Богатство кассира Спеванкевича - Анджей Струг

На этот раз ангел принял облик юноши, который неслышными шагами, на резиновых подошвах, появился откуда-то из-за спины, заглянул ему в глаза и приподнял панаму с алой ленточкой. Кассир перестал рыдать и остановился как вкопанный.

— Пожалуйста, извините…

Открытая благожелательная улыбка, блеск белых зубов проникли в мрачную душу кассира, как луч надежды. Спеванкевич ни о чем не спрашивал и даже не удивлялся. Доверие к юноше росло, как вода в половодье, — Спеванкевич готов был уже открыть ему все тайны, рассказать всю свою жизнь, как тогда дворнику… Но ниспосланный провидением юноша и без того, видно, читал в его душе, к тому же этого юношу он как будто знал…

— Я понимаю ваше положение и, если я колебался из вполне понятной деликатности, то, видя, что с вами творится, я должен был протянуть вам руку…

Этот симпатичный юноша решительно взял Спеванкевича под руку и, не дав ему опомниться, торопливо и взволнованно заговорил. С первых же слов кассир обратился в слух и безропотно пошел туда, куда повел его незнакомец.

— …и это, представьте, еще не все! Но пусть они друг на друга доносят, пусть пыряют друг друга ножом, эти банды обезвредят себя взаимно, предоставим их собственной судьбе. По-настоящему опасна для нашего дела одна только Блайман. Вот, скажу вам, шельма! Не сердитесь, выслушайте меня спокойно… Эта рыжая водит за нос обе банды и пляшет между ними, как на канате, у нее собственный план и свои люди, которых, несмотря на все наши старания, мы так и не выследили. В этой комбинации вам отведена роль жертвы. Вы, разумеется, погибнете, вас прирежут, но и это еще не все. Ваши останки не будут преданы освященной земле, их разбросают по городу и по его предместьям, отдельно руки, ноги, голова… Само же туловище положат в корзину и отправят экстра-почтой… Да, да! Ваше тело не будет закопано в подвале на Смочей, как предполагалось вначале, потому что квартира, попросту сказать, «хата» Блайман, обнаружена одной темной личностью, темней уже не придумаешь — профессиональный бандит, из-под Лодзи… Убийство и расчленение вашей персоны взял на себя некий Янек Житко, находящийся в рабской зависимости от хозяйки «Дармополя», она в курсе всех его делишек, за которые ускоренным судопроизводством можно было бы приговорить его к смертной казни, наверно, не меньше пяти раз. Знаю, неприятно вам слушать, как я изобличаю особу, к которой вы питаете такие чувства, которой доверяете, но лучше узнать правду сегодня вечером, чем завтра утром, когда будет слишком поздно. Впрочем, если враги составили против вас ужасный заговор, то ваши друзья не дремали! Мы с отцом как порядочные люди решили не отпускать на верную гибель столь почтенного человека, протянуть вам руку помощи и вырвать из лап разбойников. Больше того, мы поможем вам осуществить ваш великий план. Мы сделаем это во имя идеи, как блюстители общественной морали, чье призвание — бороться со злом на польской земле. Потом, когда все наилучшим образом устроится — в это мы с отцом вложим всю нашу энергию, — вы лично решите, каким образом и в какой мере угодно вам будет проявить свою признательность, если таковой мы вообще заслуживаем… Но только потом, после всего, глубокоуважаемый!..

Кассир шел и слушал словно в прострации. «Мы с отцом» — это были позавчерашние посетители «Дармополя». Спеванкевич уже понял, что юноша живой и настоящий, смысл его речи был тоже ясен, но сверхъестественным и непостижимым казалось ему одно обстоятельство: его собственное поведение в этом деле. Он ничему не дивился, ничего не страшился и шел, даже не спросив, куда ведет его незнакомец… Его занимало только продолжение этой истории, но о последствиях он не думал. Его доверие к юноше-провожатому лишь возрастало. Спеванкевича обезоружила его предупредительность, свидетельствующая о прекрасном воспитании. Отец, конечно, джентльмен с головы до пят. Да, но разве… Разве не ясно, что они — участники какой-то новой, третьей по счету банды? Ну и что из этого? То есть как «что из этого»? Так ведь они заманивают его в новую западню!

Спеванкевич наблюдал некоторое время за собой как бы со стороны, что случается во сне, пока мы не ощутим, что это сон. Сделав еще шагов тридцать, он бросил и это, лениво и бездумно отдался течению событий. Казалось, он таял в невыразимо приятном тепле… Было это похоже на легкую дремоту, какая предшествует полному забытью. По-видимому, непонятное молчание и апатия обеспокоили молодого человека. Он смолк и остановился.

— Послушайте… — сказал он, чуть понизив бархатный голос.

— Что? — встрепенулся кассир.

— Как вы к этому относитесь?.. Разрешите вам кое-что пояснить… Я понимаю, вы нас не знаете, и потому, разумеется, задумались… Может быть…

— Что вы, что вы!.. Мне очень нужен толковый совет, и я думаю, ваш достойный батюшка…

— Как раз к нему-то мы и идем! Разве б смел я иначе… Ведь я ж понимаю: рядом с вами я щенок… Какую могу я вам дать гарантию. Но папа…

Слова юноши лились без задержки, и голос дрожал от восторга. Они прибавили шагу и совершенно неожиданно для кассира очутились в Лешне, где-то на Кармелитской улице.

— Папа имеет честь просить вас на скромный ужин…

Известие об ужине приятно удивило Спеванкевича. Он был страшно голоден, но почувствовал это только сейчас, на пороге скромного ресторанчика. Вплывая в густую атмосферу вкусных запахов, исходивших от уставленной тарелками стойки, он ощутил слабость в ногах, неутолимую жажду и голод. Его провели через два крохотных зала, где за кружкой пива в сизом дыму коротали досуг второразрядные посетители, и как-то незаметно, через боковую дверь, препроводили в уютный светленький кабинетик. С дивана тотчас поднялся, приветствуя его, знакомый уже толстяк (тот самый, из «Дармополя»), похожий на владельца двух-трех одноконных пролеток, на хозяина угольного склада с окраины, на подрядчика, который мостит улицы и производит земляные работы — во взгляде благородство, независимость и самоуважение. Добродушно, по-старопольски, но без намека на непрошеную фамильярность, через стол, уже накрытый для ужина, он протянул кассиру обе руки.

— Пан кассир был так любезен… — начал молодой человек с прямодушной улыбкой, любуясь, как отец и гость здороваются друг с другом.

— Вот и хорошо! Очень хорошо! Слава богу, что вы решились. А то было похоже, что… Впрочем, неважно, чтоб их всех черти взяли… Мы, пан кассир, всю эту мразь вокруг пальца обведем да еще по рукам-ногам свяжем. Ха-ха-ха… А наше дельце — заранее вам скажу, — оно уже как бы обтяпано. Готово, и все тут. Рад оказанной чести… Договориться мы, конечно, договоримся, поскольку уже познакомились… Но о деле потом… Тадя, шевелись, мальчик, пусть подают! Ах, до чего же трудно порядочным людям встретиться друг с другом… Редко это, очень редко бывает, но зато если случится, человек начинает надеяться и верить! Разве нынче в Польше можно кому-нибудь верить? Всюду накипь, сброд… Ни чести, ни совести у людей, слова не держат, обманывают… У кого власть и сила, те мелкоте пример подают. Взять хотя бы наши банки! Вам это дело знакомо, но и я тоже кое в чем разбираюсь. Вот уж истинно воровской притон, да что я говорю: притон-крепость! В Польше на них управы нет, их закон защищает! Хоть я человек простой и философию не изучал — мой Тадя на втором курсе правоведения, а младший, Леонек, в шестом классе, ксендзом хочет быть, — но я, знаете ли, считаю, что у нас, людей труда и долга, такое же право на эти нечистым путем нажитые деньги, как у всякого порядочного гражданина. Общество имеет право воскликнуть: «Эй, отдавай — это наше!» Но раз оно молчит, разве мы допустим, чтоб зов его был гласом вопиющего в пустыне? Ни за что на свете! И вот, говорю я вам, должен сыскаться кто-то такой, кто об этом, если можно так выразиться, громко крикнет или, иначе сказать, для примера и для науки, не поленится протянуть руку с моральным, позвольте так выразиться, мандатом, а если еще удачно ухватится, да в пору что вытянет, — но во имя общества, я это подчеркиваю — так что из того? На здоровье! Вот вам моя честная философия и никакой другой мне не надо… Вам что, милостивый государь, сливовицы или чистой?

— Чистой, — поспешно отозвался кассир. Это было первое, что он произнес.

После ужина, который затянулся до двенадцати, оба пожелали проводить дорогого гостя до самого дома. Но кассир заметил, что сегодня, в канун великого дня, нужно соблюдать крайнюю осторожность, так как неизвестно, что затевают соперники. Оба согласились; с Мияновским-отцом Спеванкевич даже расцеловался. Кассир вышел из ресторанчика через заднюю дверь и, пройдя двор, очутился на темной пустынной улице. Лишь теперь, в одиночестве, он получил возможность спокойно поразмыслить над происходящим. Состояние нервного напряжения, больше того, какого-то внутреннего разлада, в котором он пребывал в начале встречи, исчезло после двух-трех рюмок. Совладав с собой, деловито и спокойно вошел он в свою трудную роль. В лице этих людей он обрел столь незаурядных и — взвесив хорошенько все обстоятельства общего их предприятия — прямо-таки неоценимых союзников, что едва ли не сразу они и решили все это дело, простое, впрочем, и ясное, когда ведешь разговор с такими людьми. Немного поторговались, что было, однако, неизбежно при всяком серьезном соглашении, но вполне пристойно, как коммерческие партнеры, и сошлись в конце концов на одной четверти от выручки — сумма, которая должна быть выплачена в пути, поскольку Мияновский-отец взял на себя обязательство проводить кассира до самой границы — «как же я пущу дорогого нашего друга прямо в лапы к таможенникам?» — и помочь ему, прибегнув к своим связям на той и на этой стороне — «ах, кем только бывать не приходилось, и агентом торгово-импортной фирмы Моеса и Лакса на границе…». Короче, успех был обеспечен. Сроком определили послезавтрашний день, двадцать четвертое июня, когда в кассу ожидается самый большой приток долларов. Завтра надлежало во что бы то ни стало проведать Аду, чтоб усыпить подозрения, а на случай, если та или другая банда спугнет ее из «Дармополя» или даже — что отнюдь не исключено — прикончит этот громила из Лодзи по кличке «Хип», Тадя хорошенько все наперед разузнает и сообщит ему прямо в банк в служебное время…