Тютчев: Тайный советник и камергер - Семен Экштут

Посредников действительно не было. Зато были посредницы. И Тютчев не преминул воспользоваться их услугами. Он нанес визит любимой дочери царя и был благосклонно принят: «Намедни я посетил в прелестном загородном дворце великую княгиню Марию Николаевну, которая всё еще сильно горюет о смерти ребенка, но по-прежнему безукоризненно добра и любезна со мной»{132}. Однако не дочь государя, а ее ближайшая соседка по имению помогла Федору Ивановичу вернуть утраченные позиции. В Петербурге коллежский советник упорядочил свою отставку и незамедлительно получил на руки аттестат о своей предшествующей службе. Устойчивые позиции в свете помогли обойтись без неизбежных в таком деле формальностей. Департаментом хозяйственных и счетных дел Министерства иностранных дел был выдан официальный документ, который свидетельствовал, что «коллежский советник Тютчев при похвальном поведении поручаемое ему исправлял с усердием, в штрафах и под судом не был, аттестовался способным и повышения чином достойным»{133}. Ни самовольной отлучки, ни потери шифра не было…

С таким аттестатом можно было попытаться изменить судьбу. Однако для этого требовалось время, а жизнь в Петербурге была дорогой — и Тютчев решил вернуться в Мюнхен. «Видел еще — да кого только я не видел! Все это сонмище знакомцев разного времени и разных чинов оказало мне отменный прием. Но, чтобы добиться тут чего-нибудь посущественнее проявлений вежливости, надо было бы прожить не три недели, но год, а то и все два. Это, однако, жертва, на которую обречь себя я не имею ни возможности, ни желания»{134}, — писал он жене.

Казалось, что ему удастся избежать подобного жертвоприношения. Нам же, чтобы избежать излишних вопросов, связанных с переменой судьбы отставного дипломата, необходимо вернуться к событиям далекого прошлого, к тому времени, когда кандидат Московского университета был сверх штата прикомандирован к дипломатической миссии в Баварии. В Мюнхене он увлекся юной красавицей Амалией, внебрачной дочерью баварского дипломата графа Максимилиана Лерхенфельда и княгини Терезы Турн-унд-Таксис. Княгиня была кузиной великой княгини Александры Федоровны, чей муж в скором времени взошел на престол под именем Николая I. Но ни Теодор, ни Амалия в ту пору еще не думали об этом. Они часто встречались и однажды даже обменялись часовыми шейными цепочками: Теодор «вместо своей золотой получил в обмен только шелковую»{135}.

Прошло несколько лет. К Амалии посватался первый секретарь русской дипломатической миссии в Баварии барон Александр фон Крюденер и получил согласие. Барон был старше своей избранницы на 22 года. Разница в возрасте не смутила ни жениха, ни невесту И только сверхштатный дипломат Тютчев позволил себе нескромно острить по этому поводу. Теодору грозила дуэль с бароном, но, к счастью, поединка удалось избежать. Посланник Воронцов-Дашков счел за благо отправить своего подчиненного в продолжительный отпуск. Тютчев подчинился силе вещей и не стал бороться за сердце Амалии, но ухитрился сохранить с «младой феей» превосходные отношения, в чем никогда впоследствии не раскаивался.

Именно Амалия Крюденер привезла в Россию и передала князю Ивану Гагарину объемистый пакет с сотней тютчевских стихотворений, часть из которых была опубликована Пушкиным в «Современнике». Прошло несколько лет, и дружеское расположение баронессы Крюденер помогло поэту вновь вернуться на службу.

Император Николай I был увлечен баронессой и открыто за ней ухаживал. Царь подарил ей прекрасное имение рядом с Петербургом: оно располагалось по Петергофской дороге и примыкало к даче, принадлежавшей великой княгине Марии Николаевне. Соседки по имениям подружились и часто виделись. Федор Иванович возбуждал интерес и привлекал внимание этих незаурядных женщин. Затем место императора при баронессе занял всесильный шеф жандармов граф Бенкендорф. «Я уступил после свое место другому»{136}, — заметил по этому поводу государь. Граф Александр Христофорович, хотя и стоял у двери гроба, в Амалии души не чаял и совершал всё новые и новые траты. Генерал издавна был известен своими амурными похождениями, однако ни к одной из предшествующих любовниц «страсть его не доходила до такого исступления»{137}, как любовь к баронессе Крюденер. «Эта непонятная связь одной из прелестнейших женщин в Петербурге с полумертвым стариком была поводом к многоразличным комментариям в нашей публике»{138}. Придворные язвили по поводу непомерной жадности баронессы к деньгам. В их злословии была изрядная доля зависти.

Шеф голубых мундиров, одно имя которого уже внушало страх, должен был выглядеть весьма забавно в роли влюбленного старика. Великая княжна Ольга Николаевна вспоминала о событиях 1837 года: «Деловые качества Бенкендорфа страдали от влияния, которое оказывала на него Амели Крюде-нер, кузина Мама… Как во всех запоздалых увлечениях, было и в этом много трагического. Она пользовалась им холодно, расчетливо: распоряжалась его особой, его деньгами, его связями где и как только ей это казалось выгодным, — а он и не замечал этого. Странная женщина! Под добродушной внешностью прелестной, часто забавной натурой скрывалась хитрость высшей степени»{139}.

Однако в многолетних отношениях Амалии и Тютчева не было ни холода, ни расчета. Баронесса Крюденер помогла незадачливому дипломату, и когда Федор Иванович прибыл в Петербург, он незамедлительно был принят графом Александром Христофоровичем и получил любезное приглашение погостить в его роскошном имении Фалль, под Ревелем, вместе с Крюденерами. «Он с такою любезной настойчивостью приглашал меня сопутствовать им, что отклонить его предложение было бы невежливо»{140}. Федор Иванович уже собирался покидать Петербург, однако внес изменения в свои планы и счел возможным погостить в замке Бенкендорфа. Следует подчеркнуть, что никаких нравственных колебаний по этому поводу поэт не испытывал. Будем историчны и не станем забывать, что его отношение к главноуправляющему Третьим отделением качественно отличалось от отношения либерально настроенного советского писателя к председателю КГБ. Граф не был для него одиозной фигурой. Через него Тютчев предложил правительству свои услуги идеолога и политического публициста, который бы за рубежами Российской империи отстаивал ее геополитические интересы.

«Мое пребывание у графа Бенкендорфа продолжалось пять дней и было очень приятно. Кроме того, что самая местность считалась бы красивой даже в самых живописных странах, я очень рад, что познакомился ближе с ее обладателем, который отличный человек. Это, конечно, одна из лучших натур, которые я когда-либо встречал. Бенкендорф, как ты, может быть, знаешь, один из самых влиятельных, самых высоко стоящих в государстве людей, пользующийся по самому свойству своей должности неограниченной властью, почти такой же неограниченной, по крайней мере, как власть его повелителя. Я это знал, и это, конечно, не могло меня расположить в его пользу. Тем более мне отрадно было убедиться в том, что это также вполне добрый и честный человек. Он был необыкновенно любезен со мной, главным образом из-за М-те Крюденер и отчасти из личной симпатии, но я ему не столько благодарен за его прием, сколько за то, что он довел мой образ мыслей до сведения Государя, который отнесся к ним внимательнее, чем я смел надеяться. Что же касается общественного мнения, то я мог убедиться по сочувствию, которое мой образ мыслей в нем нашел, что я был прав, так что теперь, благодаря данному мне безмолвному разрешению, можно будет попытаться начать нечто серьезное.