и беспокоил его. Он нашел зеркало, по обе стороны от него поставил зажженные свечи и, как был, совершенной нагой, сел перед ним, вглядываясь в собственное отражение. Капельки пота постепенно высыхали под порывами ночного ветра, проникавшего через открытое окно. Александр Август! Какой тяжелый груз надежд возложил отец на его плечи, назвав сына такими именами! Почтенный! Кем почитаемый и за что? Это «почтенный» открывает все двери. Будучи «почтенным», он осмеливался приблизиться к мисс д'Арси, которая и взгляда бы не бросила в сторону какого-нибудь торговца или ремесленника, и уж ни за что бы не обратила внимания на обычного человека, чем бы он там ни занимался и каким бы праведным при этом ни был. Имея чин полковника и исполняя обязанности члена парламента, он никому не позволит встать у себя на пути. Все эти титулы, точно шутовские погремушки, передававшиеся по наследству, купленные или добытые противозаконным путем, не требовали ни добродетелей, ни талантов, однако в немалой степени приветствовались и находили одобрение в обществе… Он и сам жаждал принадлежать этому аристократическому кругу, править, получать взятки, обогащаться, укреплять собственное положение среди той маленькой части дворянства, которая сумела избежать революции, — он хотел находиться на самой вершине. И не испытывал на этот счет ни малейших сомнений…

И еще, этой лихорадочной ночью… он пристально вглядывался в крупную, красивой формы голову, он смотрел на нее до тех пор, пока она не превратилась в какой-то незнакомый предмет. Будто бы вырубленная из камня, она смотрела на него с другого конца комнаты, и этот совершенно бесплотный образ в зеркале вдруг стал более живым и настоящим, нежели его собственная плоть. Почему наслаждение женским телом не приносило ему ни малейшего облегчения? И отчего его совершенно не радовали собственные амбиции, планы на будущее, размышления о здоровье и успехе?

И именно этот самый Хоуп вмешался в его мысли и чувства. Он не мог выносить избалованного и изнеженного младшего сына графа Хоуптона. Он презирал ту легкость, с какой фортуна теперь предоставляла ему возможности одну за другой, те самые возможности, о которых человек низкого происхождения и мечтать бы не смел. Но он был связан с Хоупом и должен быть терпимым к нему. Потерять полковника значило гораздо больше, нежели потерять самого себя: все равно что упустить единственный внезапно подвернувшийся ему шанс начать жить той самой жизнью, к которой он так страстно стремился все это время.