Русская поэзия за 30 лет (1956-1989) - Василий Бетаки

Все шире просветы в сети.

В этих крупных ячеях уже задерживается не плотва, а то, что достойно быть предметом поэзии. Новых тем по Шефнеру не бывает. Есть только вечные темы, поданные по-своему.

Деформируются своды

И гранитные столбы,

Гибнет гвардия природы –

Долговечные дубы,

За свершеньем — разрушенье,

Выпаденье из игры,

В чёрный вакуум забвенья

погружаются миры.

Но фоне гибнущих вселенных — вечность духа, противостоит

энтропии:–

Раздается смех девичий

На развалинах миров!

И потому, что "мир открываем мы, чтоб утерять навек", особенно нужно нам сохранение утерянного — сохранение в том величайшем даре, имя коему — ПАМЯТЬ. Она делает человека человеком, поэта поэтом. Этот мотив особенно четко проявляется в одном из лучших произведений Вадима Шефнера — "Лилит".

Не женой была, не женой,

Стороной прошла, стороной,

Не из глины, не из ребра,

Из рассветного серебра…

Когда в Раю все есть, а вот чего-то и нет, когда Ева тянется к яблоку, то это слепая попытка понять, чего же не хватает. Познания Добра и Зла? Но и познавшему, и изгнанному опять не хватает того же, невыразимого…

Кто там плачет в костре ночном,

Косы рыжие разметав,

Кто грустит в тростнике речном,

Шелестит в осенних кустах?

……………………………

Никогда не придет Лилит,

А забыть себя не велит…

И не детали мира, которые на вкус и на ощупь важней всего, а нематериальное: память, "станция духа", тем-то и вечна она, что переживает вещную, но мгновенную "реальность".

А в поздние годы стал поэт писать смешные, якобы фантастические повести. И тут вдруг оказалось, что он не чужд обериутам.

Вот отрывок из одной повести в которой редакция полностью «компьютертзована, так что живых людей в ней нет. Только роботы И вот как робот редактор отвечает молодому поэту

«Стихи — сплошная вата, рифмовка слабовата,

Читать их трудновато, жалею вас, как брата.

Стихи рациональны, не эмоциональны,

Отнюдь не гениальны, а выводы печальны.

Шепну вам осторожно: печатать их не можно,

Читатель нынче строгий, а стих у вас убогий.

Творить вы не бросайте, но классиков читайте…

Я не стал слушать продолжения и подошел к БАРСу, возле которого сидел другой Поэт. БАРС тоже вел литконсультацию стихами:

…Поэма "Водопой" суха, и нет в ней музыки стиха;

Она уныла и длинна, отсутствует в ней глубина;

Я очень уважаю вас, но мал в поэме слов запас,

В ней образов удачных нет, хоть вы талантливый Поэт.

С печалью МАВРА вам вернет раздумий ваших мудрый плод,

В печать поэма не пойдет, но вас в грядущем слава ждет…

(МАВРА — Меланхолический Агрегат, Возвращающий Рукописи Авторам])»

То вдруг слышатся ритмы баллад Вальтера Скотта:

"О фаянс, белизной ослепляющий взор,

на тебя я с волненьем гляжу!

За тебя я с улыбкой пойду на костер,

о тебе свои песни сложу!

Пусть другие впадают в лирический транс,

наблюдая сверкание льдин,

я же знаю одно: санитарный фаянс

человечеству необходим!"

И кажется, что сами повести сочинял поэт только ради того, чтобы в них вставить эти маленькие шедевры!..

16. КОРЕНЬ ЗЛА (Юрий Одарченко.) 1903 Москва 1960 Париж

"Денек" — какое идиллическое название книжки стихов! Какая безоблачность, какие солнечные ассоциации! Но стоит раскрыть книжку и –

Я расставлю слова

В наилучшем и строгом порядке.

Это будут слова,

От которых бегут без оглядки.

То, от чего все тайно отмахиваются, делая вид, что этого не бывает, что в душе, может, и потемки, но увидеть, что в них прячется — мы ой как не хотим! Одарченко все называет по имени, вот и бегут без оглядки от его стихов…

Как говорил Гоголь, нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.

В данном случае это звучит буквально — мы все слегка боимся встречи с самими собой. Одарченко это ощущение превратил в конкретный, реальный страх — вплоть до того, что брился без зеркала! Лишь бы не встретиться с собой. Лицом к лицу — значит увидеть свое подполье!

Поэтому никак нельзя ни иронию, ни злые строки поэта, даже те, что кажутся смешными, отнести к области сатиры. Сатира — ничто перед ужасом простого раскрытия своих глубин. Мы не хотим знать себя — одни — чтобы спокойнее жить. Другие — чтобы сразу не умереть от ужаса, назвав словами содержимое своего подполья.

Обостренное ощущение вселенской пошлости у Одарченко глубже и точнее, чем у его ровесников — обериутов, о которых поэт, кстати, и слыхом не слыхал. Сам же он именно обериут. Скажем это без малейшей натяжки!.

Когда он приоткрывал свою изнанку, кто-то возмущался, кто-то смеялся, словно к нему это не относится. Но Одарченко не позволяет смеяться. Слова, от которых бегут без оглядки сковывают, и не дают убежать.

Вот начало стихотворения, от которого, как и от названия книги ждешь чего-то светлого и идиллического:

Мальчик катит по дорожке

Легкое серсо.

В беленьких чулочках ножки,

Легкое серсо.

Сами по себе уменьшительные суффиксы (из 12 слов в строфе — 5 имеют эти суффиксы, а остальные слова — предлоги да повтор) суффиксы эти назойливы так, что уже чуть настораживают своей "густотой" — такая сюсюкающая идиллия — не к добру? Вторая строфа — пейзаж, причем тавтология вместо рифмы, как и в первой строфе, то есть ожидаемость слова абсолютная, далеко, переходящая границы банальности:

Солнце сквозь листву густую

Золотит песок,

И бросает тень густую

Кто-то на песок.

Предельная детскость звучания, и появляется у читателя благосклонная улыбка, и спокойно он читает далее:

Мальчик смотрит, улыбаясь:

Ворон на суку.

А под ним висит, качаясь,

Кто-то на суку.

Вот и все оно — это стихотворение. Вспоминаются сюрреалистические шуточки в живописи Магрида — от них тоже "бегут без оглядки".

Или:

В аптеке продаётся вата,

Пенициллин и авспирин.

В аптеку входит бесноватый

И покупает апельсин. Заметим, не просит, а реально покупает!

Зловещие строки, заабсурдный гоголевский ужас, и в меру ханжества своего каждый ловит себя на порыве — заклеймить автора, породившего (разбудившего в нас?) этаких чудовищ!. Вот почему благопристойно-элегичные пииты "парижской ноты" так возмущались стихами Одарченко, и Г. Адамович отнесся к ним почти как Жданов к рассказам Зощенко.(Трогательное единодушие — не только совпадение во времени!). «И всяк решил», что нет для этого поэта ничего святого.

Попробуем пройти через пресловутое "подполье" — а не найдется ли под ним, еще глубже, потайной этаж? Вот одна сюрреалистическая картинка: слоник идет по канату над океаном "продолжая свой путь невозможный". Ну а раз этакий факт противоречит всем законам — физическим, литературным, божеским и человеческим — то наведем-ка порядок сами, по-своему, ведь мы то знаем, "как надо"! Значит –

…подрежем канат.

Обманув справедливого Бога:

Бог почил, и архангелы спят.

"Ах, мой слоник!" Туда и дорога!

Все на небе так сладостно спит,

А за слоника кто же осудит?

И вдруг –

(ужас встречи с собой возникает, как труба, зовущая на Страшный суд)

Только сердце твердит и твердит,

Что второе пришествие будет!

Одарченко словно рисует трехслойную схему человеческой психологии: в глубинах глубин — совесть, духовность., добро… Над ними толстенный слой мерзостей. Это и есть подполье. А сверху — тонкая кора благопристойности, приличия, короче всего, что отблескивает по сути лицемерием, которое мы и тщимся выдать за свою сущность.

Скрывая свое подполье от других, и что еще хуже — от самих себя, мы делаем уж вовсе недоступными те глубины, где сохраняется истинно человеческое…

Одарченко же видит себя без верхнего слоя. Без лакированной коры. И вот беспощадно, о себе и обо всех:

Стоит на улице бедняк,

И это очень стыдно.

Я подаю ему пятак,

И это тоже стыдно.

Вот реальное действие, а что же в мыслях? В подполье? На самом деле? Далее события принимают вовсе нереальный вид, но описанные действия, если считать, что они происходят в воображении, выдают, раздевают, вытаскивают на свет то, что в этом подполье происходит:

Я плюнул в шапку бедняку

А денежки растратил,

Ужасно стыдно бедняку,