Сейф дьявола (роман и повести) - Йозеф Глюкселиг

— Нет, Герберт, ты ошибаешься…

— Вы знаете краловацкую историю? — прервал его Пешл, обращаясь к Чернику.

— Да, немного. Писал кое-что о жителях этих мест.

— Тогда вы согласитесь, что краловаки, в сущности, похожи на ходов [3]. А разница лишь в том, что ходы охраняли нашу границу в районе Домажлице, а краловаки — около Краловского леса…

Именно в тот момент, когда Герберт начал разговор на свою излюбленную тему, в комнату вошла его жена с бутылками вина и пива. Услышав его слова, она не смогла удержаться от замечания:

— Опять ты о краловаках? Я вам, ребята, вот что скажу: если бы мой супруг любил меня так же, как своих краловаков, то нас бы показывали по всей республике как самую счастливую супружескую пару.

— А ты не можешь без того, чтобы не бросить в бочку меда ложку дегтя, — проворчал Пешл. Он поднялся, подошел к буфету, открыл дверцу и достал рюмки: — За здоровье, друзья! Прежде всего — за здоровье Еника!

Когда гости поставили рюмки на стол, Пешл опять обратился к Чернику:

— Ну, так как, вы согласны с тем, что краловаки незаслуженно забыты только потому, что не нашлось у них такого писателя, как Ирасек [4].

Черник склонил голову и задумчиво произнес:

— Не знаю. Думаю, дело не в этом: просто ходам отдается предпочтение…

— Как это «не в этом»? Почему же тогда пограничники признают только ходов? Они даже взяли от ходов в качестве эмблемы собачью голову — символ верности и бдительности. А когда-то гербом ходов был войлочный сапог. Только художник Миколаш Алеш [5], рисуя домажлицких пограничников, придумал собачью голову в качестве их герба.

— И все-таки нельзя утверждать, что пограничники забывают о краловаках.

— Иногда, мой друг, забывчивость проявляется в том, что мы замалчиваем правду.

— Я считаю, пан Пешл, что история краловаков значительно сложнее, чем история ходов. Между ними существует некоторое различие. Действительно, краловаки, как и ходы, были свободными крестьянами, это бесспорно. Но по своему предназначению они сильно различались.

— Чем же?

— Вы знаете, что в древние времена селения ходов были разбросаны на всем протяжении чешско-немецкой границы. В обязанности ходов помимо непосредственной охраны границ входило также сооружение и ремонт дорог и переходов через границу. Основной же задачей краловаков была не охрана приграничных дорог, потому что в районе Краловского леса до середины средневековья таких дорог было очень мало. Краловаки были свободными крестьянами, они возделывали землю на этих труднодоступных участках. Вот почему король и феодалы дали краловакам кое-какие привилегии. Насколько мне известно, заселение Краловского леса началось только благодаря развитию ремесел, прежде всего стекольного. Когда там начали выжигать леса в целях получения поташа для стекольного дела, появились свободные земли, на которых и селились земледельцы…

— А когда, вы думаете, это произошло? — нетерпеливо перебил Черника Пешл.

— Где-то в первой половине шестнадцатого века.

— А кто же тогда до этого охранял границу?

— В районе Краловского леса — никто. Здесь были тогда такие дремучие леса, что не требовалось охранять границы.

— Так вы не согласны с предположением, что краловаки были расселены на Шумаве по приказу Бржетислава I, так же как ходы?

— Нет, с этим нельзя согласиться. Не существует ни одного письменного свидетельства в пользу такого предположения. Насколько мне известно, первые упоминания о краловаках встречаются в рукописях начала семнадцатого века.

— И все-таки я считаю, что краловаки заслуживают большего внимания, чем то, какое им оказывается сейчас…

Пешл с Черникой еще добрых полчаса обсуждали эту проблему, пока опять не вмешалась жена Пешла:

— Ребята, я не хочу вас прогонять, но я знаю нашего отца: он может говорить о краловаках до петухов, а ведь вам часа в три надо выехать.

— Это верно, — поддержал хозяйку Бржезина, — я пойду лягу.

К шоферу, присоединился Вондрачек. Лесник Петрань тоже поднялся. Только Пешл и Черник не хотели ложиться. Они остались за столом и говорили еще о многих вещах, которые имели отношение к их общей любви — Шумаве.

Пешл рассказывал о местах, где когда-то стояли стекольные заводы, показал Чернику их продукцию, которую удалось сохранить для будущего. Они вместе осмотрели отдельные бусинки и целые связки, коллекцию разноцветных табакерок, граненые, лепные и раскрашенные вазочки, чашки, стаканы и подсвечники, которые производились на давно исчезнувших стекольных предприятиях. Пешл рассказывал о шумавском стекле с таким же увлечением, как и о краловаках. Потом он достал из секретера деревянную коробку, полную старых фотографий. Они внимательно рассматривали их, и почти каждую из фотографий Пешл как-то комментировал. В этой коллекции Черник увидел фотографию квильдского лесоруба и капельмейстера Гартауэра, чью песню «Там, на прекрасной Шумаве, моя люлька стояла» и сегодня поют не только в Чехословакии, но и в Баварии, и в Австрии, фотографии усатого шумавского лесоруба, пастуха, силача Сенпа Ранкола, а также снимки Подрокланской лесной сторожки, интерьера Полауфова трактира, дома лесника Коржана на Бржезнике и множество других уникальных фотографий достопримечательностей Шумавы, о которых сейчас можно только прочитать в романах.

Около полуночи Герберт Пешл спохватился, что надо же дать гостю поспать. Но только он начал извиняться, как Черник прервал его:

— Это я должен просить прощения у вас за то, что так много отнял времени. Для меня это был чудесный и поучительный вечер.

— Но вам через три часа уже ехать. Не знаю, как вы встанете.

— Не беспокоитесь, мне не привыкать. Ради интересных впечатлений можно пожертвовать сном. Только скажите, пожалуйста, что было первопричиной вашей любви к Шумаве?

— Я никогда не задумывался над этим вопросом. Наверное, все произошло потому, что я родился на Шумане, здесь моя родина. А я считаю, что любой человек должен как можно больше знать о своем родном крае. Это поможет ему глубже изучить не только свою страну, но и другие страны. Например, поиски материалов о краловаках помогли мне лучше узнать историю ходов и района Домажлице, а желание изучить их борьбу за свои права привело меня в Прагу, в Вену и в другие места. Разве я не прав?

— Конечно правы.

— Ну, хоть в этом вы со мной согласны. А то навалились на моих краловаков.

— У меня и в мыслях этого не было. Просто решил вступиться за пограничников, которым симпатизирую.

— Неужели вы считаете, что я что-нибудь имею против пограничников?

— Кроме того, что они якобы забывают про краловаков, ничего, — рассмеялся Черник.

— Знаете что? Идите-ка лучше спать, иначе мы опять начнем спорить. Да, если в будущем у вас будет дефицит тем, займитесь изучением краловаков и сделайте хоть что-нибудь для их популяризации. Только пишите о них не так, как говорили здесь…

— Недостатка в темах не бывает, пан Пешл. А о Шумаве я всегда пишу с удовольствием, особенно когда встречаюсь с людьми вроде вас. Ну а теперь спокойной ночи…

Петр Черник поднялся в отведенную ему комнату, нисколько не жалея о том, что оторвал ото сна несколько часов.

11

Ночь была на исходе, но утро еще не наступило. В этот предрассветный час на Доброводицком полигоне стояла ничем не нарушаемая тишина. Бодрствовали только часовые да четверо саперов возле Барсучьей норы. Рядовой Немет стоял на посту около немецких мин, сложенных поручиком у скалы, Дворжак, Чалоун и Валента расположились на отдых неподалеку от обнаруженного входа в подземелье.

Ни один из них не спал. Бронислав Дворжак, лежа на мшистом ковре, курил одну сигарету за другой, а Чалоун и Валента, прислонившись спиной к скале, смотрели в темноту. Изредка кто-нибудь бросал пару слов, но они таяли, как мерцающие в бездонной высоте звезды, которые сразу после полуночи стали закрываться облаками. Видимо, новый день обещал быть более скупым на солнечные лучи, чем предыдущие.

Только когда забрезжил рассвет, подал голос Чалоун:

— О чем ты думаешь, Вашек?

— Так, обо всем, а в сущности ни о чем, — помолчав, отозвался Валента.

— Это оставь философам. Им за это деньги платят.

— Мне тоже так казалось, тем не менее я все чаще задумываюсь о своей жизни сейчас и до призыва в армию.

— Лучше думай о том, что будет после службы.

— Видишь ли, одно от другого трудно отделить. Вся беда в том, что я везде выгляжу пижоном.

— Это тебе так кажется после бессонной ночи.

— Нет, ты послушай. Мне не везло с самого детства. Мать умерла через несколько дней после родов, поэтому меня выдерживали в каком-то инкубаторе. Потом воспитывала бабушка, так как отец вскоре женился и я оказался лишним.