Русская поэзия за 30 лет (1956-1989) - Василий Бетаки

Вспоминается знаменитая фраза Бруно Ясенского»: «Бойтесь равнодушных!»

Одно из самых удивительных свойств елагинской поэзии — это то, что он всю жизнь писал так, словно живёт в России. Еще в первой своей книге «По дороге оттуда» интонации Елагина близки к стихам многих поэтов военного времени:

Брошенное на штык,

Дважды от крови ржавый,

Загнанное в тупик

Дьявольскою облавой,

Ты, мое столетье!

Стихи Ивана Елагина во многом касаются не столько России и Америки, сколько общечеловеческих проблем, но когда поэт изображает советскую жизнь — это никогда не абстракция: это всегда "крупный план". Ирония уступает место сатире. Как бы поворачивая в сегодня традицию сатирических гимнов раннего Маяковского, пишет Елагин "Гимн цензору":

Режь меня

Грешного,

Не печалься –

Ты же начальство!

…………………………….

Я буду бряцать лирой,

А ты меня контролируй

В общем, советская общественная «гармония», пронизанная цензурой, точно такая, как видел её ещё Ленин в статье "Партийная организация и партийная литература"… И удивляет, насколько "Стихи об авторском праве" написаны как бы изнутри страны, словно поэт их писал в Москве или в Киеве, а не в Питтсбурге:

Какие права за автором сохраняются? «Все!» Ах, все! И разматы¬вая клубок, поэт приходит к выводу, что из всех прав на самом деле остается одно…

Право на общую яму

Было дано Мандельштаму

….

Елагин именует "невозвращенцем" Данте.

«…через шесть столетий с лишком

он добился пересмотра дела"

И его пример очень даже обод¬ряет русских поэтов:

Доживем и мы до пересмотра

Лет через шестьсот или семьсот.

За свою неотрывность от России поэт платит все же некоторым отчуждением от страны, в которой живет почти сорок лет… Он лю¬бит Америку, он ее понимает, и все же:

Я — человек в переводе,

И перевод плохой!

А оригинал где? Говорят, видели его когда-то в Киеве на вокзале.

Елагин видит нечто общее между двумя империями:

Без особого урона

Мой испуг переведен

С лозунгового жаргона

На рекламный жаргон.

Точно бред политбесед,

Распродаж ажиотаж!

В принципе пропаганда ведь тоже — реклама! А реклама — тоже пропаганда!

Всюду свои игрушки и свои драконы.

И Елагин одинаково противостоит обоим мирам.

---*---

Пускай сегодня я не в счет,

Но завтра, может статься,

Что и Россия зачерпнет

От моего богатства

Так и произошло. Поэт «вернулся в Россию стихами».

Но до этого возвращения он не дожил. В 1988 г. стихи Елагина появились в «Огоньке» и в «Новом мире», а в 1998 г. в Москве вышел и его солидный двухтомник.

--*--

Приложение Кое что из нашей переписки (Примерно 1981 г.)

На площадях танцуют и казнят,

Я мог бы так начать венок сонетов…

И. Елагин.

В.Бетаки. СОНЕТ ИВАНУ ЕЛАГИНУ

На площадях танцуют. И казнят

Тех, кто со всеми заодно не пляшет.

Стихи он пишет, или землю пашет —

Ату его! Не друг он и не брат.

Он — волк тамбовскиий, как ему твердят

Те, кто ногами в общем ритме месит,

И всё равно они его повесят

Не через год, так век тому назад.

Причин и следствий временных не зная,

Так логика резвится площадная,

Да вот беда, мне всё не до неё!

Грозятся роботы, сулят Косую,

А я пока по-своему танцую,

И бубен мой ещё твердит своё.

И. ЕЛАГИН: «Василию Бетаки»

Я очень Вас благодарю, Бетаки,

За Ваши негодующие строки,

Люблю стихи, подобные атаке,

Стихи, как партизанские наскоки!

Нас заливают мутные потоки

Газетной злопыхательской клоаки,

Стрекочут нам партийные сороки

Дежурно-показательные враки.

У этих — бронированные щеки

Не заалеют от стыда, как маки.

Кто устыдился — в лагерном бараке

Отсиживает длительные сроки.

Для многих эти времена жестоки,

И многие живут как на биваке,

В Москве, в Нью-Йорке, в Риме, в Нагасаки

Шумят над нами мировые склоки.

Мы все в литературе одиноки,

И потому так дороги нам знаки

Внимания, и я за Ваши строки

Еще раз Вас благодарю, Бетаки.

18. ВНЕ ПОТОКА (Юрий Левитанский)

Открытие нового поэта — всегда очень личное дело. Часто неожиданно открываешь для себя поэта, который уже немало лет пишет и даже издается. И это "вдруг" — самое главное: чем дольше поэт объективно существовал до того, как ты открыл его для себя, тем радостнее открытие, и тем больше читательская вина твоя перед ним.

Вот что, примерно, я подумал, открыв вдруг для себя Юрия Левитанского только в начале 80-х годов…

Первое впечатление — странное ощущение от предельно скупого словаря. И вместе с тем — стихи вовсе не краткие миниатюры. Противоречие? Да. Ясно, что при таком условии слова должны всё время повторяться… Одни и те же. Да. Формально они и верно одни и те же, а на самом деле — все время разные: на протяжении одного стихотворения, повторяясь, они всё время меняют контекст, становятся все в новые и новые позиции — слова оказываются каждый раз под другим углом, они играют оттенками множества неожиданных граней… Из повторяемости приходит стереоскопичность.

И почти незаметное, медленное продвиженье,

Передвиженье медленное, на семь слогов,

На семь музыкальных знаков передвиженье,

На семь изначальных звуков, на семь шагов…

И дорога в горы, где каждый виток дороги

Чуть выше, чем предыдущий ее виток,

И виток дороги — еще не итог дороги,

Но виток дороги важней, чем ее итог.

Знаю я только одного еще поэта, способного на такое — Леонида Мартынова…

Эти стихи могут быть и о дороге, и о творчестве, и о любви — тема совершенно неважна, канва тут — дело читателя: вложи сам, какую почувствуешь.

А этот ритм, плывущий и вместе с тем спотыкающийся — в гору — поведет нас.

Он и есть главное «содержание» стихотворения.

В том то и дело, что этот ритм — не «форма». Он неслучаен.

И в другом стихотворении Левитанский сам нам говорит, что надо только быть внимательнее и вчитаться, чтобы ничего случайно «не пролистнуть нетерпеливою рукою»

…

Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,

За то, что суетно так жили, так спешили,

Что и не знаете, чего себя лишили,

И не узнаете, и в этом вся печаль…

И в последних уже строках:

Мне тем и горек мой сегодняшний удел,

Покуда мнил себя судьей, в пророки метил,

Каких сокровищ под ногами не заметил,

Каких созвездий в небесах не разглядел…

Поэзия для Левитанского — противовес спешке века. Тут Левитанский перекликается с Андреем Вознесенским, поэтом следующего поколения, позднее писавшим в поэме "Оза":

Некогда, некогда, некогда,

В офисы — как в вагонетки,

Быть человеком — некогда…

Но Вознесенский сам мечется и мчится внутри этого потока летящих минут, а Левитанский — словно бы стоит среди стремнины, упираясь, чтоб течением не снесло. Твердо стоит. Надо оглянуться, надо вдуматься — вот единственное противоядие торопливости ХХ века.

Безумного века, безумного мира, где всё тонет и тонет «Титаник», совсем недавно бывший символом сверхцивилизации:

Тонет Титаник, да полно, когда это было, ну что мне? какое мне дело?

Но засыпаю — и снова кошмаром встает предо мною все то же виденье…

Длинная строка будто бы протягивает время, и Титаник становится неприметно символом нынешнего мира: сверхмощный, но беспомощный. Цивилизация, оторвавшаяся от корней.

Вавилонская башня это не только некоммуникабельность. Это как в небоскрёбе, где не построили лестниц в гордой уверенности, что все лифты не могут отказать одновременно

А вот попытка не замедления, а убыстрения: человек поставил на окно зимой ветку в воду. Она зазеленела. И декабрьская зелень пугает своей неуместностью…

Человек торопит природу… Некогда, некогда…

«Не руки скрещивать на груди, а голову подпереть руками».

Только так увидишь, услышишь… Уйдя от суетливой «погони за утерянным временем»

… Эта поза — не рецепт поведения, а факт собственного существования.

Да, дело мое — это слово мое на листе,