Жизнь Вудхауза. Фрагменты книги - Роберт Маккрам

Ответ Вудхауза на этот вопрос был чистосердечным, но непозволительно опрометчивым: «Я ответил ‘С удовольствием’, или ‘Нет ничего лучше’, или еще что-то подобное. Сказал что-то подходящее к случаю и совсем не придал этому значения», — рассказывал он позже. Оглядываясь назад, Вудхауз утверждал: «Вывод, который я делаю из этого эпизода — что он либо а) получил инструкцию установить, согласен ли я выступить, либо б) надеялся услышать, что я хотел бы выступить, а потом доложить в Берлин».

Вудхауз не мог и вообразить, в каком сложном положении окажется. На самом деле всю беседу спланировало немецкое Министерство иностранных дел, которое, узнав о том, как много Вудхауз значит для американцев, решило использовать его как часть большой пропагандистской кампании с целью убедить Соединенные Штаты не вступать в войну. В мае — июне 1941-го эта внешнеполитическая задача стала тем важнее, что Гитлер и его военачальники как раз завершали подготовку к операции «Барбаросса» — вторжению в Советский Союз. Если бы Вудхауз отдавал себе отчет в происходящем, он бы по некоторым признакам заметил, что в Польше уже несколько недель скапливаются огромные военные силы. Другие узники Тоста, например, рассказывали, что видели колонны германской бронетехники, ехавшие мимо лагеря в направлении границы.

Тем временем в Берлине Пауль Шмидт, профессиональный дипломат, глава администрации германского Министра иностранных дел Риббентропа, еще с мая 1940-го получавший многочисленные прошения по поводу Вудхауза, пришел к выводу, что освобождение гражданского интернированного лица номер 796 будет полезно по целому ряду причин. Главная из них: американская общественность успокоится и увидит, что Германия серьезно относится к нейтралитету Америки. Это проявление гуманности, возможно, поможет их МИДу удержать Америку от вступления в войну до нападения на Советский Союз. «Освобождение Вудхауза, событие само по себе незначительное, — писал позднее в своем знаменитом эссе „В защиту Вудхауза“ Джордж Оруэлл, — было неплохим способом задобрить американских изоляционистов». Более того, оно могло обернуться пропагандистским триумфом на внутреннем фронте, продемонстрировав превосходство Министерства иностранных дел над Министерством пропаганды по ту сторону Вильгельм-штрассе. Риббентроп и Геббельс ненавидели друг друга, и их ведомства вели между собой жестокую борьбу. Дипломаты, как и везде, считали себя высшей кастой среди чиновников, образованными профессионалами, в то время как пропагандисты в их глазах были неотесанной фанатичной буржуазной мелюзгой. Падению Вудхауза, безусловно, поспособствовала эта яростная межведомственная вражда между скороспелыми министерствами нацистского режима и гордыми своей преемственностью министерствами прусской империи. Как писал в книге «Вудхауз и война» Иан Спраут, ценность Вудхауза для профессиональных дипломатов «заключалась именно в том, что он не симпатизировал нацистам и не сотрудничал с ними… [для плана Министерства иностранных дел] было жизненно важно, чтобы Вудхауза освободили как бы под давлением Америки». Но тщательно продуманная комбинация встретила противодействие: освобождение Вудхауза не одобряло гестапо.

Тут сюжетная линия усложняется прямо-таки по-вудхаузовски. Руководителем отдела германского МИДа по связям с американской прессой был личный переводчик Гитлера, по странному совпадению тоже Пауль Шмидт — коренастый, краснощекий чиновник лет тридцати с небольшим. Так вышло, что Шмидт был поклонником Вудхауза, а в его отделе служил ответственный по связям с Министерством пропаганды, который не только разделял его любовь к писателю, но и «повращался» в кругу семьи Вудхаузов, когда те жили в Калифорнии. Человека этого звали Вернер Плак. Вудхаузы знали его как торговца вином и неудавшегося киноактера. Ломаный английский, мягкое обращение, коричневое пальто, длинные волосы и опухшее лицо боксера — Плак выглядел подозрительно, но таким и должен был быть подобный персонаж. Американские данные свидетельствуют о том, что уже в Калифорнии Плак был германским агентом и работал в консульстве Лос-Анджелеса; он покинул Соединенные Штаты именно из-за подозрения в шпионаже. Он умел приспособиться к обстоятельствам, любил роскошную жизнь и доступных женщин, а по возвращении в Германию создал себе все условия на Вильгельмштрассе, заявившись туда как своего рода посредник, владеющий английским, для контактов с иностранцами, которых нацисты хотели использовать в пропагандистских целях.

Плаку поручил дело Вудхауза переводчик и местный англофил Пауль Шмидт. Хотя Плак был темная личность, Вудхауза он любил и восхищался им, а позже утверждал, будто сделал все возможное, чтобы защитить того в беспощадном, пронизанном конкуренцией, мире немецкой пропаганды. Кроме того, в нем была рисковая, пижонская жилка, которая нравилась Этель Вудхауз, очень к нему привязавшейся, когда она наконец воссоединилась с мужем. Как сообщает Иан Спраут, Плак однажды прошелся с Вудхаузами по улицам Берлина, нарядившись в британскую военную форму — трофей из-под Тобрука — и британскую каску, на которой прежний владелец нацарапал «Гитлер капут». Его близость к Этель подчеркивает то обстоятельство, что она стала крестной матерью его сына в 1948-м. На одной из очень немногих фотографий этого периода жизни Вудхауза, Этель и Плак смеются какой-то шутке, сидя на террасе берлинского кафе, а Пелем наблюдает за ними со стороны. Неуловимое выражение стыда, отвращения и ненависти на лице Вудхауза говорит о многом.

В появлении Вудхауза на радиоволнах Плак сыграл важную, но не ясную до конца роль. Например, считалось, что Плак посещал Вудхауза в Тосте, чтобы обсудить последствия беседы того с лагерфюрером Бюхельтом и скрепить сделку. Где находился Вудхауз в мае — июне, неизвестно. Таинственность происходящего не рассеивает и строчка в дневнике Вудхауза, гласящая: «С 28 мая по 20 июня записей нет». Но все участники дела сходятся в одном: Плак в Тост не приезжал, хотя протелефонировать Бюхельту мог.

Если заговор и существовал, то Вудхауз о нем ничего не знал. В самой идее радиопередачи подводных камней не было — по крайней мере, они не просматривались. Что касалось самого Вудхауза, то о награде речь не шла; это он подчеркивал всякий раз, как описывал впоследствии свои злоключения. И тем не менее, хотя сам он об этом и не подозревал, Вудхауз очень кстати согласился поддержать идею лагерфюрера Бюхельта о передаче для Америки — по крайней мере, с точки зрения германского МИДа. Как только Бюхельт доложил, что Вудхауз готов сесть у микрофона, гестапо сняло запрет на его освобождение. Вудхауз-автор сюжетов мог гордиться сложностью своего положения; Вудхауз-невежда в политике уже сделал шаг на пути в бездну.