Почта святого Валентина - Михаил Нисенбаум
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Глобально — да, а в частностях…
— Всех частностей не предвидеть, Илья Константинович. Такие иногда повалятся частности, только успевай отпрыгивай. А мне искренне хочется, чтобы с вами ничего дурного не случилось.
Кресло зловеще скрипнуло. Мелькнувшая гримаса на лице Веденцова оказалась благодушной улыбкой, которая принесла ему столько денег и связей. Улыбнулся и Стемнин.
Скоро! Скоро он ее увидит!
12
В особняке, что в Малом Галерном переулке, дом одиннадцать, вещи потеряли покой, принялись встревоженно бродить с места на место. Там и здесь ловко сновали незнакомые тени. Праздник закладывали в каждый уголок дома, как взрывчатку. Жалюзи с окон исчезли, а на их месте заколыхалась многослойная парча занавесей, подобная пышным бальным юбкам. К уже имеющимся люстрам прибавились сотни светильников, лампионов, бра и подсвечников с уже установленными в них восковыми свечами.
Какие-то трубы, желоба, на каждом углу все спотыкались о ящики, рулоны, буксы проводов, доски. Муравьи-рабочие затерли, заслонили население «Почты».
А во вторник неизвестно откуда явился настоящий трубочист в траурном балахоне, с ядром на цепи и букетом причудливых щеток и ежиков. Он полдня грохотал по крыше, беспокоил потаенные пазухи дымоходов, скрывался по пояс в каминах, извлекая то кривую белую кость, то древнее осиное гнездо. К вечеру, собрав в совок остатки золы, трубочист разжег огонь в мраморном зеве главного камина (одного из трех), и с десяток почтальонов выстроилось вокруг пылающего очага. Розовый свет трепетно омолаживал лица, породненные теплом огня.
В среду в Малый Галерный медленно вползла длиннейшая фура, в чьей оцинкованной утробе сгинули столы, компьютеры, крутящиеся кресла и коробки с документами. Стоило хвосту этой махины скрыться за поворотом, тут же переулок стал наполняться грузовиками, грузовичками, пикапами и мотороллерами.
В садик вокруг дома вселились статуи из туфа цвета ореховой халвы: стройные богини, старые боги и атлеты с щербинами на лицах, танцующие цапли и любовники, завинченные страстным объятием, как бы приступом синхронного ревматизма. Статуи стыдливо прятались в кустах отцветшей сирени. У входа за аркой выросли альпийские горки с фонтанчиками и водопадами, причем каким-то чудом на них уже пестрели причудливые мхи и прочие фиалки.
Поток транспортных средств не пересыхал, и час за часом в особняк прибывали новые предметы: старинные кресла и столики на закрученных ножках, огромные аквариумы с покачивающимися рыбами, десятки экранов, закрывших плоской грудью стены на первом этаже.
Барабанная установка, кубы сабвуфферов, черные воронки динамиков на мониторах, небоскребы аппаратуры. Потом в четырех сапожках-«ситроенах» привезли фарфор, и десять невольниц, одетых в одинаковые зеленые блузы, крадучись пошли по дорожке, закусив губу от сосредоточенного напряжения. Самая первая на каждом шагу отдувала крашеную прядь со лба. Ковры, пестрые подушки, кальяны, фикусы и орхидеи, литавры, трубы, валторны и тромбоны в черных кофрах, золотая арфа, контрабас, чучело оленя с бирюзовыми стеклянными глазами, бильярдный стол и китайские бронзовые вазы.
Стемнин сидел на краешке музейного стула и думал, во что же нужно одеться, чтобы его не приняли в такой обстановке за чернорабочего.
В это время подъехал очередной фургон. Из кабины вышли трое крепких мужчин (у одного из них были золотой чуб и черные как деготь усы), отжали какие-то затворы, и вдруг начали двигаться чрезвычайно нежно и медленно: из фургона выкатилась клетка с маленькой тигрицей. Тигрица, совсем еще котенок, прижимала уши и недовольно постукивала по полу клетки мягким полосатым хвостом.
13
Что чувствует пуля, когда в ее свинцовую пятку вдруг впивается удар вспыхнувшей бризантной взрывчатки, когда она в тот же момент разрывает шеей душащий воротничок гильзы и, обиженно раскаляясь в шахте молниеносного воздуха, рвется к неведомой цели? Нельзя сказать, что выстрел был совсем уж неожиданным — на то, собственно, она и пуля. Но ровно за секунду до этого необратимого события она крепко спала в патроне, патрон — в барабане револьвера, и ее сон мог продолжаться вечно — в самом точном смысле слова.
Праздник на «Почте св. Валентина» выстрелил. И само немыслимое торжество это, и каждый отдельный момент его были частью выстрела, то есть стихийного и необратимого события, изменившего существующий порядок жизни на многие годы.
Метров за сто до особняка переулок был перегорожен невесть откуда взявшимся багряным канатом с пышными золотыми кистями.
Из арки полыхало розовым неоном, и полноводно впадал в небо курортный Гольфстрим струнных. Знаменитый камерный оркестр, где каждый музыкант — виртуоз, играл в саду среди яблонь, статуй и сиреней. И так удручающе сладко свивалось многозвучье, что московский сад сам собою обращался в приморский парк с тропическими запахами и предчувствием накатывающих волн. Не было Малого Галерного, не было Москвы, не было Путина, Государственной думы, не было ни взрывов, ни войн, и казалось, никогда уже не случится ни с кем ничего плохого, никто не заболеет, не состарится, не бросит другого, не умрет.
Стемнин не мог двинуться с места, ждал, когда доиграют серенаду, но надеялся, что она не кончится. Рядом стояло всего человек десять, их было гораздо меньше, чем музыкантов. Видимо, внутри «Почты» происходило нечто несравненно более захватывающее.
Ни разу еще Илье Константиновичу не случалось находиться от музыкантов так близко, что видно было облачко канифоли на лацкане концертмейстера. На какое-то мгновение почудилось, что он находится внутри оркестра и вот-вот нужно будет вступить со своей партией — какой? Стемнин видел расслабленные кисти рук сияющего сединой дирижера. В основном тот двигал локтями и только изредка поправлял что-то в теплом воздухе палочкой и мизинцем. У палочки была точеная выпуклая рукоять.
— А, вот и вы! — закричали из дверей. — Идите же, идите скорей, он вас спрашивал!
Илья Константинович обернулся. Какая-то девушка, в скользком шелке и лиловой со стразами венецианской маске, махала ему рукой. Голос был ему незнаком. Стемнин подошел к дверям, за которыми исчезла маска, потянул с усилием, ожидая увидеть девушку на лестнице. Но не было никакой девушки, не было и самой лестницы, а только поросшие мхом уступы горы, с которой стекал — глазам не верилось! — светло журчавший ручей.
Над вершиной горы сверкали люстры, а на уступах тряслись от смеха два тучных господина.
«Где же этот квартет? — думал Стемнин. — Да и зачем тут какой-то квартет, если во дворе целый камерный оркестр, да еще такой?» В гуле-журчании-смехе он пытался разобрать звуки скрипок, но не сумел.
Улыбаться! Всем улыбаться!
На верхней площадке в толпе зеркал стоял с бокалом шампанского в руке министр культуры и беседовал с Веденцовым. Валентин заметил бывшего преподавателя и показал глазами, чтобы тот подождал. Илья Константинович поклонился разом тысяче улыбающихся бегемотов с тысячей Валентинов и устремился прочь.
Свернул в коридор направо.
Как же ее найти?
Какая она?
Будет ли хоть какой-то знак?
То ли от отчаяния, то ли из любопытства он начал открывать одну дверь за другой. Выходило презанятно: каждая теперь выглядела по-разному и открывала непредсказуемые пространства. Первая по коридору дверь была увита настоящим виноградом — лозу оттягивали живые зеленоглазые гроздья. За ней целовалась парочка, причем у кавалера между фалд фрака проглядывал красный узорчатый хвост. Дамы не было видно — только блеснула в просвет бирюзовая чешуя на прелестном локотке.
Стемнин отпрянул и бесшумно прикрыл дверь. Следующая мерцала рубинами и аквамаринами готического витража, оттуда низко звучал орган. Осторожно надавив на цветное стекло, он увидел сквозь щель огни свечей, тусклую медь органных труб, розовую в вечерних отсветах фату и девичью руку в высокой перчатке. Нет, сюда точно заходить не следовало.
В небольшом зале (Чем он был неделю назад? Неужели конференц-холлом?) — толпились гости. Худой мужчина лет пятидесяти с хмурыми глазами занудно пел по-итальянски. Вокруг подиума раскачивались, подпевали и пританцовывали люди. Приглядевшись, Илья Константинович узнал почти всех: каждый второй из них был знаменитость. Спортивный комментатор — куколка-блондинка, огромный эстрадный пупс с густыми цыганскими кудрями и влажными от музыки глазами, дуэт «Кофе на троих» в обнимку с полуголыми старшеклассницами, модная гимнастка и депутат-коммунист с головой блестящей, как лучшие умы из других думских фракций.
Ни на одном из звездных лиц не было скуки, недовольства или даже снисходительной иронии. Хмурый итальянец был не коллега, не конкурент, а любимый персонаж из пересохших динамиков детства или юности.
