Сокровища Сьерра-Мадре - Б. Травен

— Но ведь все это самообман и суеверие, — перебил его Доббс.

— Не скажи, — возразил старик. — Заставь себя поверить, и не будет никакого самообмана. Я просто рассказываю вам историю, невыдуманную и неприукрашенную.

Произошла эта история больше ста пятидесяти лет назад, примерно во времена американской революции. Неподалеку от Нуакаля жил некий Агила, зажиточный индеец, родом из вождей племени чирикануа. Ему принадлежала богатая ферма. Ветвь его рода осела в тамошних местах и в земледелии обрела больше радости и земных благ, чем в вечных набегах и стычках с испанцами. Одна печаль терзала сердце вождя: его единственный сын, наследник и продолжатель рода, был слеп. В былые времена сына убили бы; но с тех пор как род стал вести оседлый образ жизни и его семьи стали признавать христианство, сердца родовой знати смягчились.

Как-то бродячий монах-проповедник, испивший уже до последней капли чашу щедрот вождя, посоветовал несчастному отцу совершить вместе с женой и сыном паломничество к многомилостивой богоматери Гваделупской и не поскупиться на приношения, потому что в этом отношении богоматерь весьма ранима, и она сумеет по достоинству оценить значимость приносимой жертвы.

Вождь оставил ферму на попечение своего дядюшки и отправился в путь. Он не имел права ехать ни верхом, ни в повозке, и огромное расстояние почти в две тысячи километров прошел с женой и сыном пешком, останавливаясь в каждой попадавшейся по дороге церкви, чтобы вознести триста молитв «Аве, Мария!» и пожертвовать какое-то количество свечек и серебряных монеток.

Наконец он попал в Мехико, где после многочасовых молитв и стенаний в соборе и начался заключительный этап его паломничества. От собора до чудотворной иконы матери Гваделупской — пять километров. И эти пять километров ему, жене и сыну пришлось проползти на коленях, причем каждый держал в руках по горящей свечке, которая не должна была погаснуть, несмотря на дождь и порывистый ветер. Если одна из них догорала, необходимо было своевременно заменить ее новой, освященной и стоившей поэтому дороже обыкновенной.

Опустошенные, совсем без сил подошли они к подножию Керрито де Тепеякака, того самого холма, на котором в 1531 году матерь божья трижды явилась Хуану Диего, индейцу из племени коутлатогуа, а потом оставила свое изображение в его айате, накидке. Здесь они три дня и три ночи простояли на коленях, молясь и взывая к богоматери. Вождь пообещал пожертвовать церкви свой скот и весь урожай этого года, если матерь божья поможет ему в беде. Но чуда не случилось. Тогда он по совету монаха пообещал отдать церкви все, чем обладает: и ферму, и все свое имущество в придачу, лишь бы матерь божья даровала сыну зрение.

И опять чуда не произошло. Тогда вождь, усомнившись во всесилии богоматери Гваделупской в частности и во всесилии христианской религии вообще, сказал, что пойдет к колдунам своего племени, которые не раз доказывали его предкам волшебную и целительную силу древних индейских богов.

Монахи запретили ему богохульствовать и пригрозили, что на его семью падут еще более страшные кары, если он не перестанет высказывать свои сомнения. Ему сказали, что он один во всем виноват. Дескать, всемилостивейшая матерь божья знает, что он во время паломничества совершил немало ошибок — обошел стороной одну из церквей; молясь, нарочно ошибался в счете, чтобы скорее завершить молитву; ел в неурочное время; несколько раз по утрам пил воду, не преклонив предварительно колени и не помолившись. Вождь в конце концов согласился, что однажды прочитал «Аве, Мария!» не триста, а лишь двести восемьдесят раз, потому что ему трудно вести такой сложный счет. Потом монахи сказали, что во время исповеди вождь наверняка утаил какие-то свои грехи, ибо матерь божья всегда помогала в беде тем, кто этого заслуживал. Поэтому придется ему через полгода паломничество повторить.

Наверное, это требование показалось вождю чрезмерным, или же — думается, это больше всего похоже на правду, — он потерял веру в волшебную силу изображения богоматери. Как бы там ни было, вождь вернулся в Мехико, навел в городе справки о врачах, и ему назвали дом некоего дона Мануэля Родригеса. Дон Мануэль был знаменитым испанским врачом, но человеком, к сожалению, очень жадным и властолюбивым. Обследовав мальчика, врач объявил отцу, что, вполне возможно, сумеет даровать ему зрение. А чем индеец с ним расплатится?

Вождь сказал, что у него есть ферма и много скота. Однако же это не деньги, ответил ему дон Мануэль, а ему нужны именно деньги, много денег. И тогда вождь пообещал, что если дон Мануэль даст его сыну зрение, он сделает врача самым богатым человеком в Новой Испании.

— Мне известна богатая золотая и серебряная шахта, — сказал ему вождь. — И когда мой сын сможет видеть, я покажу ее вам.

И они заключили жестокое соглашение, по которому дон Мануэль имел право лишить ребенка зрения, если шахта не существует или принадлежит уже кому-то другому.

Дон Мануэль взялся за дело и целых два месяца оперировал мальчика, запустив остальных пациентов, в том числе и больного тайного советника вице-короля. Через два месяца у мальчика было зрение орла, и дон Мануэль объяснил вождю, что это навсегда. Он-то не обманул.

Радость вождя не знала границ, его благодарность исходила из чистого сердца.

— Теперь я докажу тебе, дон Мануэль, что не обманул тебя, — ответил он, когда врач спросил о вознаграждении. — Шахта принадлежала моей семье. Когда пришли испанцы, мой предок засыпал ее, потому что не желал появления испанцев в наших местах, — мы ненавидели испанцев и знали, что белые любят золото и серебро больше, чем сына господня. Но нас предали; пришли испанцы и, пытая предка и его жену, вырвали у них языки. И хотя рот переполнился кровью, а от боли можно было лишиться разума, он только рассмеялся испанцам в лицо, и шахта им не досталась. Потом мой предок начертал на песке несколько знаков, и смысл их его сын передал своему сыну, и так далее, пока он не дошел до меня: если какой-то человек окажет тебе, твоей семье или твоему роду услугу, которую не пожелал оказать ни наш украшенный перьями бог, ни нимбоносящий бог белого народа, — отдай сокровища этому человеку, пусть они принадлежат ему. Вот почему шахта отныне принадлежит тебе, дон Мануэль. Я укажу тебе путь, по которому ты пойдешь через три месяца.

После того, как дон Мануэль завершил дела в Мехико, он со своей женой Марией отправился в долгий и утомительный путь в Гуакаль. Разыскал там вождя, и его приняли с таким теплом, с каким и родного брата не встречают.

— По дороге я думал о том, — сказал дон Мануэль гостеприимному хозяину, — что ты довольно странный человек. Почему ты сам не разрабатываешь эту шахту, Агила? Тогда тебе было бы достаточно заплатить мне сто тысяч золотых гульденов, и я выполнил бы твою просьбу.