Последние узы смерти - Брайан Стейвли

изломанная, – пробормотал он, сползая на пол. – Я столько лет пытался вас починить, а вы все такие же изломанные.

Сильные руки бережно подхватывают под мышки и под колени, поднимают, несут.

Каден хотел закричать, но в нем уже нечему было кричать. На месте души зияла дыра, проход в ничто, в небытие. Мешкент, свирепо рыча, длинными когтями цеплялся за его останки, но сам Каден уходил, распадался. Сделанного не исправишь. Еще несколько ударов сердца, совсем немного времени, и все кончится.

«Не удалось».

Смутные звуки не складывались в слова. Он попытался найти в них смысл и отступился.

– …наверх, на крышу. Обоих…

Голос брата, яростный, настойчивый, так прочно привязанный к миру.

– Дыхание слабеет. Не могу нащупать пульс. Подожди…

Этот голос родил образ огненно-рыжей женщины.

– …идем… дальше, дальше…

Он уплывал. Ушла ярость насилия, и он уплывал вверх дымком в луче света.

«Не удалось».

Внутри бушевал отчаявшийся Мешкент.

Той малостью жизни, что еще оставалась в нем, Каден ощутил острый нож сожаления, но и оно гасло.

– Сюда. Открывай. Открывай! За дверь.

– Каден! – Голос сестры. – Каден!

Он хотел открыть глаза. Не сумел. Руки опустили его на что-то твердое и немыслимо далекое.

Мешкент… мгновенное, пугающее молчание.

«Не удалось».

А потом голос бога, владеющего собой, свободного, огромного, как мир, беспощадного и торжествующего:

– ДА!

Дыра в нем, только что такая темная, заполнилась светом. Как много света… Слишком много. Каден открыл глаза, спасаясь от него, и среди закаленного стекла в шаге от себя увидел фиалковые глаза Тристе. Она смотрела на него. Она улыбалась.

То, что было Каденом, вспомнило падение, холод снега и камня. Вспомнило падение, подобное этому. Он ждал удара о землю, но в этот раз земли не было. Весь мир стал ее глазами, ее лицом. Имя пропало, но оно ничего не значило, никогда ничего не значило. Было лишь падение, бесконечная легкость падения, лишь смерть, показавшаяся вдруг просторной и сильной, как любовь.

60

Утро раскололо долину Вечного Сна лазурным топором. По древней морщине земли лениво тянулась равнодушная голубовато-серая струйка узкой реки. Много лет назад Адер одолела труд по гидравлике. Том главным образом касался сооружения каналов, но был в нем и целый раздел по естественной истории рек – о том, как даже малый ручей, дай ему достаточно времени, может прорезать землю ущельем. Она попробовала представить это место до того, как оно стало долиной, – когда течение еще не рассекло почвенный слой, обнажив низкие известняковые стены, служившие усыпальницей ее роду. Сколько же пришлось трудиться водам над этим клочком земли? Десятки тысячелетий? Сотни?

Их работа еще не кончена.

И сейчас рядом с собравшимися в долине молчаливо ожидающими ее речи аннурцами протекал поток, продолжая свой терпеливый труд: углубляя, стесывая дно и берега. Настанет день, когда каменные гробницы в стенах долин поднимутся на недосягаемую высоту. Какой-нибудь путник, стоя на дне ущелья, станет дивиться на памятники императорам малкенианской династии – на выветренные глыбы, бывшие некогда каменными львами Алиала Великого, на военные барельефы Оланона, на восходящее солнце, высеченное над могилой ее отца, – и гадать, кто создал все это на такой высоте, зачем и куда ушли строители.

Могилы Кадена путник может и вовсе не заметить. Огромные кедровые двери к тому времени истлеют, открыв проход в темноту пещеры. Даже если путешественник вскарабкается по отвесной стене, чтобы заглянуть внутрь, он не найдет тела, стертого в прах безмолвным молотом времени. Если люди тысячу лет спустя и вспомнят имена: Аннур, Малкенианы, никто уже не опровергнет лжи, которую произнесет сейчас Адер, никто не станет глазеть на труп, никто не докажет, что лежащий в этой последней гробнице Малкениан – вовсе не Малкениан.

Тело Кадена она сожгла десять дней назад, в ночь после пожара в Копье Интарры. Она могла бы попросить Гвенну спустить тело на землю. Кеттрал уже сделали два захода: сперва перенесли Блоху с Сигрид в дворцовый лазарет, со вторым спустили тела Ниры, Оши и Рана ил Торньи.

– Потом возьму вашего брата, – глухо бросила Гвенна. – И Тристе.

– Их сожжем здесь, – покачала головой Адер.

Под ней еще тлела башня. Над головой медлительно чертили свой путь по небосводу закопченные звезды. Валин уставил на нее рассеченные рубцом глаза.

– Здесь? – удивилась Гвенна.

– Здесь, – кивнула Адер, удивляясь собственной убежденности. – Сюда они прорывались с боем. Здесь схватились с гибелью. Здесь одержали победу в нашей войне. Зачем их отсюда спускать? Зачем забрасывать землей?

И за полночи они вместе с Гвенной, Анник, Талалом и Валином сложили подобие погребального костра из обломков лестницы. Стерли руки до крови. У всех криком кричали спины.

– Вы хромаете, – тихо заметила Гвенна.

Как будто об этом стоило говорить после всего, что случилось в тот день, как будто это можно было счесть за жертву.

– Переживу.

Два тела подняли на костер перед рассветом. Лич затеплил искру. Огонек дрогнул, занялся. Клинки пламени превращали мертвых в дым. Кеттрал молчали. Даже Валин уставился в огонь, будто хотел ослепнуть. Адер открыла рот – и закрыла. Разве она знала Кадена и Тристе? Что ни скажи, все будет ложью. Молчание было им лучшим хвалебным словом, и ей легче было молчать. В ближайшие недели хватит времени – с избытком хватит – для речей и высокопарной лжи.

«И вот, – подумала она, озирая собравшуюся в долине толпу, – время пришло».

Она глубоко вздохнула, овладела собой и заговорила:

– Найдутся среди вас те, кто, глядя на эти блестящие похороны, станут шептать: «Напрасные траты».

Она кивнула на колонну солдат – могучих, как быки, эдолийцев, легионеров, Сынов Пламени в начищенной бронзе, что прошли от самого Аннура через развалины под стеной, через холмы на краю длинной извилистой долины и застыли каменными статуями здесь, перед ней. Стальные наконечники тысячи копий в утренних лучах пылали, словно факелы.

– Глядя на этих людей, вы скажете, что лучше бы им трудиться на пользу живых, чем попусту бдеть над мертвыми. Глядя на вызолоченные рога быков, вы спросите: «К чему мертвецам золото?»

Быки – восьмерка больших черных животных с промасленной, начищенной до блеска шкурой – влекли погребальные носилки от самого Рассветного дворца. Сейчас они застыли под ярмом, обратив на запад круглые темные, непроницаемые, как камень, глаза. Скоро эдолийцы поднимут помост из благоуханного кедра, перенесут закутанные в шелк тела в прорубленный сквозь скалу холодный туннель, бережно опустят на каменный постамент и потянутся наружу. Налягут плечами на тяжелые дверные створки, закроют ход в гробницу – и все. Не скоро, но дело наконец