Русско-литовская знать XV–XVII вв. Источниковедение. Генеалогия. Геральдика - Маргарита Бычкова

Самые ранние выезды из Польши указаны в легендах Кикиных (30) и Поскочиных (22). Логин, предок Кикиных, и Петр Поскоча, по легенде, дед основателя Ферапонтова монастыря, выехали к Дмитрию Донскому от Ягайло. На службу к Василию Темному приехали Архип Буникевский, предок Буниных и Майковых (98), и Александр Клокачский, родоначальник Клокачевых (34). К Ивану III пришли служить предки Головкиных (123)[288], Коробкиных (132), Баклановских (94)[289]. Предок Крекшиных (127) Лукьян был взят в плен под Смоленском в 1514 г. К Василию III выехали также Волоцкие (51), Вороновы (137), которые тут же были испомещены в Новгороде.

Близнаковы (100) записали, что не помнят, когда их предок Оникон выехал к Василию Ивановичу, а грамоты сгорели.

В деле Грушецких (61) есть выписки из польской родословной книги о происхождении их герба.

Особняком стоят легенды о выезде из Свейского государства предка Евских (26) Филипуса; грека Константина – предка Комсиных – к Дмитрию Донскому (126, 129), братьев Кашкиных (111) с Софьей Палеолог, а также Узлы мурзы Ягоровича, предка Кафтыревых (91), в 1241 г. из Кафы. Егуповы-Черкаские приехали «с гор служить Ивану Васильевичу» (117).

Фантастическую легенду придумали себе Блудовы (29), записавшись потомками Блуда, известного по летописям с 973 г. воеводы князя Ярополка Святославича. При образовании его имени – Ивещей Блуд – в легенде использован летописный текст; до XIV в. потомки Блуда в росписи не записаны, а с XIV в. Блудовы – суздальские помещики.

Красочна легенда Елагиных (145): их родоначальник Елагоний приехал с крестоносцами в Литву, а позднее поселился в Ладоге. В Тысячной книге 1550 г. Елагины записаны помещиками Водской пятины.

Обзор родословных легенд XVII в. позволяет сделать ряд выводов. В отличие от родословий XVI в., когда все занесенные в книги роды имели легенду о выезде, в XVII в. часть семей легенд не дала. Это может говорить о том, что в XVII в. сам факт службы великим князьям был признаком древности и определенной знатности семьи. Родословные легенды XVI в. в поздних росписях остались без изменений, что, очевидно, подтверждает авторитет родословных документов XVI в. Об этой авторитетности может свидетельствовать и факт заимствования чужих легенд (Ласкиревых, Глинских) из книг XVI в.

Основная масса легенд, впервые записанных в росписях XVII в., строится по образцу легенд боярских родов XVI в. Они кратки и, кроме имени родоначальника, времени выезда и полученных им пожалований, не содержат никаких сведений. Перечень стран, из которых выехали родоначальники, также в принципе совпадает с записями XVI в. Очевидно, генеалогические традиции XVI в. были еще достаточно устойчивыми. Новым в родословных легендах являются отсылки на польские родословные книги, подтверждающие достоверность происхождения семей (Грушецкие, Елагины, Клокачевы, Корбышевы).

Если легенды о выезде из «Немец», Литвы, Польши не всегда связаны с конкретными событиями, известными по другим источникам, кроме известия о взятии Смоленска или о выезде князя Свидригайло, то легенды о выезде из Крыма и Золотой Орды, как правило, отталкиваются от событий, известных по летописям и связанных с деятельностью крымских и ордынских мурз и царевичей.

В родословных росписях ни разу не встретились фантастические легенды, о которых часто писали в генеалогической литературе. Наиболее яркий пример – легенда Супоневых, которые, используя подлинные родословия и разряды, создали сборник, подтверждающий их происхождение[290]. В их легенде как предки записаны испанские и итальянские короли, и вся она выглядит приключенческой повестью XVII в. На абсурдных фактах построены легенды Челищевых (их предок был якобы убит «из пушки в чело» на Куликовом поле, что и дало начало фамилии), Мышецких, которые помещены в отдельных рукописях родословных книг второй половины XVII в. Ничего подобного в официальных росписях не встречено. Наиболее близка к таким росписям легенда Блудовых, где использован летописный рассказ Х в., но фантастические детали в ней отсутствуют.

Очевидно, история отдельных семей и генеалогические традиции в XVII в. были таковы, что использование недостоверных легенд в официальных документах было невозможно. Еще Н. П. Лихачев, разбирая родословную легенду Сатиных, предположил, что «Сатины, как и некоторые другие фамилии…, приготовили несколько росписей и подали в приказ ту, которая казалась наиболее вероятной»[291].

Сведения о социальном составе семей, подавших росписи, раскрывают записанные в них известия о службе и земельных владениях. В этих записях нет какой-либо системы, каждая семья заносила в росписи то, что знала и считала возможным сообщить. В отличие от родословий XVI в. в росписях часто встречаются отсылки на разряды, грамоты и другие документы. Иногда круг сведений, помещенных в росписи, совпадает с кругом известий из приложенных к росписям документов.

Никаких записей о службе и земельных владениях нет в 24 росписях.

Новым для родословий XVII в. является ссылка на Тысячную книгу 1550 г. и Дворовую тетрадь 50-х годов XVI в. как на источник, подтверждающий родовитость. Тысячники упомянуты в росписях Волоховых, Болтиных, Елагиных, Карауловых, Кафтыревых, Кикиных. Все записанные здесь лица есть в Тысячной книге, кроме Пимина Михайлова Елагина; в 1550 г. был записан лишь его брат Федор. В одной росписи Баскаковых приведены «фальшивые» тысячники Алексей, Иван, Федор Петровы. Баскаковы в Тысячной книге имеют другие имена. На Дворовую тетрадь ссылаются Блудовы, Бухваловы, Козловы, все их известия подтверждаются текстом Дворовой тетради. Эти записи единичные, но они позволяют связать сведения источников XVI в. с определенными семьями и уточнить социальный состав тысячников, круг семей, привлекавшихся при реформах 50-х годов XVI в.

Кроме отсылок на Тысячную книгу, в росписях есть упоминания о писцо-вой книге Дмитрия Китаева, составленной, очевидно, в конце XV в. (росписи Григоровых, Кузьминых, Савеловых и др.). Это принципиально новое явление по сравнению с родословиями XVI в. Книга Дмитрия Китаева связана с переселениями, происходившими в Новгородской земле в конце XV в. после присоединения Новгорода к Москве. Для родословий XVI в. упоминание о записи в книгу Дмитрия Китаева было признаком неродовитости, отказа от службы в Москве. Очевидно, к концу XVII в. главным признаком родословий стал сам факт древности службы, а не места службы. В этом случае отсылка к книге Дмитрия Китаева доказывала, что семья известна с конца XV в.

Если обратиться к упоминаниям земельных владений – сведения о том, где получили земли предки, перешедшие на службу в Москву, или просто уездов, где находились поместья, то первое место здесь занимает Новгород. Ряд записей, как уже отмечалось, связан с переселениями конца XV в., часть – со службой в Новгороде в XVI в. В пяти росписях есть известия о службе в уделах – Дмитров, Старица, Волоцк. Эти упоминания важны тем, что средняя (не боярская) прослойка удельных дворов по родословным книгам XVI в. неизвестна. Ветви семей, служившие в уделах, в них не записывались даже в том случае, когда часть лиц была связана службой с Москвой и общая роспись рода попадала в родословные книги. О семьях, служивших только в уделах и не имевших своих представителей при великокняжеском дворе, мы из генеалогических документов XVI в. ничего не знаем.

Росписи XVII в. тем более ценны, что в них есть записи, каким именно удельным князьям служили те или иные лица, есть в них и уникальные сведения об обмене дворов московского и старицкого князей в годы опричнины. Об этом обмене есть сведения в летописях, частично круг лиц, перешедших на службу в Москву, можно реконструировать по разрядным книгам, но такая реконструкция в силу специфики самих источников относится к боярской прослойке; об обмене служилых людей из других источников неизвестно.

Часть семей, подавших росписи XVII в., – вотчинники Вязьмы, Козельска, Ржева; эти земли связаны с переселениями из Литвы. Три семьи из числа таких землевладельцев записали своих предков выехавшими из Литвы и Польши.

Упомянуты в росписях и владения семей, издавна служивших в Москве, Рязани, Суздале, Костроме.

Все эти записи относятся к известиям о родовых гнездах, но, кроме них, в росписях есть упоминания о других земельных владениях, как правило, подтвержденные грамотами. Эти сведения позволяют проследить размещение помещиков, членов одной семьи. Кроме того, мы имеем здесь дело с росписями семей, не попавших в родословные книги XVI в., именно эти записи и содержащие их росписи позволяют связать сведения актов XVI в. и отнести их к определенной семье.

Группа известий росписей связана непосредственно со службой при московском дворе. Чаще всего это известия об участии в различных войнах и сражениях XVI в., но есть и записи о занятии определенных должностей при московских князьях. Среди уникальных известий следует отметить упоминание о службе в Опричном дворе Тимофея Ларионова Бунина (98. Л. 3), неизвестное по другим источникам.