Час до конца сентября (СИ) - Сантьяго

Гостья развила в доме бурную деятельность, повесила прихваченные с собой бамбуковые жалюзи, залезла на чердак, куда еще не добралась сама хозяйка дома. Вздохнув от неуемной энергии подруги, Ира поднялась по лестнице следом.

— Божечки-кошечки, пыли! — расчихалась от пыли Женька. — Тащи ведро и тряпки! Нельзя в такой пылище жить!

— Да я и не ползала сюда еще, на огороде с утра до вечера, вон, даже не знаю, что за этой дверью.

— Открой, чего париться?

— Женька, туалет! И душ, — ахнула Ира своему открытию. — Я реально не видела! Можно потом второй этаж сделать жилым.

— Ну, интуиция твоя сработала отменно в выборе дома. Жаль, в других случаях она спит, — снова не удержалась Женя от шпильки.

Пока Ира проверяла, работает ли унитаз и краны, набирала воду в ведра, Женька оглядела мансарду:

— Сколько богатств тебе оставили! У-у-у, какие чемоданы, фибровые! Прялка! Лапти, интересно, какого роста был хозяин, если лапти не меньше сорок восьмого! Отмыть, сдать в музей. Какой сундук! Давай потом его стащим вниз, будет фишкой деревенского интерьера. Немного его шлифануть, декорировать и ляпота! ЮльСергеевну, богиню нашу, к тебе заманить б на пару дней. А сейчас сфоткаю, ей отправлю, и в паблик реставрации, пусть разбираются знающие люди, какого века это чудо. Ирка, а в нем столько богачеств!

Женя аккуратно достала кукол, любовно завернутых в вышитую тряпицу, пластмассовую в белых кудрях, и резиновую, с голубыми волосами. Потом из недр сундука появилась коробка с шахматами, бархатные фотоальбомы, бумажные пакеты с фотографиями, маркированные по годам, военный бинокль, пара фотоаппаратов в чехлах, кляссеры с марками, небольшая икона.

Ирка уселась на пол, сложив ноги по-турецки, осторожно открыла самый большой фотоальбом. На прихваченных за уголки снимках, украшенных наивными виньетками, жила память прошлой жизни — простые, одухотворенные лица, прически и наряды позднего СССР.

Семейные торжественные кадры из фотосалона, где непременно родители садились по бокам, чуть склонив головы к детям, перемежались фотографиями любительской съемки.

Вот у ворот стоят четверо парней разного возраста, одетые в школьную форму, с огромными букетами гладиолусов и астр, а две крохотные светловолосые девочки с восторгом уставились на них. Седой пожилой мужчина в белом халате в кабинете за столом, строго смотрит поверх очков. Те же мальчишки на пляже, в прыжке с пирса, наполненные бесхитростным детским счастьем каникул.

Усталая старушка сложила на коленях натруженные руки. Долговязый мальчишка в очках, из дружной четверки, с гордостью позирует один, сидя на «Яве», откинув назад отросшую челку. Одна из девчушек смеется заливисто, показывая выпавший зуб, схватила большую ложку, а перед ней на столе миска клубники с молоком.

Раскрасневшаяся женщина в национальном костюме с монистами раскинула руки в веселом танце возле гармониста. Двое мужчин что-то увлеченно обсуждают на кухне, решая мировые проблемы под хмельком. Свадьбы всей деревней, строгие похороны, проводы в армию, счастливые родители со свертком одеяла на руках…

С каждой перевернутой страницей девушка погружалась в мир чужих фотографий, и эти люди, уже ушедшие, или еще живые, становились частью ее мира. На любительских снимках часто мелькал палисадник с георгинами и золотыми шарами, склонившимися до земли, выступающий на пару метров перед стареньким домом.

— Жень, это мой участок. Смотри, сейчас дом стоит чуть дальше, но по границе с дорогой можно узнать!

— Ты права, твой. Вот жили-жили люди, важные моменты старались запечатлеть, хранили бережно фотки, а потом и передать некому. Хорошо еще, предыдущие хозяева оказались порядочными, не выкинули на помойку, или не сожгли.

— Надо это все Наиле-апе показать, вдруг подскажет, кому отдать. Нельзя, чтобы память поколений стала никому ненужной… — девушка решительно сложила фотоальбомы обратно в сундук.

— А плюша сколько! Олька тебе поклоны бить будет до земли каждый день не по разу, ей медведей хватит год шить, как раз выставки на носу. Не против, если отвезу? Смотри, какая шикарная, вишневая, — Женька накинула на плечи скатерть, красуясь перед старинным зеркалом, с придыханием пропела:

— Я о прошлом теперь не мечтаю,

И мне прошлого больше не жаль,

Только много и много напомнит

Эта темно-вишневая шаль.

Только много и много напомнит

Эта темно-вишневая ша-а-а-аль![1]

— Красотища! Я Оле еще скатерть приготовила, если что. В буфете лежала без дела. Пусть шьет своих медведей, они у нее выходят смешные, как она сама.

— Отличненько. Так, что у нас здесь? — Женька пошла в дальний угол. — Баян! Тебе оставили баян! Ух-ты, два!

Гостья схватила за ремень один инструмент, подняла с пола. С жалобным всхлипом баян распался на две половинки. Второй выдержал экзекуцию, но огромная дыра в центре мехов и отсутствие большинства кнопок не давали шансов на восстановление.

— Хоронили тещу? — девушки согнулись от хохота. — Классика!

[1] «Темно-вишневая шаль» Слова и музыка В. Бакалейникова

— Все, отбой на сегодня, хорошего понемногу, — когда мансарда была отмыта и прибрана, довольная результатом Женька вышла на террасу с найденным биноклем наперевес. Уселась в облюбованное кресло, и принялась обозревать окрестности. — Красотища, ей-Богу, выйду на пенсию по нервности, перееду к тебе сюда! Поставлю кресло-качалку, и буду наслаждаться пейзажем. О, Ирка, а ты говорила, что приличных мужиков у вас нет, вон какой Аполлон появился в поле зрения. Что за кадр у Наили на огороде батрачит?

— Сын ее, наверное, по ходу пьесы, тот еще неуловимый Джо. Будешь смеяться, за все время не видела ни разу. Трудоголик, каких поискать, главврач местной больницы. Наиля-апа жаловалась, что врачей недокомплект, поэтому работает ее сынуля, как та лошадь в колхозе. Слышала пару раз вечерами, как собаку подзывал, знаю, что Ярканатом зовут, вот и все знакомство, — за разговором Ирка усадила на столик отмытых кукол, осторожно расчесала волосики. — Я к соседям не хожу, там эта псина бегает, одним зубом пополам перекусит. Да и некогда.

— А хорош! Женат? Божечки-кошечки, он футболку снимает! — взвизгнула Женька, подавшись вперед. — Ты только посмотри, какой экземпляр! Повиснуть бы на этих плечах!

— Жень, это неприлично, убери бинокль, кому говорю!

— Ты одним глазком только, а? В деревне такое выросло, ведь больше ста девяноста, зуб даю! Интересно, чем удобряли? Тебе бы в пару, в кои веки наклоняться не будешь, чтоб мужика целовать! Еще и на цыпочки встанешь. Татуха впечатляет!

— Ладно, не ори так, услышит еще твои восторги. Не женат, кстати, чел. Дай глянуть, — женское любопытство взяло верх, и Ира приложила бинокль к глазам. — Ну, мужик, ничего интересного, две руки, две ноги.

Не Ален Делон, но цепляет, заставляя задержать на нем взгляд чуть дольше, чем позволяют приличия. Есть такие мужчины, от которых силой