Сальватор - Александр Дюма

Этот путник был брат Доминик, присевший отдохнуть в первый раз на пути из Рима в Париж.

XII

ПОСЛАНИЕ ШАНТАЖИСТА

Пока аббат Доминик возвращается в Париж и сердце его разрывается при мысли о безрезультатном паломничестве, мы с позволения наших читателей проводим их на улицу Макон к Сальватору.

Там они узнают о том, какое страшное несчастье привело Регину в семь часов утра к Петрусу.

Сальватор, отсутствовавший несколько дней, только что возвратился домой. Фрагола нежно его обнимала, а Ролан весело прыгал вокруг, как вдруг раздались три удара в дверь.

Сальватор понял, что пришел кто-то из троих друзей. Он распахнул дверь: на пороге стоял Петрус.

Сальватор оторопел при виде его перекошенного лица.

— Друг мой! — молвил он, взяв его руки в свои. — Случилось что-то ужасное, не так ли?

— Произошло непоправимое несчастье, — едва смог выговорить Петрус.

— Я знаю только одно непоправимое несчастье, — строго заметил Сальватор, — это потеря чести, а мне нет нужды уверять вас в том, что я столько же верю в вашу честь, сколько и в свою.

— Спасибо! — горячо поблагодарил Петрус, пожав другу руки.

— Теперь поговорим как мужчины. Что случилось, Петрус? — спросил Сальватор.

— Прочтите! — предложил тот, протягивая другу смятое и залитое слезами письмо.

Сальватор взял его в руки и развернул, не сводя с Петруса глаз.

Потом перевел взгляд с молодого человека на письмо и прочел:

«Княжне Регине де Ламот-Удан, графине Рапт.

Сударыня!

Один из преданнейших и почтительнейших слуг благородного и древнего рода Ламот-Уданов нашел — благодаря одному из тех случаев, в коих явно усматривается рука Провидения, — возможность оказать Вам анонимно самую значительную услугу, какую только человеческое существо в силах оказать себе подобному.

Уверен, Вы разделите мое мнение, сударыня, когда узнаете, что речь идет не только о спокойствии и счастье всей Вашей жизни, но о чести господина графа Рапта, а также, возможно, о еще более дорогом для Вас — жизни Вашего отца, прославленного маршала.

Позвольте умолчать о том, с помощью каких средств мне удалось открыть грозящее Вам несчастье в надежде на то, что мне навсегда удастся отвести его от Вас. По-настоящему верные слуги всегда скромны; простите, что повторяюсь, но, как я уже имел честь сообщить, я считаю себя одним из преданнейших слуг семейства Ламот-Уданов.

Вот, сударыня, дело во всей его пугающей простоте.

Один негодяй, ничтожество, проходимец, достойный самого сурового наказания, нашел случайно, как он говорит, у господина Петруса одиннадцать писем, подписанных именем “Регина, графиня де Бриньоле”. Он прекрасно знает, сударыня, что вы не графиня де Бриньоле, что ваш род, конечно, гораздо древнее дворянства этих достойных торговцев сливами. Но этот негодяй говорит, что если Вы можете отрицать имя, то уж почерк несомненно Ваш. Не знаю, благодаря какому роковому случаю эти письма попали ему в руки, но я могу сообщить, какую чрезмерно высокую цену он намерен за них получить…»

Сальватор взглянул на Петруса, словно спрашивая, что в этом письме правда.

— Читайте, читайте, — сказал Петрус. — Это еще не все.

Сальватор продолжал:

«Он просит не меньше пятисот тысяч франков — немыслимую сумму, которая нанесет едва заметный урон такому состоянию, как Ваше, тогда как этого проходимца она обеспечит на всю жизнь…»

Увидев цифру, Сальватор так грозно сдвинул брови, что Петрус глухо вскрикнул, закрыв лицо руками:

— Ужасно, не так ли?

— Да, верно! — печально покачал головой Сальватор.

Но, не теряя хладнокровия, которое не в силах был, казалось, поколебать даже конец света, он продолжал читать:

«Этот негодяй говорит, сударыня, объясняя непомерную цену, назначенную за эти дорогие письма, что каждое послание, состоящее в среднем из пятидесяти строк, может оцениваться, учитывая красоту и высокое положение написавшего их лица, не меньше чем по пятьдесят тысяч франков. Таким образом каждая строка обойдется Вам в тысячу франков, а все одиннадцать писем — в пятьсот пятьдесят тысяч.

Но не пугайтесь этой цифры, сударыня. Вы сейчас увидите, что мой друг (неужели я сказал “друг”? Я хотел сказать “негодяй”) снизил свои притязания до пятисот тысяч франков.

Однако, несмотря на мои замечания, просьбы, мольбы, даже угрозы, он не только продолжал упорствовать в своем мерзком предприятии, но заявил, что, принимая во внимание всякого рода чувства, выраженные в этих посланиях, оглашение которых способно нанести ущерб чести господина графа Рапта и драгоценным дням господина маршала де Ламот-Удана, пятьсот тысяч ливров будут сущей безделицей.

Я попытался напугать его опасностями, которым он подвергается, затевая подобную игру. Я сказал, что Вы можете послать в засаду полицейских, которые арестуют его в тот момент, когда он явится за деньгами, представляющимися ему столь необходимыми, что он даже не желает обсуждать эту сумму. Я сказал ему, что любая другая женщина — не Вы, разумеется! — пошла бы еще дальше, считая себя оскорбленной в лучших чувствах, и приказала бы его убить. Я полагал, что это серьезный довод, однако этот дурак только рассмеялся в ответ, заявив, что так или иначе процесс неизбежен, письма непременно всплывут на этом процессе, их будет приводить королевский прокурор, затем опубликуют все газеты, и, следовательно, в опасности более чем когда-либо окажутся — не говоря уж о Вашей репутации — честь господина графа Рапта и драгоценные дни господина маршала.

Мне пришлось согласиться с этим неоспоримым доводом.

Ах, сударыня, каких же негодяев можно встретить в нашем несчастном мире!

Тщетно предприняв все мыслимые попытки отвести от Вас этот удар, с болью вынужден Вам сообщить, что, по моему мнению, у Вас есть единственное средство обеспечить спокойствие Вашей семьи: пойти навстречу этому недостойному подлецу.

Вот предложения, которые он имеет честь Вам представить, а я имею честь передать от его имени, надеясь и от души желая, сударыня, что выйдя из уст верного и добродетельного дворянина, слова этого отпетого негодяя будут восприняты с меньшей горечью.

Итак, он требует пятьсот тысяч франков, а чтобы доказать Вам свою преданность и бескорыстие (человеческое сердце — запутанный лабиринт, с которым может сравниться разве что несдержанность в речах), — чтобы доказать Вам, повторяю, свою преданность и бескорыстие, он предлагает передать Вам для начала первое письмо безо всяких условий, на тот случай, если Вы в ослеплении еще сохраняете некоторое сомнение, и поручает мне присоединить его к настоящему посланию.