Логово дракона. Обретенная сила - Бернхард Хеннен

Когда они, наконец, оставили позади экватор огромного шарообразного существа, дело пошло действительно гораздо быстрее. Кожа собирателя облаков изменилась. Теперь она была на ощупь похожа на мягкий влажный мох, а слизь исчезла. Держась за канат, они устремлялись к зениту огромного существа, без всяких усилий способного поднять в небо корабль размером с дворец.

В высочайшей точке они обнаружили плоскую ложбинку, примерно сто на сто шагов в поперечнике. Шайя бросилась навзничь, издав вздох наслаждения, раскинула руки и ноги, глядя в небо, на луны-близнецы, стоявшие в эту ночь очень близко друг к другу.

Она помахала ему рукой.

— Иди сюда, ложись рядом со мной!

— Это и есть танцы?

— Нет, это называется дышать миром. Здесь есть только мы, небо и две луны. Все остальное в данный момент не имеет значения. Мы — крупицы этого мира.

Артакс предпочел промолчать. Ее чувства были для него чужими. Не неприятными, но незнакомыми. Он предполагал, что все дело в тех словах, которые она подбирала. Он с удовольствием переспросил бы, но в то же время почувствовал, что каждое слово может нарушить волшебство этого мгновения. В принципе, он так и хотел — они и две луны. Только это не должно было быть так высоко под звездами, на спине собирателя облаков.

Он вытянулся рядом с ней на мшистой коже небесного великана. Артакс чувствовал, что сильное тело мягко вибрирует под ним. Ощущение было приятным. Словно тебя качают во сне. Далеко под ними раздалась странная череда звуков. Шипение и свист. Не произвольный... Почти мелодия.

Шайя перевернулась на живот, подперла голову руками и поглядела на него сверху вниз. Теперь, когда небо больше не закрывало огромное надутое тело собирателя облаков, для того, чтобы ясно разглядеть ее глаза, достаточно было света двух лун. Жгучие темные глаза. Глаза, повидавшие многое. Полные мудрости и в то же время дикие.

— Я видала рыб, которые будут поразговорчивее тебя, бессмертный.

— Когда заставляешь стариков карабкаться на огромных, словно горы, чудовищ, нужно быть готовой к тому, что им нужно будет перевести дух.

Она нахмурилась.

— Ты по-прежнему выглядишь так, как будто очень молод. Ты очень стар?

— Как боги, — он усмехнулся.

— Тогда у тебя, наверное, было уже очень много женщин...

Артакс подумал о двух минувших годах. О том, как он не мог найти в гареме то, что искал. Настоящую спутницу жизни!

— Может быть, то, что я сейчас скажу, ты сочтешь просто красивыми словами, но, поверь мне, это правда. Самая настоящая правда! Женщину, подобную тебе, я не встречал никогда.

Она примирительно усмехнулась.

— Я тебе верю, — внезапно на ее лицо словно набежала тучка. — Ты распустил свой гарем, — в ее голосе слышалась почти горечь.

— Да.

— Люди многое говорят о тебе. Ты другой. Некоторые боятся тебя. Другие говорят, что ты почти так же велик, как бог. А еще они говорят, что тебе не нужен гарем, поскольку ты можешь получить любую женщину, на которую упадет твой взгляд.

— Кто это говорит?

— Те же, кто рассказывает, что ты одним взглядом подчинил себе тысячу кровожадных пиратов и что в твоем мече заключен дух, который нашептывает тебе мысли твоих врагов и благодаря этому тебя невозможно победить в поединке.

— Ты стояла у моего ложа, когда я был болен. Разве я выглядел непобедимым?

Она покачала головой.

— Нет. Я опасалась за твою жизнь.

— Почему?

— Потому что... — Она села. — Потому что... Потому! Разве не достаточно того, что это так? Неужели обязательно нужно знать причину?

— Бессмертным это необходимо.

Она засопела.

— Сейчас ты впервые сказал то, что мог бы сказать и мой отец.

— Ты не любишь его?

— Разве можно любить бессмертного? Когда я была маленькой, он был очень мил со мной. А потом вдруг, на седьмом году моей жизни, вскоре после дня летнего солнцестояния, он совершенно изменился. Он перестал интересоваться мной, — теперь она была очень напряжена. На коленях лежали сжатые в кулаки руки. — Прошло много времени, прежде чем я поняла, что тогда принадлежала к числу его любимых детей. Что к старшим он всегда относился прохладнее, как теперь ко мне. Спустя пару лет это произошло снова. И это справедливо только для тех детей, кто может оставаться при Кочующем дворе. Я вовсе не тридцать седьмая дочь. Их бесконечно больше! Здесь только те дети, которые рождены принцессами. Раньше отцу всегда нравилось то, что я как мальчик. Умею ездить верхом и стрелять из лука. Я продолжала идти этим путем, даже когда утратила его расположение. И, в конце концов, этот путь привел меня сюда. Я ждала, что меня выдадут замуж. Таков жребий принцесс, — она горько рассмеялась. — Но кому же захочется в жены женщину, которая только и умеет пробивать головы шипастой секирой? Когда я решила стать воином, то не подумала об этом. У меня нет добродетелей, которые должны быть присущи принцессе. Я не играю на инструментах. У меня слишком узкие бедра, чтобы легко рожать детей, а когда я начинаю петь, у соловьев в саду от ужаса останавливается сердце.

Ее слова наполнили Артакса болью. С каким удовольствием он успокоил бы ее. По крайней мере, объяснил бы ей, что она не потеряла расположение своего отца, просто ее отец тогда умер — и в то же время нет. Что в тот день, когда он снова стал близок ей, он сумел пробиться на поверхность того мужчины, который был теперь ее отцом, — только ради того, чтобы провести рядом с ней несколько мгновений. Должно быть, он очень сильно любил ее. Он, Артакс, тоже любил ее инаковость; любил ее как раз потому, что она была не такой, как другие, которых считали хорошей партией. Но ничего подобного не сорвалось с его губ. Из страха. Из стыда. И потому, что он был уверен в том, что чаша терпения девантара переполнится, если он выдаст тайну бессмертия. Он не мог помочь ей. Только не так. Не сейчас. Не здесь. Он должен найти другой способ развеселить ее.

— Ты хотела потанцевать со мной в небе, — напомнил он ей.

— Если ты надеешься на танец, от которого у мужчин кровь приливает к бедрам, то ты будешь разочарован. Я танцую для себя. Чтобы забыться. Чтобы почувствовать себя свободной от всего. Я стара. У меня уже есть седые волосы.

— Можно мне увидеть твои седые волосы при свете луны?

Она поглядела на него с ужасом.

— Не самый лучший комплимент! Я вырываю их, как только обнаруживаю.

— Сколько же тебе лет, старушка?

Она сжала губы, и между бровями залегла сердитая морщинка.

— Такие вопросы не задают.

— Бессмертным все позволено, — и едва эти слова сорвались с его губ, как он уже готов был откусить себе язык. Это не смешно. Это просто наглость! Неужели его устами говорит Аарон?