Журнал Наш Современник 2006 #11 - Журнал Современник

Убыль населения наблюдается не только у русских, но и у всех прочих народов России (за исключением осетин), принадлежащих к православному культурному ареалу. Для карелов, коми, удмуртов, мордвы и других российских этносов, традиционно придерживавшихся православия, последствия демографической катастрофы оказались еще значительней, чем для русских. В то же время у всех без исключения мусульманских и буддистских народов России отмечался численный рост. Демографический кризис их попросту миновал. В ракурсе пафосных обличений военных действий федеральных властей в Чечне не раз в средствах массовой информации говорилось о геноциде чеченского народа. Вопреки данному посылу, статистика свидетельствует о возрастании численности чеченцев в России за межпереписной период в 1,5 раза. Количество ингушей за тот же временной отрезок возросло и вовсе — в 1,9 раза. Могут возразить, что мусульманские и буддистские народы России связаны, в отличие от русских, не с индустриально-урбанистической, а аграрно-сельской общественной инфраструктурой, а потому и сравнение с ними не представляется корректным. Однако, сопоставив демографические характеристики русского народа с обладающими сходными квалификационными потенциалами татарами и башкирами, обнаружим ту же тенденцию — увеличения (пусть и не столь стремительного, как у ингушей) численности мусульманских этносов, особо контрастно проявляющегося на фоне регрессирующих репродуктивных показателей соседствующих с ними в Поволжье и на Урале православных народов1.

Другим возражением может стать указание на преимущественно южные региональные рамки активного репродуктивного поведения населения. Специфика климата юга России определяет меньший объем потребительской корзины, а соответственно снижает уровень материальной зависимости многодетных семей. Однако рождаемость среди русских женщин, проживающих в национальных республиках южнороссийской периферии, оказывается опять-таки ниже, чем у представительниц автохтонных наций мусульманского или буддистского исповедания. Характерно, что она заметно повышается в случае замужества русской за представителем иноконфессиональной этнической общности.

Вопреки предположению о прямой климатологической зависимости репродуктивного поведения, существенный рост численности населения в постсоветский период наблюдается у языческих народов Дальнего Востока, Сибири и Севера. Тяжелые природные условия не стали для них принципиальным препятствием для многодетности. За межпереписной период численность манси возросла на 44,6%, хантов — на 30%, ительментов — на четверть и т.д. Причины такого возрастания заключаются не только в том, что принадлежность к коренным малочисленным народам предоставляет определенные преференции, ввиду чего некоторые этнические русские предпочитают записываться автохтонами. Более важным фактором демографической динамики у указанных народов является их ориентация на поведенческие стереотипы, базирующиеся на аксиологии рода. Средняя рождаемость у ненцев превышает отметку в три ребенка, фиксируя в этом отношении один из самых высоких показателей среди народов России (среди титульных народов РФ только чеченцы и ингуши имеют столь же высокие цифры репродуктивности). В диапазоне от 2,5 до 3 детей находится репродуктивная динамика долган, хантов, чукчей, эвенков и др. Показатели рождаемости мусульманских, буддистских и языческих народов России соотносятся, таким образом, с единым для них типом демографического воспроизводства2.

В то же время репродуктивное поведение у еврейских семей оказывается даже менее активным, чем у христианских. Уровень рождаемости у евреев является наихудшим среди всех народов России. И это при том, что еще в XIX веке показатели рождаемости у них были одними из самых высоких, опережая, к примеру, соответствующую демографическую статистику многих мусульманских народов. Сравнительно высокая рождаемость, в применении к эталонам западных стран, существует и в Израиле (общий коэффициент рождаемости — 21,7%), что явно диссонирует с характером репродуктивного поведения современных российских евреев. Следует предположить, что столь очевидные демографические различия определяются прежде всего статусом религии в системе общественных ценностей. Иудаизм, как известно, сакрализует многодетность и ориентирует верующих на активное воспроизводство. Распад замкнутой системы еврейских религиозных общин и десекуляризация жизни евреев в СССР (феномен безрелигиозного еврейства) незамедлительно привели к демографической инверсии. Напротив, закрепление особого статуса иудаизма в Израиле коррелируется с сохранением сравнительно высокой рождаемости у ортодоксальных израильских евреев.

Характерно, что у более молодой генерации еврейских женщин в сравнении с поколениями, ментально сформировавшимися в советский период, показатели репродуктивной ориентации несколько возрастают, будучи соотнесены с некоторой реанимацией роли иудейского религиозного воспитания. Следует, таким образом, предположить, что и у народов православного культурного ареала низкая репродуктивная активность определена прежде всего разрывом с традиционной системой ценностей. Следует ли говорить, что именно православие являлось основной мишенью атеистической пропаганды в СССР. Тем же этносам России, которые сохранили преемство религиозной традиции (мусульмане, буддисты, язычники), демографического кризиса удалось избежать1.

II. Недетерменированность демографического процесса: высокая репродуктивность и индустриальное общество

Историческая демография представляет широкую череду примеров, противоречащих концепту об индустриально-урбанистической обусловленности “современного типа воспроизводства”. Да и по логике данного предопределения современная деурбанизация Запада должна, казалось бы, несколько увеличить динамику рождаемости. Однако этого не происходит. Даже наоборот, тенденция снижения репродуктивной активности в последнее время здесь только возросла. Не отличаются многодетностью и проживающие за пределами урбанистической черты — в частности, в подмосковных высококомфортабельных коттеджах — семьи новой российской элиты.

Методика контрфактического моделирования основана, как известно, на оценке значения того или иного явления посредством его купирования. Чтобы оценить влияние на демографические показатели индустриально-урбанистической конъюнктуры, следует создать модель, максимально исключающую ее воздействие2. Деурбанизированные постиндустриальные анклавы (всевозможные элитные посёлки и пр.) как раз и предоставляют такую возможность. Констатация того, что демографические показатели в них существенно не изменились, может рассматриваться как доказательство отсутствия причинной связи между индустриально-урбанистическим укладом и уровнем рождаемости.

Ф р а н ц и я

Первой страной, исторически перешедшей к современному типу воспроизводства, являлась Франция. Устойчивая тенденция сокращения рождаемости наблюдалась там еще с XVIII века. “Французский демографический крест” обрел свою реальность задолго до “русского креста”. Однако по степени урбанизации Франция заметно отставала от других ведущих стран Запада. В 90-е годы XIX в., являющиеся периодом особо острого кризиса репродуктивности, доля городского населения страны составляла лишь 37,4%. Следовательно, урбанизация далеко не исчерпывала причин снижения демографической динамики. Процесс депопуляции во Франции коррелировался с “передовыми” форсированными темпами секуляризации французского общества.

Рубежный характер в смене репродуктивной парадигмы у французов восемнадцатого столетия не случаен. Он являлся отражением влияния на демографические процессы просветительской дехристианизации. Франция долгое время являлась своеобразным символом полового аморализма, разрушения семейных ценностей. Показательно, что сравнительно краткосрочный период выправления демографической ситуации приходится на период правления Наполеона III, характеризующийся попыткой реанимации консервативных приоритетов. Преодолеть положение аутсайдера в шкале коэффициента рождаемости Франции удалось лишь в ХХ столетии посредством многолетней активной демографической политики. На настоящее время по соответствующему показателю она находится выше большинства других стран Запада, подтверждая тем самым тезис о принципиальной возможности государства оказывать воздействие на демографические процессы1.

Ф а з ы д е м о г р а ф и ч е с к о г о н а д л о м а З а п а д а

Первая фаза всеобщего демографического надлома на Западе приходится на 1920-е годы. Данный феномен совершенно не синхронизируется с индустриально-урбанистическими процессами в западных странах, высшая точка которых была пройдена там существенно раньше. Зато двадцатые годы стали временем широкого импульсивного распространения материалистического миропонимания, атеистической пропаганды, аксиологии прагматизма. Репродуктивный кризис определялся, таким образом, парадигмой установившегося как на теоретическом, так и бытовом уровне материализма.