Аполлинария Суслова - Людмила Ивановна Сараскина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гроссман Л. П. Путь Достоевского. С. 145–146.
Эта поездка вдвоем с любимой женщиной, еще полной переживаниями прошлого, но невольно поддающейся и чувству красоты природы, и очарованию памятников искусства, была для Достоевского и мукой и радостью. В Сусловой пробуждается новый прилив жизни, чувство благодарности, чуть-чуть жалости, и прежняя любовь берет свое. Достоевский выходит из неестественного положения «друга и брата». Но между ними залегла глубокая трещина, которая чем дальше, тем больше дает себя знать.
У Сусловой от поры до времени прорывается еще не изжитое чувство страсти, пробужденное любовью доктора, а у Достоевского – чувство ревности к этому прошлому и боязнь всякой новой встречи на пути Сусловой. Все путешествие проходит в приливах и отливах любви, но в конечном результате новое сближение с Достоевским оставляет в душе Сусловой осадок, в котором вначале она сама не умеет разобраться.
Бем А. Л. «Игрок» Достоевского (В свете новых биографических данных). С. 382.
И вот, в течение этих нескольких месяцев, трех или четырех, которые Суслова провела в Париже без Достоевского, зажглось в ее душе новое чувство, яркое и молодое, захватило ее с такой внезапностью и разожглось такой слепой страстью, что без всяких размышлений о будущем, со слабой уверенностью и в настоящем, не рассуждая и не взвешивая последствий, она отдала свое сердце и всю себя человеку чуждой среды и племени (он был родом испанец – по имени Сальвадор, студент медиц. факультета).
И здесь мы опять скажем: только этим бегством от самой себя, этим состоянием как бы одержимости идеей – скорее и бесповоротнее и как можно дальше оттолкнуться от только что пережитого – нужно объяснить эту быстро вспыхнувшую в ее душе страсть, которая вскоре превратилась в настоящую, глубокую любовь, ставшую, быть может, единственной любовью в ее жизни. Или: душа-то ее, после Петерб. периода, не была уже не юной и не чистой? От любви мрачной, «размеренной и методической», бросилась она к любви молодой и яркой – пусть человека элементарно не сложного, ничем не одаренного, но, быть может, пленительного именно этой простотой своей, душевным своим здоровьем.
Долинин А. С. Достоевский и Суслова. С. 181.
Дневник Сусловой открывается как раз в момент приближающейся развязки: в летние месяцы, проведенные ею в Париже в 1863 г., Суслова переживает новое увлечение – она любит не то студента, не то начинающего врача, испанца Сальвадора. Это реакция после мучительных месяцев близости с Достоевским. Сальвадор – натура примитивная, решительно ничем не осложненная. Это один из тех «европейцев», которые давно выработали себе форму внешних приличий, тот бездушный лоск цивилизации, который так возмущает Достоевского. Для Сальвадора связь с пылкой русской девушкой приятна, но не требует с его стороны никакой жертвенности. Он на эти вещи смотрит просто. Но не так просто посмотрела на связь с ним Суслова.
Соболев Ю. Подруга Достоевского // Прожектор. 1928. № 19. С. 20.
Достоевского она воспринимала очень сложно. Он одновременно должен был являться ей: в сиянии высшего идеала и тяжелой, мутной, чувственной своей стороной. Ее душа не могла совместить этих непримиримых противоречий, и тем мучительнее была для нее, как женщины, обида, что эту обиду наносил ей он, «сияющий», и меркнул свет перед черными тенями, от него же исходившими, и это было невыносимо. А здесь простым и ясным, элементарно сильным было ее чувство; оттого оно и казалось вначале таким полным и радостным. Но мы имеем основание сказать сейчас же, что, очевидно, только в самом начале казалось оно таким: не была бы Суслова натурой столь исключительно сложной и многосторонне противоречивой, если б была одна только радость. И как в Петерб. период с Достоевским, это новое чувство стало приносить с собою мучения еще тогда, когда оно ничем не омрачалось, когда еще не было никаких признаков охлаждения с его стороны. Через год, ретроспективно переживая это время, Суслова воспроизводит в своем дневнике свое душевное состояние в те ночи, когда вдруг просыпалась, в ужасе припоминала происшедшее днем, бегала по комнате и плакала. Был ужас в том, что снова увидела лик зверя. Повторение того, что раз уже оттолкнуло ее от себя.
И вот ждало ее еще горшее разочарование, когда чувственность, ничем не осложненная, – мы говорим про него, про Сальвадора, – оказалась очень скоро удовлетворенной. Дневник ее с этого момента и открывается, когда она стала улавливать с его стороны эти признаки охлаждения со всеми обычными для среднего, пошловатого человека увертками, мелкой ложью, прикрываемой искусственными ласками, если любящая начинает тревожиться, что-то подозревая. И в это-то время все ближе и ближе надвигалась встреча с Достоевским. Она ясно представляла себе, как будет мучиться он, узнав все то, что было пережито ею в его отсутствие. Жалела Достоевского, боялась встречи с ним, принимала меры, чтобы этой встречи не было, и в то же время – все же ждала его в этом огромном, чужом и блудном городе; ждала, пожалуй, как единственного близкого человека, который может ей помочь в этом все более и более запутывающемся положении ее.
Долинин А. С. Достоевский и Суслова. С. 182.
19 августа, среда
Была у Сальвадора[31]. Он начал меня спрашивать, что я делала, думала ли о нем. Я сказала ему, что накануне припоминала стихи: «Выводи на дорогу»[32]. Он просил меня сказать, что это за стихи. Я ему сказала смысл. Это ему понравилось. Он был вял сначала; я спросила, что он, верно, много работал. И угадала. Но несмотря на это, было еще что-то у него, хоть он и уверял меня, что это состояние обыкновенное у него. Он мне сказал, что имеет неприятные дела со своим зятем из-за денег. Этот зять что-то вроде опекуна, отца у Сальвадора, что ему придется ехать в А[мерику]. Хотя я этого и ожидала, но он меня поразил: чувства испуга и страдания, должно быть, ясно выразились на моем лице. Он поцеловал меня. Я закусила губы и сделала неимоверное усилие, чтобы не зарыдать. Он целовал меня и говорил, что, верно, поедет ненадолго, а может быть, и навсегда, – прибавил он, когда я превозмогла себя и стала
