Странник и его страна - Михаил Веллер

– А как же мы… – расстроились безоружные воины.

– Во дурни. Да вам же лучше: таскать не надо, чистить не надо.

– А стрелять? – недоумевали лишенцы.

– С чего ты собрался стрелять, курсант? Ты артиллерист! Что надо – тебе все дадут.

В казарме составили автоматы в пирамиду оружейки, писали фамилии на бумажках, искали чем клеить, искали в стройчасти полка замок и ключ для решетки.

– Па-че-му подворотнички не подшиты?!

– Не успели, товарищ майор!

– Что значит «не успели»?! Три наряда вне очереди! Старшину ко мне!

– Э-э… нет старшины, товарищ майор.

– Трах-тибидох-бздень! Что значит нет?!

– Еще не назначили, товарищ майор.

– Я вам назначу. Вы у меня побегаете. Разгильдяи, раз ….. яи, раз …… аи, ….ки, ….. бы!! Всей батарее – час строевой после отбоя!

Поужинали. Типа обеда без рассольника.

– Почему обувь не чищена?!

– Только получили, товарищ подполковник.

– Так что?!

После ужина подшивали подворотнички и расчищали шершавые сероватые сапоги.

– Кру-гом! Почему задники не чищены?!

Обувь следовало чистить перед походом в столовую: проверяли. Чистота рук не интересовала никого.

– На прогулку! Выходи строиться!

– Запевай!

В осатанении мы заревели с чувством, одобренным майорами:

Солдат всегда здор-ров!Солдат на все готов!И пыль, как из ковров!Мы выбиваем из дор-рог!

Если бы из майоров сделали дрессировщиков, ни одна собака не встала бы на задние лапы. С третьего раза они подозрительно приказали повторить строчки:

…Идут по Укррраине!!!Солдаты группы «Центрррр»!!!

Велели сказать слова, матерились с удивительной естественностью и громкостью, и гоняли из конца в конец плаца, вскрикивая, как истеричный частушечник:

– И – р-ряз! И – р-ряз! И – рязь, два, трии!..

Да-да: так выбивается гражданская дурь и салагам дают «по́нять службу». Мы просто чувствовали внутреннее перерождение: делались злыми, тупыми, бесчувственными и исполнительными.

– На вечернюю па-верку! – в две шеренги! – ста-ановись!

После поверки нам назначили старшину. В холодной сырой казарме он инспектировал наматывание портянок. Затем отрабатывали складывание формы на табуретках. Затем он поднес к глазам часы и скомандовал:

– Отбой!

О господи, не может быть, вздохнули мы и стали расстегиваться.

– А-ат-ставить! На выполнение команды «Отбой!» дается тридцать секунд! Построились! И-и-и… отбой!

Предписанные распорядком двадцать три часа давно миновали. Мы тренировались в молниеносном скидывании штанов, равнении сапог перед линией табуреток и вскакивании на второй ярус.

– Завтра продолжим, – ободрил старшина и в полночь отпустил грешные души на покаяние.

Мы тщательно убедились, что он ушел, и вынесли резолюцию по текущему моменту.

– Ни-и хуя-а себе вделись!.. – сказали мы. – А завтра что – скальпы снимать будут, или грудью амбразуры затыкать?..

Простыни были сырые, койки неудобные, в желудках бурчала дрянь, и заснуть невозможно. Полчаса пытались, пока ушли в отруб.

Это была преамбула.

А вот и амбула…

В половине первого, только мы заснули и провалились, раздался крик:

– Бытырея! Пъдъемъ! Тревога!

Мата столь дружного и массового никто не слыхал. В сумме проклятий должна была провалиться Вселенная, самоликвидироваться Бог, и только офицеры предназначались гореть вечно с вырванными гениталиями.

– С-суки!

– Да сколько, блядь, можно!

– В один день!

– Забыли «Потемкина», гады!

– К стенке золотопогонников! Да здравствуют трудящиеся!

Мы спрыгивали друг на друга, тыкались мордами в железные углы коек и пихали ноги мимо сапог.

– С оружием – строиться на плацу!

И тут мы стали спросонок замечать что-то неладное. Во-первых, темно: выключено даже ночное освещение, даже у тумбочки дневального. Во-вторых, темно за окнами, на плацу, и во всем полку темно. В-третьих, в гарнизоне происходит какое-то движение: бегают, топочут, приглушенно командуют, перемещаются ротными колоннами… И во всем этом какое-то беспокойство, суета, чтобы даже не сказать паника.

В тесноте выхода кто-то уже наделся глазом на компенсатор АКМа переднего: в ужасе всхлипывая, просит доктора. На лестнице второго этажа мат, грохот, скатывается ком тел, приборов и оружия. На плацу столпотворение. Проталкиваются массами, пытаясь расширить себе пространство и построиться. Всеобщее беспокойство.

О-па. В ворота въезжают грузовики, с них спрыгивают резервисты: старые мужики в штатском, с суровыми недобрыми лицами.

В парке взревывают танки и тягачи. Доносится характерный лязг гусениц.

Никто ничего не знает, тревога растет: в воздухе пахнет войной. Это безотчетное чувство: война. Военный на нее запрограммирован. Эта программа тут же подается из подсознания. Любая тревожная неизвестность чревата возможной войной.

Вокруг плаца и по гарнизону мечутся лейтенанты, как овчарки. Собирают личный состав. Личный состав взводов наполовину из кавказского пролетариата. Те, кто не сумел откупиться от армии. Они демонстрируют достоинство: ленивы, спесивы, малоуправляемы. Свой шик: автомат любят волочить за ремень, чтоб ложа обскребалась по асфальту.

Тянутся минуты; проходит час, другой. Однако, ничего страшного не происходит… Густеет слух: это весь полк подняли по тревоге. Учения. Неужели слава богу…

Мы сразу веселеем. То есть происходящее не есть целенаправленный садизм по отношению лично к нам. Н у, так отлично: посмотрим, развлечемся.

Моросит мелкий дождь. Когда он стихает – тут же жрут комары. Ничего! Лишь бы не было войны.

Полк на плацу стоит и стоит. Грузовики с резервистами едут и едут. Толстые заспанные мужики, частично поддатые: ночь на воскресенье. Их разводят по ротным коробкам, на них не застегивается выданное обмундирование.

В парке сумятица. Половина тягачей и танков не заводится. Технику, стоящую на консервации, срочно снимают. А она стояла по принципу: «не тронь – не сломается». У кого-то слито из баков все горючее. У кого-то распущена гусеница. Орут из-за очереди на выезд из парка. В воротах танк размял полевую кухню, у повара истерика. Везде каша, неразбериха, нервозность…

Через три часа разрешают курить на плацу! Да. В это самое время немцы бомбили Киев. 22 июня. Ночь на воскресенье…

– Враги нам уже лишние, и так конец всему.

– Если без войны такой хапарай, то война – просто тотальная катастрофа.

– В случае ядерного удара взять автомат на вытянутые руки, чтобы не закапать мундир расплавленным металлом.

– Действия по тревоге: завернуться в простыню и ползти на кладбище.

– Р-разговорчики в строю!

Армян с мингрелами кончили вылавливать по деревенским кустам и согнали на плац. В парке геройским решением повалили два пролета забора и кончают выводить ту технику, которая движется.

Светает, моросит, фырчит, воняет, ругается, толкается: все взвинчены, нервничают, звучат команды, движутся люди.

Нормативы велят полку выйти в район рассредоточения в течение сорока минут. Полтора часа – это облом. Итого, полк вытянулся в район к шести ноль-ноль: пять с половиной часов с подачи тревоги.

На большой поляне – полк разомкнутым каре. В центре – инвалид Хоттабыч возглавляет группу старших офицеров. Над зеленой физиономией генерала намотана огромная белая чалма, увенчанная фуражкой. Это новый командарм решил посмотреть, как полк поднимается по тревоге. На второй этаж возвыситься решил. А оттуда ссыпается артразведка. Туда берут здоровых. Чтоб навьючить много можно. Мчался по лестнице восьмидесятикилограммовый мальчуган: за плечами тридцать кило дальномера, в руках по восемь кило телефонных катушек, на груди автомат. «Твою маттть! по тревоге! под ногами тут, блядь!» И смахнул генерала в темноте крылом дальномера за плечом. Да головкой о батарею. Потом генерала несли в санчасть, накладывали повязку, кололи столбняк и сдували пылинки.

Поскольку по генералу промчался копытами весь разведвзвод, после массажа он нетверд в походке. Герой-командарм. Утечка информации имеет место всегда: тревоги ждал соседний полк, укомплектованный и показной. Там уже технику прогрели, офицеры в казармах ждали. Так он, новая метла свеженазначенная, решил поднять нас: натуральной тревоги захотел.

– Двадцать девять лет!.. армия!.. Сталинграде еще!.. приказ 227 – расстрелять всех на хер!!! командование… долбоёбы… не знают… жопу порву… не боеспособен… неполное служебное соответствие!!!

Да он и челюстью неважно шевелит. На войне как на войне!

Потом десять суток артиллеристы мазали, танкисты вязли и все мокли. То есть: сношали по-боевому.

Буссоль

У меня была в школе пятерка по арифметике. По физике и по геометрии. По алгебре и по ручному труду.

Буссоль состоит из двух горизонтальных мерных колец с делениями, одного вертикального и окуляра. Этот главный артиллерийский прибор размером с ананас. Нас учили ей три года и еще два месяца. Я так ее и не понял. И никто не понял. Это особенный класс преподавания.