От сессии до сессии - Николай Иванович Хрипков

особенности. Миша! Я это говорю для вас. Что опять в окне увидел девчонку и мысленно унесся?

— Чо сразу Миша?

— Ты знаешь, что такое транскрипция? А в прочем, какие ненужные вопросы я задаю.

— Допустим.

— Надо не допускать, а знать точно. Носи с собой транскрипционную таблицу! И заучи ее, как азбуку умножения. Галь! Дай им образец!

Галка порылась в сумочке и протянула им листок. Галя была красивая и самая крупная в группе.

— Ребята! Мы никак не укладываемся в норму. Шеф приедет, что мы ему будем говорить?

— Пистоны нам будет вставлять, — бодро пообещал Миша. — Девушки, не подумайте что-нибудь плохого.

Зина посмотрела на него. С презрением. Миша был настоящим восточным принцем. Но был самый отстающий. Прекрасный лик уживался в нем с восточной ленью.

Миша — турок-месхетинец из Алма-Аты. Что его потянуло в северные края — непонятно.

— Всё! Расходимся по рабочим местам. Вечером собираемся на этом же месте! — строго скомандовала Зина. — Вы у меня на персональном учете. Галя проверит ваши записи.

— Я не понял, кто ты такая, — возмутился Миша. — У нас если что, есть шеф. Вот перед ним и будем отчитываться.

Зина уже шла к выходу. Остановилась в дверях. Кулаки уперла в бока. Веснушки на ее щеках запрыгали.

Толя отвернулся. Он знал, что разъяренная женщина положит любого Геракла на лопатки. Лучше бы Миша помалкивал. Вечно он прет на рожон. Где же восточная осторожность? Миша сощурил свои темные восточные глаза и улыбнулся. Добродушно. Никакого ехидства в его улыбке. Так наверняка улыбался султан, навещая свой гарем, где собирался осчастливить самую юную наложницу. Жемчужину гарема.

Бунт рассосался в самом зародыше. Мишина улыбка превращала разъяренных тигриц в ласковых домашних кошечек, которых хотелось погладить по шерстке и слушать их мурлыканье.

— В общем-то Александр Федорович назначил меня, — как бы извиняясь, пробормотала Зина. — При всех же это было.

Зина посмотрела на подруг, ожидая поддержки. Они отвели взгляды. Кое-кто считал Зину карьеристкой.

— Звезда моих глаз! Солнце моей души!

Миша молитвенно сложил руки и опустился на колени. Теперь он смотрел на Зину снизу-вверх, как на идола.

— Хватит уже придуриваться!

Зина топнула ножкой. Но гнев ее был неискренним. Чтобы понять это, не нужно быть психологом.

Миша и Толя вышли из интерната. Но им показалось, что они вошли в парную. На что уж Миша был южным человеком и то мгновенно поскучнел, ссутулился и еле перебирал ногами.

— Всё-таки правильно русская пословица гласит, хотя и грубовато: «Курица — не птица, а баба — не человек», — сказал Толя. — Разве человек может работать в такой обстановке?

— Ты что имеешь в виду? — спросил Миша. — Вообще-то я не согласен с тем, что женщина — не человек.

— Ну, как мы в такую жару выполним этот идиотский план? Если только ценой своей жизни. Если бы у нас был ковер-самолет, который унес бы нас к теплому морю, где дует легкий бриз, обдувает наши загорелые стройные тела, на которые любуются проходящие мимо девушки. Кстати, Миша! Проходящие мимо девушки все как одна в бикини. Это очень смелые такие купальники, такие узкие голосочки яркой ткани.

Он задел самую главную струну Мишиной души. Миша еле удержался, чтобы не застонать.

— Улица Морская! Согласись, Майкл, какую богатую надо иметь фантазию, чтобы назвать одну из улиц Морской в селе, от которого до ближайшего Карского моря больше тысячи километров. Наверно, председателем сельского совета был моряк Северного флота.

— Или дурак. Мне кажется, больше подходит мой вариант. Ну, назвали бы улицей Ленина и все дела. А если был бы умный, то назвал бы улицу Пыльной или Никудышной.

— Ты пессимист. А почему бы ее не назвать улицей Красивых Парней. Представляешь, девушки всех стран мира стремились бы побывать здесь.

— Заметь, Толя, ни одного человека. Только куры и свиньи бродят.

— Ну, и мы, конечно.

И тут же Толя похолодел. Это в такой-то жаркий день! Он понял, что допустил роковую ошибку, после чего должен был последовать бросок через бедро и удушающий прием. У Миши был юношеский разряд по вольной борьбе. Как-то он в одиночку раскидал пьяных парней, которые пришли в общежитие на девушек. Это задело Мишино достоинство.

— Я это… ты не подумай, чего! Ты же сам сказал, что одни куры на улице и эти самые…

Для Миши даже тарантул более благородное животное, чем свинья.

— Сидеть целый день в душных избах, а вокруг тебя жужжат стаи мух, — стонал Толя. — Ну, за что нам такое? В чем мы провинилась? Миша! Может быть, ты согрешил? Ну, хотя бы мысленно?

— И расспрашивать полуглухих старух, как у них называлось то, как у них называлось это. А они еще и песни запоют. Хорошо бы не поминальные плачи. Я тогда чокнусь. Им только дай повод, не остановишь. Своим-то деревенским они уже надоели. О прадедах начнут, о прапрапрадедах, о том, как раньше было хорошо, как все дружно жили. Воздух был чище и вода слаще, и девки строго блюли себя, и все работали чуть ли не с грудного возраста на сенокосе и на пашне, а не пялились в телевизор.

— И нам еще писать придется, одновременно, вдвоем, — поддакнул Толя. — А потом расшифровывать свои каракули.

— Нет! У меня красивый почерк. Он всем девушкам нравится. В человеке всё должно быть красиво.

— И почему ты должен портить свой красивый почерк? Там же нужно всё быстро: ширк-ширк-ширк. Хорошее испортить ума не надо. А вот потом попробуй восстанови каллиграфию. Скоропись до добра не доведет.

— Вот! Я уже сколько раз говорил! И всё, как о стену горох. Не хотят даже слушать! Живем в двадцатом веке. Дайте нам магнитофон. И все дела! Нажал и пошла работа! Есть же японские магнитофоны. Такие маленькие. Я видел такой в городке.

Толя облизал губы. Язык был шершавый.

— Почему я должен ширк-ширк-ширк? Как в средние века. Никому ничего не надо.

Миша не любил писанины. У него были самые лаконичные конспекты в группе. Как только он брал авторучку, у него начиналась чесаться ладонь. Он приписывал это аллергии. Кумиром его был Чехов.

— Ага! Дадут! Догонят и еще поддадут.

Толя провел по щеке. Оказывается, шершавым был не только язык, но и лицо. Еще не хватало облезть.

— А мы тут парься!

Показалась ребятня. Они были босоногие, худые и загорелые. Говорили громко и разом.

Настоящие дети Африки! Такое впечатление, что здесь вечное лето, как на экваторе. Они не слушали друг друга и махали руками, доказывая что-то свое. И все одновременно. Студиозов даже не удостоили взглядом. Их