Заря генетики человека. Русское евгеническое движение и начало генетики человека - Василий Бабков

Действительно, в области теоретической генетики мы находимся в созидательном периоде, который можно сравнить с тем периодом развития органической химии, когда впервые строили модели молекул. Из года в год мы все ближе подходим к разрешению проблемы наследственной структуры. Проф. Мёллер отметил самые последние исследования в этой области Пэйнтера, открывшего в слюнной железе у дрозофилы структуры, в которых можно видеть гены, и мы в своих лабораториях уже успели проверить и подтвердить это открытие. Не только медики, но и биологи еще недавно говорили, что ген – не более как новый термин, которым мы прикрываем наше незнание. Там, где не хватает понятий, мы даем имена. Не хотели верить в реальность существования генов, но ведь то же было сравнительно недавно и в отношении молекул. Всего 30 лет назад такой крупный ученый, как Оствальд, полагал, что молекула – это абстракция, что на самом деле она не существует в природе.

Два дня назад мне пришлось беседовать с знаменитым парижским ученым Перреном-старшим, которому принадлежит большая заслуга в деле установления реальности существования молекул. Я поздравил его с тем, что он для нас является прежде всего пионером в области доказательства реальности существования молекул и сказал ему, что это физическое открытие чрезвычайно близко к интересам далеко стоящей от физики науки – биологии; близко потому, что, быть может, нам, биологам, предстоит задача эту самую молекулу, реальность которой констатировала физика, увидеть в микроскоп. Я полагаю, что мы уже теперь видим эти молекулы, так как гены, которые мы видим в хромосомах слюнных желез, вероятно, являются огромными молекулами или даже частями молекул сложных белков.

Таким образом, я считаю, что, будучи очень близкими с практическими запросами повседневной жизни, основы генетической науки для каждого врача представляют также и огромный теоретический интерес. И те, быть может, немногие здесь присутствующие, которым удастся посвятить себя изучению генетики человека, в будущем будут удовлетворены, несмотря на громадные трудности и опасности, которые стоят на этой увлекательной дороге.

В заключение напомню об одной статье нашего гостя, проф. Мёллера, которая в 1924 г. была опубликована в журнале «Успехи экспериментальной биологии», статье, которая не была помещена больше ни на одном другом языке, кроме русского: «Двадцать лет изучения дрозофилы». Она заканчивается такими словами: восемнадцатилетние мальчики в течение немногих лет создали великолепную теорию, которая переворачивает целый ряд наших представлений о жизни.

Что же будет, когда за эту работу примется не один мальчик и не маленькая группа их, а большой круг ученых? Тогда действительно мы перевернем мир. И я был бы очень рад, если бы эта задача выпала на долю ученых Советского Союза и в том числе на тех, которые присутствуют здесь.

Генетика и клиника{35} С. Н. Давиденков

После блестящих выступлений профессоров Мёллера и Кольцова, сообщивших здесь о совершенно исключительных достижениях современной экспериментальной генетики, мне предстоит задача гораздо более трудная – обрисовать отношение генетики к клинике человека. Здесь только делаются еще, в сущности, самые первые шаги. Здесь больше задач, чем достижений. В ряде вопросов мы сейчас только еще учимся правильно ставить проблемы. И однако уже сейчас ясно видно, что область эта относится к важнейшим.

Между тем современное положение медицины находится в резком противоречии с успехами и развитием генетики как точной науки. В то время как эта новая наука, созданная за последние 30 лет, полностью и с большим успехом используется в животноводстве и в растениеводстве, медицина остается в этом направлении слепой и глухой, хотя в современной экспериментальной генетике, – как я это покажу ниже, – заключается ряд интереснейших и большей частью еще не использованных возможностей и для теоретической и для практической работы врача. Громадное большинство современных врачей просто-напросто прошли мимо успехов нового учения о наследственности, как будто бы этой области знания не существовало вовсе.

Еще не так давно для этого отрицательного отношения к генетике использовались столь широко распространенные среди врачей ламаркистские позиции: с улучшением внешних условий исчезнут как-то сами собой и болезненные гены; гигиене суждено в будущем заменить медико-евгеническую практику. Однако, с провалом ламаркистских позиций, и эти теоретические оправдания оказались подорванными. Я думаю, что теперь осталось только одно объяснение этого упорного нежелания врачей встать на правильный генетический путь, которое наблюдалось до самого последнего времени, это совершенно исключительное генетическое невежество, свойственное современному врачу. Мы сплошь и рядом можем встретить теперь врача, может быть выдающегося знатока своей специальности, даже, может быть, теоретически хорошо подкованного в смежных областях знания, который, однако, как только дело доходит до генетики, обнаруживает крайнюю беспомощность, отсутствие самых элементарных общих представлений и, конечно, в силу этого относится ко всему, касающемуся генетики, с большой недоверчивостью, а подчас и с плохо скрываемым враждебным чувством. Врачу до сих пор часто кажется, что «ген» есть какое-то полумифическое абстрактное понятие, да еще вдобавок заключающее в себе некоторую внутреннюю методологическую ошибку.

Несколько более «передовые» врачи не идут так далеко: они как будто и признают значение генетического метода для медицины, а за последнее время часто даже с похвалой отзываются о генетических работах; однако дело не идет дальше самых общих слов; в практику жизни идеи эти все-таки не переходят. В своей работе эти врачи, казалось бы уже окончательно отмежевавшиеся от ламаркизма, остаются все же бессознательными ламаркистами, так как все оздоровительные усилия по-прежнему направляются ими исключительно на окружающую организм среду: надежда, что таким путем удастся уничтожить все, а в том числе и наследственные формы, не высказываемая теперь вслух, очевидно, прочно ютится в сознании современного врача. Разумеется, сказанное вовсе не исключает огромной роли среды и по отношению к наследственным болезням; последние под влиянием разнообразных внешних факторов могут крайне варьировать в своем проявлении как в количественном, так и качественном отношениях.

Однако нужно посмотреть, действительно ли смычка генетики и медицины заключает в себе какую-нибудь определенную ценность. На что может рассчитывать конкретно современная медицина от внесения в нее генетического метода? – Вопрос легко разбивается на два:

Что дает генетика теоретической и практической медицине?

Что дает генетика в качестве одной из основ для построения социально-профилактических мероприятий?

По первому вопросу не будет преувеличенным сказать, что уже первоначальные попытки применить методы генетического исследования к громадному материалу, накопленному до сих пор по патологии человека, привели к необходимости пересмотра и переделки основных наших нозографических представлений. Началась большая эпоха клинико-генетической ревизии болезненных форм, которая продолжается и сейчас с чрезвычайно плодотворными результатами. Так, оказалось, что целый ряд патологических форм нами до сих пор искусственно объединялся под общими названиями, в то время как на самом деле это были лишь сборные понятия, требующие дальнейшего расчленения. Оказалось далее, что в ряде случаев, наоборот, наши эмпирические классификации допускали дробление там, где на самом деле имелась всего одна основная форма, которой, однако, были свойственны чрезвычайно многообразные вариации. И наконец, оказалось, что в ряде случаев генеалогический анализ позволил вполне точно конкретизировать, – а стало быть, и дальше изучать, – те особые состояния болезненного «предрасположения», о которых говорилось всегда чуть не на каждой странице медицинских учебников, но которые до самого последнего времени оставались понятием расплывчатым и туманным.

Я приведу несколько отдельных примеров. Позвольте взять их из моей специальной области, из органической невропатологии, которую я знаю лучше. Однако сходные примеры можно было бы привести и из любой другой отрасли медицины.

Спастическая параплегия Штрюмпеля казалась нам «единым» заболеванием. Оказалось, однако, что она состоит из форм рецессивных и из форм доминантных, т. е. по крайней мере из двух форм, нозологически неоднородных.

Другой пример: долго спорили в специальной литературе, едина ли миопатия (dystrophia musculorum progressiva)? Исследователи разбились в свое время по этому вопросу на два враждебных лагеря. Так, французские авторы (Дежерин и его школа) доказывали одно время самостоятельность так наз. «плече-лопаточно-лицевого типа», немецкие (Эрб и его школа) объединяли все формы вместе и для них плече-лопаточно-лицевой тип был, в сущности, лишь вариантом их «ювенильной формы». Последняя, объединяющая точка зрения в конце концов победила и приобрела право гражданства. Сам Дежерин должен был уступить в своих последних работах и перестал защищать самостоятельность выделенной им болезни, а между тем первые же попытки проверить вопрос не только клинико-анатомически, но и генеалогически, с полной убедительностью показали, что формы эти прежде всего наследуются неодинаково, стало быть, они во всяком случае не идентичны. Оказалось, между прочим, что генеалогические границы проходят здесь как раз там, где в свое время талантливые французские клиницисты проводили границы своих «подвидов». Плече-лопаточно-лицевая форма оказалась таким образом совершенно особым от ювенильной формы заболеванием, и, как оказывается теперь, напрасно ее создатель Дежерин в результате многолетней полемики должен был в конце концов отказаться от своей первоначальной, совершенно правильной точки зрения.